Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
Но и юный Ойенъ не теряется, ибо за спиной его весь свѣтъ, и онъ говоритъ:- Итакъ, вамъ нечему поклоняться, для васъ нѣтъ великаго человѣка, нѣтъ генія!
А я отвѣчаю, и слова мои все больше и больше портятъ настроеніе его духа, потому что самъ онъ мечтаетъ быть великимъ человѣкомъ; я обливаю его холодной водой и говорю:- нѣтъ, я не поклоняюсь генію. Но я поклоняюсь результату дѣятельности геніевъ на землѣ, я люблю то, для чего великій человѣкъ является лишь жалкимъ, необходимымъ орудіемъ, злополучнымъ буравомъ… Ну, хорошо? Теперь вы меня поняли?
Порывисто вытянувъ руки впередъ:
— О, вотъ я опять увидалъ безпредѣльную нить стремленій и взаимную связь всѣхъ вещей! Какъ это было ярко! Великій свѣтъ озарилъ меня здѣсь, дома, онъ самъ пришелъ ко мнѣ въ это мгновенье, пришелъ сюда прямо въ комнату! Для меня не стало больше загадокъ, я увидалъ все до самой основы! До чего это было ярко, до чего ярко!
Пауза.
— Да, да, да, да, да, да! Я чужой среди моихъ современниковъ, и скоро пробьетъ мой часъ. Да, да… А, впрочемъ, что мнѣ за дѣло до великихъ людей? Развѣ все это вмѣстѣ взятое не комедія, не вздоръ, не обманъ? Разумѣется, разумѣется, все обманъ! Камна, и Минутта, и всѣ люди, и любовь, и жизнь… — обманъ; все, что я вижу слышу и воспринимаю, — обманъ, да, даже голубой сводъ неба — озонъ, ядъ, коварный ядъ… А когда небо чудно прозрачно и сине, я тихо плыву на парусной лодкѣ тамъ вверху, предоставляя лодкѣ моей носиться въ голубомъ, обманчивомъ озонѣ. И лодка моя изъ благоуханнаго дерева, а парусъ…
Да, сама Дагни сказала, что это прекрасно. Дагни, ты это сказала, и я благодаренъ тебѣ за то, что ты это сказала и осчастливила меня такъ, что я отъ радости дрожалъ въ ту минуту. Я помню каждое твое слово и ношу его съ собою, когда иду той дорогой и думаю о тебѣ; этого я никогда не забуду. И ты побѣдишь, когда часъ пробьетъ. Я уже никогда больше не буду преслѣдовать тебя. И я уже не хочу показываться тебѣ на стѣнѣ; прости мнѣ, что я изъ злобы говорилъ это. Нѣтъ, я хочу приходить къ тебѣ и обвѣвать тебя большими крыльями во время сна и хочу слѣдить за тобою, когда ты будешь просыпаться, и нашептывать тебѣ много чудныхъ словъ. Можетъ быть, ты опять улыбнешься мнѣ, когда услышишь это; да, можетъ быть, улыбнешься, если захочешь. Но, если самъ я не получу бѣлыхъ крыльевъ, если крылья мои будутъ недостаточно бѣлы, тогда я попрошу Божія ангела сдѣлать это вмѣсто меня и самъ не подойду къ тебѣ, а спрячусь въ уголокъ и оттуда буду смотрѣть, не улыбнешься ли ты ему. Вотъ, что я сдѣлаю, если смогу, и изъ всего, что сдѣлалъ я тебѣ самаго дурного, я опять сдѣлаю что-нибудь хорошее. О, я счастливъ, когда думаю объ этомъ, и стремлюсь всѣмъ существомъ моимъ къ тому, чтобы скорѣй это сдѣлать. Можетъ быть, я смогу порадовать тебя еще инымъ, удивительнымъ способомъ; каждое воскресное утро желалъ бы я пѣть надъ твоей головой, когда ты будешь въ церкви; объ этомъ тоже я попрошу ангела. И если онъ не захочетъ этого сдѣлать для меня и если я не въ состояніи буду склонить его къ этому, я паду передъ нимъ ницъ и униженно буду просить его, пока онъ не внемлетъ моей мольбѣ. Я пообѣщаю ему за это что-нибудь хорошее и дѣйствительно что-нибудь дамъ ему, окажу ему много услугъ, если онъ только будетъ такъ добръ… Да, да, это мнѣ удастся, и я тоскую. желая скорѣе начать это, я чувствую восторгъ при одной мысли объ этомъ… Подумай, когда разсѣется каждое облачко, ла, ла, ла, ла…
Счастливый, сбѣжалъ онъ съ лѣстницы внизъ въ столовую. Онъ все еще пѣлъ. Здѣсь одна маленькая случайность тотчасъ положила конецъ порыву его радости и огорчила его на нѣсколько часовъ. Онъ пѣлъ и ѣлъ съ величайшей поспѣшностью, стоя у стола, не садясь, хотя былъ въ столовой не одинъ. Замѣтивъ, что оба другіе гости глядятъ на него съ недовольствомъ онъ вдругъ извинился передъ ними: если бы онъ замѣтилъ ихъ раньше, онъ бы велъ себя тише: въ такіе дни онъ ничего не видитъ и не слышитъ; вѣдь это же великолѣпное утро! Нѣтъ, а мухи-то какъ жужжатъ уже!
Но онъ не получилъ отвѣта; оба незнакомца сохранили свой недовольный видъ и съ важностью продолжали бесѣдовать о политикѣ. Голосъ Нагеля тотчасъ упалъ. Онъ умолкъ и оставилъ столовую. Внизу на улицѣ онъ зашелъ въ лавку, запасся сигарами и по обыкновенію направился по дорогѣ въ лѣсъ. Было половина двѣнадцатаго.
