Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира
Возникла пауза. Джозефина не проявила ни малейшего участия. Молчание стало неловким, и Пол неожиданно услышал свой голос:
— Если что, можешь переодеться у меня.
— Не хочется тебя выживать.
— Ничего страшного.
Джозефина вздернула брови, показывая Полу, что не отвечает за этого нахала; Рэндалл тут же поинтересовался:
— Ты далеко живешь?
— Нет, не очень.
— В принципе, меня ждет такси, могу подбросить, если тебе тоже нужно переодеться, а ты заодно дорогу покажешь. Не хочется тебя выживать.
Повтор этой двусмысленной фразы наводил на мысль, что Пол со своими пожитками рискует оказаться на улице. Нехотя поднявшись, он не услышал, как Джозефина шепнула Мартину Мунну:
— Прошу тебя, не уходи.
Но это услышала Лиллиан, которая, впрочем, не стала возражать. Она никогда не перечила Джозефине; именно поэтому они оставались близкими подругами. Когда Луи Рэндалл и его новоявленный квартирный хозяин уехали, она извинилась и пошла наверх переодеваться.
— А можно посмотреть другие помещения? — осведомилась Джозефина.
Знакомый азарт приятно волновал ей кровь, щеки раскраснелись, как электрические нагреватели.
— Это банкетные залы, — объяснял Мартин, идя Рядом с ней. — Там бильярдная… Корты для сквоша… Библиотеку отделали на манер какого-то… индийского, что ли… монастыря… А это… — он отворил еще одну дверь и заглянул в темноту, — приемная ректора, только я не знаю, где свет включается.
Джозефина с легким смешком ступила за порог.
— Здесь изумительно, — сообщила она. — Только ничего не видно. Ой, на что это я налетела? Спаси меня!
Вышли они через несколько минут; Мартин торопливо приглаживал волосы.
— Ты — чудо! — признался он.
Джозефина почему-то прищелкнула язычком.
— Что такое? — встревожился Мартин. — Почему у тебя такой странный вид?
Она промолчала.
— Я чем-то тебя обидел? Ты сердишься? На тебе лица нет.
— Ты меня ничем не обидел, — выговорила она и с усилием добавила: — Ты был таким… милым. — Ее передернуло. — Покажи, пожалуйста, где моя комната.
«Как странно, — думала она. — На вид привлекательный, а целоваться с ним — никакого интереса. Такое со мной впервые… хотя были ребята, которые не особенно мне нравились… но сейчас я вообще ничего не почувствовала. Бывает, что потом с души воротит, но в самый ответственный момент всегда что-то ощущается».
Она не могла понять, почему на нее столь угнетающе подействовал этот случай. На университетский бал она приехала во второй раз, но ни до, ни после не знала такой подавленности. Никогда еще предвкушение не было таким восторженным, но теперь она как будто плыла в отстраненном сне. В этот вечер все молодые люди — из Принстона, из Нью-Хейвена, новые знакомцы, старые поклонники — превратились в манекены; каждый выглядел безжизненным, как бревно. Она даже испугалась, не появилось ли у нее на лице коровье выражение, какое она нередко замечала у глупых и апатичных девушек.
«Просто настроение такое, — внушала она себе. — Устала».
Однако и на другой день, за приятным и оживленным обедом, она увидела в себе не больше живости, чем в тех девушках, числом около десятка, которые с трудом ворочали языком, но похвалялись, что всю ночь не спали. После футбольного матча она прошлась до вокзала с Полом Демпстером, даря ему в качестве искупительной жертвы последние минуты этого уик-энда, наподобие того, как подарила самое начало.
— А как же театр? — огорчался он. — Я ведь тебе писал: мы с тобой поедем в Нью-Йорк и там все вместе пойдем в театр.
— Пойми, — терпеливо растолковывала она, — мы с Лиллиан к восьми часам должны вернуться в пансион. Нас отпустили только с этим условием.
— Тьфу, черт! — вырвалось у него. — Зуб даю, ты спелась с этим Рэндаллом.
Она с возмущением отнекивалась, но до Пола вдруг дошло, что Рэндалл с ними ужинал, Рэндалл спал у него на диване и, хотя во время матча Рэндалл сидел на трибуне Йеля, сейчас он почему-то стоял между ними.
Именно его физиономия напоследок мелькнула в окне, когда поезд отходил от перрона в направлении железнодорожного узла.
Совсем недавно он рассыпался в благодарностях и приглашал Пола заезжать к нему в Нью-Хейвен.
Но окажись убитый горем питомец Принстона часом позже на Пенсильванском вокзале, ему бы тут же полегчало при виде сцены, в которой жалким просителем оказался Луи Рэндалл, умолявший:
— Давай хотя бы рискнем! Сопровождающая ведь не знает, в котором часу ты должна вернуться.
— Но мы-то знаем.
