Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
Вотъ передъ тобою все, что ты могъ бы свершить; силы свои ты могъ бы приложить къ миссіонерству, къ японскому искусству, къ Галлингдальской желѣзной дорогѣ, къ чему бы то ни было, лишь бы сдѣлать цѣннымъ свое участіе въ мірѣ, лишь бы поставить что-нибудь на ноги. Тебѣ дѣлается яснымъ, что человѣкъ, въ родѣ I. Гансена, высокоуважаемаго хозяина портняжной мастерской, которому недавно былъ заказанъ сюртукъ для Минутты, — имѣетъ за собой величайшія заслуги какъ человѣкъ и гражданинъ; и начинаешь съ того, что уважаешь его, а кончаешь тѣмъ, что любишь его. Почему бы и не полюбить его? Отъ избытка веселья, отъ непреодолимаго стремленія къ противорѣчію, отъ ожесточенной радости, потому что тебя наконецъ подхватило и ты отдался чудному потоку. И ты шепчешь I. Гансену на ухо о своемъ восхищеніи передъ нимъ, искренно желаешь ему всякаго счастья, а когда уходишь отъ него, — суешь Богъ вѣсть зачѣмъ ему въ руку свою собственную медаль за спасеніе. Почему не сдѣлать этого, разъ ты отдался чудному потоку? Но этого еще недостаточно, ты начинаешь еще раскаиваться въ томъ, что, кажется, неуважительно отзывался когда-то объ Олэ изъ стортинга. И вотъ ты отдаешься прямо сладчайшему безумію; хо-хо, какъ ты отдаешься ему.
Чего только не сдѣлалъ Олэ изъ стортинта для отечества! И ты внимательно устремляешь внутренній взоръ свой на его вѣрную и благородную работу и сердце твое размягчается. Сердечная доброта проникаетъ тебя насквозь, ты плачешь, рыдаешь отъ состраданія къ нему и въ душѣ своей даешь клятву воздать ему вдвое и втрое. Мысль объ этомъ старикѣ изъ страждущаго, борющагося народа переполняетъ тебя порывомъ сочувственной скорби, вызываетъ наконецъ дикій, неистовый вопль. Въ отмщеніе за Олэ ты чернишь всѣхъ другихъ и весь міръ; тебѣ доставляетъ удовольствіе всѣхъ ограбить дотла въ его пользу; ты подыскиваешь, чтобы воздать ему честь, самыя изящныя, самыя щедрыя выраженія. Ты говоришь прямо, что именно Олэ сдѣлалъ больше всѣхъ изъ всего уже сдѣланнаго въ мірѣ, что онъ написалъ единственный трактатъ о спектральномъ анализѣ, достойный быть прочитаннымъ, что, собственно говоря, это онъ вспахалъ американскія преріи въ 1719 году, что онъ изобрѣлъ телеграфъ и, сверхъ того, пять разъ побывалъ на Сатурнѣ и разговаривалъ съ Господомъ Богомъ. Ты отлично знаешь, что Олэ ничего этого не сдѣлалъ, но отъ вящшаго доброжелательства все-таки говоришь: онъ это сдѣлалъ, онъ это сдѣлалъ, и горячо плачешь, и клянешься и безпощадно обрекаешь себя на самыя ужасныя адскія мученія, если эти сдѣлалъ не Олэ, а кто-нибудь другой. Зачѣмъ ты все это продѣлываешь? Отъ доброты душевной, чтобы щедро вознаградить Олэ! И вдругъ, чтобы доставить ему высшее удовлетвореніе, ты разражаешься пѣсней и, безбожно богохульствуя, поешь, что даже міръ создалъ Олэ, и солнце и звѣзды Олэ посадилъ на ихъ мѣста и онъ же ихъ поддерживаетъ; и къ этому присоединяешь длинный рядъ ужасныхъ богохульныхъ клятвъ въ томъ, что это именно такъ, а не иначе. Короче говоря, для того, чтобы удовлетворить свое добродушіе, жертвуешь мыслью, и самая мысль твоя отдается чудному, восхитительному распутству, отдается разврату съ клятвами и низостью. И каждый разъ, когда ты придумываешь и говоришь что-нибудь уже совершенно неслыханное, — ты подымаешь колѣнки, прижимаешь ихъ къ себѣ и тихонько заливаешься смѣхомъ отъ радости, что получилъ наконецъ дѣйствительно достойное возмездіе. Да, у Олэ должно быть все, Олэ этого заслуживаетъ, потому что ты когда-то говорилъ о немъ непочтительно и теперь каешься въ этомъ.
