Бэзил и Джозефина - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
– Завтра продолжим, – нетерпеливо потребовала Джозефина. – Мы всех добьем. Еще раз наведаемся в те дома, где сегодня никого не застали.
Было почти семь – ностальгический час: прошлым летом в Лейк-Форесте как раз в это время начинался самый восхитительный отрезок дня. Сияя после купания, ты вихрем врываешься в последние отблески дневного света и без помех располагаешься на террасе, чтобы составить романтические планы на вечер; в это время одно за другим загораются окна, силуэты домов расплываются в темноте, а мимо пролетают авто с пассажирами, опоздавшими к семейному чаепитию.
Но сегодня шелестящие сумерки позднего лета в этом озерном краю обещали кое-что необыкновенное, и, выйдя прогуляться по тропинке, тянувшейся мимо дома, Джозефина вдруг настроилась на особый шаг, служивший, можно сказать, внешним проявлением ее душевного состояния и до сих пор приберегавшийся для более изощренных обстоятельств. По ее летящей поступи, по нетерпеливым движениям бедер, по блуждающей улыбке и, наконец, по взгляду, устремленному вдаль, можно было понять, что девушка эта вот-вот переступит некий осязаемый порог, за которым ее с нетерпением ждали; да что там – в мыслях она уже его перешагнула, оставив позади окружающий мир. Как раз в эту минуту она явственно услышала впереди чистое, мелодичное насвистывание и резкий взмах тросточки, рассекающей листву:
Я шлю тебе привет.
Тебя со мною нынче нет.
Ее сердце выстукивало знакомый ритм; она прикинула, что их дороги пересекутся именно там, где в просветах между ветвями сосен мелькали последние лучи заходящего солнца.
При-вет, Фриско,
При-вет.
А вот и он – стройный силуэт на фоне леса. Открытое лицо, словно обрисованное дерзким росчерком пера, замшевая куртка, такая синяя… уже на расстоянии вытянутой руки. Тут Джозефина не на шутку возмутилась: он прошел мимо, не удостоив ее даже мимолетным взглядом своих грустных глаз.
«Надутый болван! – с негодованием подумала она. – Чванливый…»
За ужином она хранила молчание и только перед тем, как выйти из-за стола, будто бы невзначай обратилась к тетушке:
– Сегодня я встретила какого-то заносчивого субъекта. Не понимаю, кто это такой.
– Может, это племянник старика Дорранса, – предположил Дик, – или кто там остановился у него в доме. Говорят, у старика Дорранса сейчас гостит племянник или кто-то еще из родственников.
Мать Джозефины со значением произнесла:
– С этой семейкой мы не общаемся. Несколько лет назад мистер Чарльз Дорранс обвинил моего мужа в нарушении границы земельных угодий. Старый мистер Дорранс воистину чрезвычайно упрям.
Джозефина задалась вопросом: не потому ли незнакомец прошел мимо? Причина не стоила выеденного яйца.
Однако на другой день, на том же самом месте, в тот же час он буквально вздрогнул от ее тихого «Добрый вечер» и воззрился на нее с нескрываемой тревогой. Потом его рука потянулась вверх, словно для того, чтобы нащупать и приподнять шляпу, но безуспешно; незнакомец просто поклонился и продолжил путь.
Джозефина стремительно развернулась и с улыбкой пошла рядом:
– Вы не слишком-то любезны. Стоит ли важничать, если из молодежи мы здесь вдвоем? Я считаю, молодые не должны плясать под дудку стариков.
Он шагал так размашисто, что она едва поспевала следом.
– Поверьте, я приличная девушка, – упорствовала она, не забывая улыбаться. – На танцевальных вечерах я нарасхват, а однажды в меня влюбился слепой юноша.
Не замедляя шага, они уже почти дошли до тетушкиной калитки.
– Вот здесь я живу, – сказала Джозефина.
– Тогда прощаюсь.
– В чем дело? – изумилась она. – Как можно позволять себе такой тон?
Одними губами он произнес:
– Виноват.
– Не иначе как вы торопитесь домой, чтобы полюбоваться на себя в зеркало.
Она знала, что это не так. Свою красоту он нес почти виновато. Однако ее колкость задела его за живое: он остановился как вкопанный, но тут же отступил на шаг назад.
– Извините за неучтивость, – выдал он. – Просто я не привык к женскому обществу.
Она так оторопела, что не нашлась с ответом. Но когда к ней постепенно вернулось самообладание, она безошибочно прочла на его лице какую-то странную усталость.
– Могли бы перекинуться со мной парой слов – обещаю держать дистанцию.
После секундного колебания он нерешительно присел на перекладину изгороди.
– Если вас настолько пугают женщины, как вы собираетесь с этим бороться? – поинтересовалась она.
– Уже поздно.
– Бороться никогда не поздно, – убежденно возразила она. – Иначе полжизни проходит мимо. Разве у вас нет желания вступить в брак, завести детей, найти свою вторую… точнее, найти свое счастье?
В ответ он лишь поежился.
– Раньше я и сама была ужасно застенчивой, – солгала она из лучших побуждений. – Но увидела, что полжизни проходит мимо.
– Мое желание мало что значит. Дело в том, что это для меня больная тема. Минуту назад мне хотелось побить вас камнями. Знаю, это ужасно, а потому, если позволите…
Он спрыгнул с перекладины; Джозефина торопливо воскликнула:
– Постойте! Это нужно обсудить.
Молодой человек неохотно задержался.
– Понимаете, в Чикаго, – продолжала она, – мужчина с вашей внешностью мог бы заполучить любую девушку. Они бы просто вешались ему на шею.
Он, похоже, расстроился еще сильнее; лицо его омрачилось такой печалью, что Джозефина невольно подалась к нему, но он тут же занес ногу над перекладиной.
– Хорошо. Сменим тему, – сдалась она. – До чего же здесь унылые места, верно? В Лейк-Форесте я считалась легкомысленной, и родители сослали меня в это захолустье, где я целый месяц промучилась от убийственного безделья. А вчера выглянула в окошко – и увидела вас.
– Что значит «легкомысленной»? – не понял он.
– Ну, кокеткой, что ли, вертихвосткой.
Он выпрямился, не оставляя сомнения в своих намерениях.
– Мне в самом деле пора. Понятно, что в женском вопросе я полный профан, но тут уж ничего не попишешь.
– Завтра встретимся?
– Боже упаси!
Джозефина разозлилась; дневной запас безропотности иссяк. Холодно кивнув, она стала удаляться по аллее.
– Подожди!
Теперь, когда их разделяло тридцать футов, его робость как рукой сняло. Джозефина с трудом преодолела искушение броситься назад.
– Завтра я буду здесь, – равнодушно бросила она.
Неспешно приближаясь к дому, она осознала – скорее благодаря интуиции, нежели логике, – что какие-то вещи остаются за гранью ее понимания. Обычно робкие молодые люди не вызывали у нее интереса; робость – это непростительный грех, белый флаг, отказ от борьбы. Но сейчас, когда незнакомец скрылся из виду, она представила его таким, каким он явился ей вчера: беззаботным,