Когда он в конце концов ушел, смирившись с неизбежностью, Джозефина со вздохом повернулась к Лиллиан:
— Где мы встречаемся с Джо и Уолли? В «Ритце»?
— Точно, и нам лучше поспешить, — сказала Лиллиан. — «Безумства»[71] начинаются в девять.
II
Игры эти начались примерно год назад; велись они мастерски, но уже без прежнего огонька и без восторга; между тем Джозефине только через месяц исполнялось восемнадцать. Как-то раз, во время осенних каникул, приуроченных ко Дню благодарения, они сидели в библиотеке дома Кристины Дайсер на Грамерси-парк, куда их пригласили на ужин, и Жозефина сказала Лиллиан:
— Я все думаю: какой же я была восторженной всего лишь год назад. Новое место, новое платье, новое знакомство.
— Ты ведешь слишком бурную жизнь, дорогуша; у тебя наступило пресыщение.
Джозефина взвилась от досады:
— Ненавижу это слово, и потом ты не права. Меня в этой жизни интересуют только мальчики, ты прекрасно знаешь. Но они теперь какие-то не такие… Что смешного?
— Когда, интересно, они были другими — когда тебе стукнуло шесть лет?
— Хотя бы. Когда мы еще играли в «подай знак», с ними и то было веселее, даже с этими Айки, которые приходили через черный ход. В школе танцев мальчишки были просто прелесть, все такие зайчики. Я еще думала, каково будет перецеловаться со всеми; иногда получалось, и неплохо. Затем появились Тревис и Тони Харкеры, Ридж Сондерс, Ральф, Джон Бейли, и в конце концов я поняла, что попусту теряю время. Они почти все ничего для меня не значили: это не герои, не светские львы, ничего такого, о чем я мечтала. Проходные варианты. Не сочти за высокомерие, но это правда.
Она помолчала.
— Вчера мне не спалось, и я стала представлять себе человека, которого смогла бы полюбить, но выходило, что он не похож ни на кого из моих знакомых. У меня есть определенные требования. Пусть не красавец, но интересный, стройный, сильный. Это должен быть либо человек с положением, либо такой, кому плевать на положение в обществе, если, конечно, ты меня понимаешь. Он должен быть лидером и выделяться из общего ряда. С достоинством, но пылкий, с большим жизненным опытом, чтобы я верила каждому его слову и не сомневалась в его правоте. Чтобы при взгляде на него меня пробирала дрожь, как в минуту первого знакомства, но обязательно каждый раз, и так всю жизнь.
— И чтобы он был в тебя по уши влюблен. Я бы это поставила на первое место.
— Само собой, — рассеянно подтвердила Джозефина, — но для меня принципиальны мои собственные чувства. Любить куда увлекательнее, чем быть любимой.
В коридоре послышались шаги, и в библиотеку вошел незнакомец в форме французского летчика. Небесно-голубой китель сидел на нем как влитой; в электрическом свете портупея и ботинки сверкали зеркальным блеском. Он был молод; его серые глаза смотрели куда-то вдаль, над верхней губой выделялись рыжеватые офицерские усики. На левой стороне груди пестрели орденские ленты, на рукавах красовались вышитые золотом полоски, а на воротнике — крылья.
— Добрый вечер, — учтиво сказал он. — Меня направили сюда. Надеюсь, не помешал.
Джозефина застыла; она увидела его с головы до пят и не смогла отвести глаз; ей казалось, он приближается и заполняет все видимое пространство. До нее долетел голос Лиллиан, а потом и голос офицера:
— Моя фамилия Дайсер, я двоюродный брат Кристины. Не возражаете, если я закурю?
Садиться он не захотел. Побродил туда-сюда, полистал какой-то журнал; не то чтобы ему было безразлично присутствие девушек — он, похоже, считал себя не вправе мешать их беседе. Но когда они замолчали, он подсел к ближайшему столику и, сложив руки на груди, улыбнулся.
— Вы служите во французской армии, — отважилась Лиллиан.
— Да, прибыл на побывку и очень этому рад.
Но вид у него, как отметила Джозефина, был нерадостный. Вид у него был такой, будто он только и ждал, как бы унести отсюда ноги, только не знал, куда себя девать.
Впервые в жизни ей изменила уверенность. Язык отнялся. Она только надеялась, что пустота, образовавшаяся у нее в груди после того, как душа устремилась навстречу этому прекрасному образу, не отразится у нее на лице. Растянув губы в улыбке, она вспоминала, как давным-давно Тревис де Коппет надел дядюшкину выходную крылатку и так пришел на урок танцев, сразу сделавшись похожим на человека из большого мира. Так и теперь: долгая заокеанская война столь мало коснулась наших пределов (разве что заставила нас не покидать родные берега), что обросла легендами, и возникшая фигура, казалось, сошла со страниц нескончаемой огненной сказки.