Пауза. — Да, какъ же это было, не сказалъ ли я еще однажды злѣйшей безвкусицы относительно одного тѣла, которое… да, мертваго тѣла… постой-ка… Да, это была молодая дѣвушка; она умерла и благодарила Бога за то, что Онъ одолжилъ ей на время тѣло, которое ей впрочемъ оказалось ненужнымъ. Погоди, это была нѣкая Мина Мескъ; помню, помню и глубоко стыжусь. Сколько вотъ такъ болтаешь на воздухъ, а потомъ жалѣешь, а потомъ стонешь изъ-за этого и громко вскрикиваешь отъ стыда! Правда, при этомъ былъ только Минутта, и онъ одинъ слышалъ это, но я стыжусь этого передъ самимъ собою. Нечего жъ и говорить о томъ, что я однажды сморозилъ еще болѣе ужасную вещь относительно эскимоса и бювара. Фу прочь! Господи Боже, тутъ есть отъ чего живымъ лечь въ могилу!.. Нѣтъ, тише, заткни уши! Чортъ бы побралъ угрызенія совѣсти! Только подумать, что если когда-нибудь соберутся сонмы спасенныхъ изъ всѣхъ народовъ въ своемъ небесномъ величіи, ты тоже будешь съ ними! Ура! Какъ все это скучно, Боже! Какъ скучно все это…
…Дойдя до лѣсу, Нагель бросился на первую попавшуюся кучу вереска и закрылъ лицо руками. Какое разстройство въ мозгу, какое мельканіе невозможнѣйшихъ мыслей! Въ слѣдующее мгновеніе онъ уже спалъ. Не болѣе четырехъ часовъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ всталъ, и тѣмъ не менѣе онъ заснулъ какъ убитый, — усталый, изнуренный.
Былъ уже вечеръ, когда онъ очнулся. Онъ оглянулся; солнце уже собиралось скрыться за паровую мельницу во внутренней бухтѣ, а маленькія птички порхали съ вѣтки на вѣтку и чирикали. Голова его была въ полномъ порядкѣ, не было больше мельканія мыслей, не было горечи, онъ былъ совершенно спокоенъ. Онъ прислонился къ дереву и задумался. Не сдѣлать ли ему это теперь? Не все ли равно, раньше или позже? Нѣтъ, прежде надо привести въ порядокъ многія дѣла, надо написать письмо сестрѣ, надо оставить маленькій пакетикъ на память Мартѣ; сегодня вечеромъ ему еще нельзя умереть. Онъ, наконецъ не свелъ своихъ счетовъ въ гостиницѣ; да и о Минуттѣ онъ охотно подумалъ бы на прощанье.
И медленными шагами онъ направился домой, въ гостиницу. Но завтра вечеромъ это должно произойти. Въ полночь, безъ всякихъ приготовленій, быстро и славно, быстро и славно!
Въ три часа утра онъ все еще стоялъ у окна своей комнаты и глядѣлъ внизъ на площадь.