Да, не вѣрны ли люди самимъ себѣ! Сидѣли эти два избирателя, или торговца, или помѣщика, чѣмъ бы они тамъ ни были — сидѣли они тамъ въ столовой, бесѣдовали о политикѣ и приняли злой и сварливый видъ только изъ-за того, что онъ въ ихъ присутствіи немножко помурлыкалъ. И они жевали свой завтракъ съ необычайно значительными рожами и не желали переносить, чтобы ихъ тревожили. Хе-хе, у обоихъ были отвисшіе животы и жирные пальцы; салфетки они заткнули за воротъ. Въ сущности ему бы слѣдовало вернуться въ гоcтиницу и обратить на нихъ больше вниманія. Что это были за высокопоставленные господа? Агенты по торговлѣ крупою, американскіе кожевники; Богъ вѣсть, можетъ быть, торговцы обыкновеннѣйшей глиняной посудой. Да, поистинѣ нѣчто до того высокое, что шапка валится! И тѣмъ не менѣе они въ одно мгновеніе положили конецъ его радостнымъ мыслямъ. Видъ у нихъ былъ неважный — нѣтъ, еще одинъ былъ туда-сюда, но у другого — у того, съ особенно жирными пальцами — былъ кривой ротъ, который открывался только съ одной стороны, такъ что былъ похожъ на разношенную сюртучную петлю. И кромѣ того у него торчало много сѣдыхъ волосъ изъ уха. Фу, онъ былъ гадокъ какъ смертный грѣхъ! Но, не правда ли, какъ можно смѣть мурлыкать пѣсенку, когда такой господинъ сидитъ въ столовой!
Да, люди всегда и всюду тѣ же, они вѣрны себѣ. Эти господа бесѣдовали о политикѣ, они обсуждали послѣдніе выборы; слава Тебѣ, Господи, такой-то и такой-то перешелъ на сторону правыхъ! Хе-хе-хе, какъ любопытны для наблюдателя были ихъ гробокопательскія физіономіи, когда они разговаривали. Какъ будто норвежская политика была чѣмъ-нибудь инымъ, кромѣ ерунды!
Но, Боже сохрани! Какъ можно спѣть веселую пѣсенку и потревожить ею члена стортинга въ его работѣ! Ну, хорошо, допустимъ: онъ думаетъ, онъ изучаетъ. Что же онъ высиживаетъ? Какую политическую программу провозгласитъ онъ завтра? Хе-хе-хе, довѣренное лицо маленькой норвежской долины, облеченное въ священный національный костюмъ, съ табачной жвачкой во рту, въ бумажномъ воротничкѣ, насквозь пропитанномъ честнымъ, благороднымъ потомъ, — лице, избранное народомъ для того, чтобы подавать реплики въ комедіи королевства! Столкнуть избраннаго, когда онъ является, прочь съ дороги, въ сторону, къ чорту, чтобы отвоевать локтями побольше мѣста; захватить земли столько, чтобы самъ Атлантическій океанъ сталъ не болѣе, какъ норвежскимъ озеромъ…
…О, Царь Небесный. да неужели же всегда и всюду только круглые и жирные нули дѣлаютъ числа большими!..
Впрочемъ: точка!.. Къ чорту нули! Все это вранье наконецъ опостылѣло, и нечего къ нему возвращаться. Надо пойти въ лѣсъ и лечь тамъ подъ большими небесами, тамъ больше мѣста, больше простора для людей, чуждыхъ здѣсь, и для птицъ крылатыхъ… Найти сырое мѣстечко, лечь ничкомъ въ холодное болото и душевно радоваться, что сырость славно проникаетъ тебя насквозь; сунуть голову въ болотныя травы, въ тростники и губчатые листья, а червячки, и личинки и маленькія мягкія змѣйки поползутъ по твоему платью, по лицу и заглянутъ въ твои глаза своими зелеными шелковистыми глазами, а тебя въ это время убаюкиваетъ безпокойное молчаніе лѣса и воздуха. А Господь, возсѣдая въ небесахъ, пристально глядитъ на тебя внизъ. разсматриваетъ тебя какъ свою излюбленную мысль, свою навязчивую идею. Хо-хо, и приходишь тутъ въ рѣдкое, дивное настроеніе, исполненное чудной радости, какой ты никогда еще не испытывалъ; дѣлаешь все преднамѣренно безумное, перемѣшиваешь истинное съ ложнымъ, перевертываешь весь міръ наизнанку и радуешься этому, словно какому-нибудь славному дѣлу. Ощущаешь какой-то чудный порывъ къ тому, чтобы превознести до небесъ все то, что до сихъ поръ высмѣивалъ; радуешься, чувствуя себя способнымъ затѣять хоть маленькую борьбу за вѣчную свободу, чувствуешь себя готовымъ взять на себя задачу усовершенствованія обуви для почтальоновъ, замолвить словечко за Понса Викнера и подробно защищать юдоль земную и Виктора Гюго. Чортъ бы побралъ тогда истинную взаимную связь вещей, она тебя уже не заботитъ, ты плюешь на нее и — будь, что будетъ! Не такъ ли? Надо же дать себѣ разойтись на волѣ! И берешь свою арфу и поешь псалмы и пѣсни, чтобы насмѣяться надъ всевозможными литературными описаніями.
Съ другой стороны, предоставляешь душѣ своей носиться по вѣтру по волнамъ, отдаваясь самой отчаянной галиматьѣ. Пусть несется, пусть несется; хорошо отдаться порыву, не разсуждая. Да и зачѣмъ разсуждать? Хе-хе, развѣ страннику, пригвожденному къ мѣсту, нельзя въ послѣднее мгновеніе свое предаться свободѣ? Да или нѣтъ? Точка! И предаешься свободѣ вволю!
