Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо
И она перекрестилась, как бы отгоняя от себя нечистую силу, которая была в видневшемся из окна зеленом лесу...
— Вы никогда не болели? — спросила госпожа Лешантер, обеспокоенная этими бессвязными речами.
— Никогда, барыня... Вот у госпожи Креак-Хадик мне звонок на голову упал... это истинная правда, что я вам говорю... но я в голове ничего не почувствовала... а звонок с тех пор больше не звонил... это не сказка.
Она говорила приятным, певучим голосом, который мало-по-малу успокоил бедную вдову, несмотря на эту бестолковую и бессмысленную речь... К тому же госпожа Лешантер устала от постоянных хлопот по хозяйству, давно жаждала насладиться деревенскими удовольствиями и нуждалась в человеке, на которого можно было бы оставить дом в свое отсутствие. Сегодня как-раз она собиралась прокатиться по реке, остановиться в Порт-Навело, посетить дольмены Гаврини, веселый залив Морбигана, остров Монахов, берег Аррадона. Лодка уже была нанята и дожидалась ее... Час отлива заставлял торопиться, и она наняла Матурину, распорядилась насчет обеда и уехала.
Было уже восемь часов вечера, когда они вернулись, утомленные и довольные восхитительной прогулкой, и высадились недалеко от их дома, который скрывался за высоким зеленым берегом.
— Любопытно узнать, — весело сказала она, как Матурина справилась с обедом... Она нас накормит, наверно, необыкновенными блюдами.
Затем, потянув слегка воздух, она воскликнула:
— Как пахнет гарью!
И в то же время она увидела над деревьями высокий столб густого, черного дыма, и ей послышались какие-то испуганные голоса, шум, отчаянные крики.
— Что такое могло случиться ?— спрашивала она в беспокойстве... Не в Тульманаке ли это?..
Она быстро взобралась на крутой берег, перерезала лес и побежала... Шум приближался, крики становились явственней... И вдруг среди дыма, шума и толкотни она очутилась во дворе и испустила крик ужаса... От Тульманака ничего не осталось, ничего, кроме обвалившихся стен, обгоревших бревен и дымящегося пепла.
Спокойная, с улыбкой на устах, Матурина стояла рядом с хозяйкой в своем белом чепчике, со своей маленькой шалью и в своем чистеньком переднике.
— Это очень любопытно, барыня, — сказала она... Это пчелиное гнездо, представьте себе... пчелиное гнездо... вот что!...
Так как госпожа Лешантер ничего не отвечала и смотрела на нее неподвижными, недоумевающими глазами, то Матурина продолжала своим певучим голосом:
— Это пчелиное гнездо... Хотите, барыня, я вам расскажу? Это очень любопытно... Когда вы уехали, я стала осматривать дом... я поднялась на чердак... у вас хороший был чердак, барыня... В одной дыре, в стене, я увидела пчелиное гнездо. Эти маленькие животные очень злые, барыня, и жалят... В Геменэ, когда находят в стене пчелиное гнездо, то его обкуривают... и все пчелы издыхают и не жалят больше. Вот я и принесла хворосту... и зажгла... а от хвороста загорелась дощатая стена, а затем и весь старый дом. И вот нет больше ни пчелиного гнезда, ни дома, ничего нет... Это очень любопытно...
Госпожа Лешантер не слушала больше... и вдруг глубоко вздохнула, побледнела вся, взмахнула руками в воздухе и без чувств упала на руки Матурины.
Третий рассказ.
Так как у ребенка был очень болезненный вид, то мать не хотела откладывать крестить до своего полного выздоровления.
Однако она дала себе слово, что сама будет присутствовать при обряде и проводит в церковь свою дочь, разряженную в белые ленты. Но эти малютки такие слабенькие, еле дышат; мало ли, что может случиться; каждую минуту можно ждать. Если им умирать, то пусть умирают христианами и прямо летят в рай к ангелам. И ее дочь может умереть. Она родилась уже с землистым, старческим цветом лица, дряблой кожей и складками на лбу. Она не брала грудь и все время морщилась и кричала. Приходилось покориться необходимости. Подыскали среди соседей крестного отца и крестную мать, и однажды после обеда двинулись в Орэ, в приходскую церковь святой Анны, преду вредив еще утром через почтальона священника.
Эти бедные, печальные крестины напоминали похороны бродяги. Ласковая старуха-соседка несла ребенка, который был завернут в пеленки и кричал без всякого повода. Крестный отец в синем камзоле с бархатными обшивками и крестная мать в кокетливом чепчике шли сзади; отец, напяливший на себя свой старинный узкий и лоснящийся сюртук, замыкал шествие. Не было ни родственников, ни друзей, ни бретонской кобзы, ни пестрых лент, ни торжественного и веселого кортежа. Дождя не было, но небо было пасмурно. Какой-то невыразимой грустью веяло от выгоревших кустарников и отцветших утесников.
Священника еще не было, когда они пришли в церковь. Пришлось дожидаться его. Крестный отец и крестная мать преклонили колени перед алтарем св. Анны и шептали молитвы; старуха укачивала кричавшего ребенка, перемешивая молитвы с колыбельными мотивами; отец смотрел на колонны, на своды, на все это золото, на весь этот мрамор в блестящем храме, который, словно по щучьему велению, вынырнул из моря нищеты этого разоренного края. Распростертые у восковых свечей женщины молились, почти касаясь лицом разноцветных плит. Звуки шепчущих губ, напоминавшие вечернее перекликание перепелов на далеких лугах и побрякивание перебираемых четок будили эту угрюмую, торжественную тишину и гулко отдавались под сводами базилики.
Только через час пришел священник, весь красный, и стал нетерпеливо завязывать шнурки своего стихаря... Он был в плохом настроении, как человек, которого внезапно прервали во время обеда... Бросив презрительный взгляд на скромных кумовьев, которые не обещали богатых приношений, он недружелюбным тоном обратился к отцу:
— Как тебя зовут?
— Луи-Морэн...
— Луи-Морэн?.. Морэн... не здешнее имя?.. Луи Морэн?.. Ты не здешний?
— Нет, батюшка.
— Но ты христианин?
— Да, батюшка...
— Ты христианин... ты христианин... и тебя зовут Морэном?.. И ты не здешний? Гм! Гм! Что-то не ясно... А откуда ты?
— Я из Анжу...
— Впрочем, это твое дело... А что ты здесь делаешь?
— Вот уже два месяца, как служу в сторожах у господина Ле-Любека...
Священник пожал плечами и заворчал:
— Лучше бы Ле-Любеку нанимать здешних сторожей... и не заносить к