XIX
А на слѣдующую ночь къ двѣнадцати часамъ онъ рѣшился и вышелъ изъ гостиницы. Онъ не сдѣлалъ никакихъ приготовленій, написалъ только письмо своей сестрѣ, да отложилъ нѣкоторую сумму денегъ въ конвертѣ для Марты; сундуки же его, скрипичный ящикъ, старый стулъ, купленный имъ, стояли на своихъ мѣстахъ, нѣсколько книгъ лежало на письменномъ столѣ, и счетъ его въ гостиницѣ не былъ оплаченъ: онъ совершенно забылъ о немъ. Незадолго передъ уходомъ онъ попросилъ Сару протереть окна къ его возвращенію, и она обѣщала это сдѣлать, хотя дѣло было уже среди ночи; затѣмъ онъ старательно вымылъ лицо и руки и ушелъ.
Все время онъ былъ покоенъ, почти вялъ. Боже мой, да и стоитъ ли подымать изъ-за этого много шума? Годомъ раньше, годомъ позже, не все ли равно? Тѣмъ болѣе, что онъ уже такъ давно носится съ этой мыслью. И вотъ онъ окончательно усталъ отъ миража жизни, отъ своихъ разбитыхъ надеждъ, отъ всеобщаго вранья, отъ тонкаго, ежедневнаго обмана со стороны всѣхъ людей. Онъ еще разъ вспомнилъ о Минуттѣ, которому также оставилъ на память конвертъ съ деньгами, хотя этотъ бѣдный калѣка всегда казался ему подозрительнымъ; вспомнилъ онъ и о госпожѣ Стенерсенъ, больной и изящной, обманывавшей мужа, никогда не выдавая себя, но недостаточно впрочемъ скрываясь, чтобы укрыться отъ его дальнозоркихъ глазъ; вспомнилъ о Каммѣ, этой маленькой алчной дѣвицѣ, которая протягивала, за нимъ вслѣдъ свою руку куда бы онъ ни уѣхалъ, и все глубже и глубже шарила въ его карманѣ. На востокѣ, на западѣ, на родинѣ или за границей, — всюду встрѣчались ему все тѣ же люди; все было пошло и гадко, постыдно и безнадежно, начиная отъ нищаго, подвязавшаго здоровую руку на привязь и кончая голубымъ небомъ, начиненнымъ озономъ. А самъ-то онъ развѣ лучше? Нѣтъ, нѣтъ, онъ не лучше! Зато ему теперь и конецъ!
Онъ направился черезъ пристань, чтобы еще разъ взглянуть на суда: дойдя до конца набережной, онъ снялъ съ пальца желѣзное кольцо и бросилъ его въ море. Онъ видѣлъ, какъ оно упало далеко, далеко. Такъ-то въ послѣднюю минуту совершаютъ маленькую пробу избавиться отъ чепухи!
У дома Марты Гуде онъ остановился и въ послѣдній разъ заглянулъ въ окно. Внутри все было, какъ и всегда, спокойно и тихо; тамъ не было никого.
— Будь счастлива! — сказалъ онъ.
И пошелъ дальше.
Самъ не замѣчая этого, онъ направилъ свои шаги къ приходу. Онъ замѣтилъ, какъ далеко зашелъ, только тогда, когда увидѣлъ черезъ просѣку приходскій дворъ. Онъ остановился. Куда онъ идетъ? Что ему нужно на этой дорогѣ? Бросить послѣдній взглядъ на два окна во второмъ этажѣ, въ торопливой надеждѣ увидать тамъ лицо, которое никогда тамъ не показывалось, никогда… Нѣтъ, такъ далеко онъ не зайдетъ! Во всякомъ случаѣ онъ все время былъ намѣренъ сдѣлать это, но онъ этого не сдѣлаетъ! Онъ постоялъ нѣсколько минутъ и долгимъ взглядомъ окинулъ издали дворъ прихода; онъ колебался, все существо его молило объ этомъ…
— Будь счастлива! — сказалъ онъ еще разъ.
Затѣмъ круто повернулся и пошелъ боковой дорогой въ глубину лѣса.
