Герман Банг - У дороги
Вечером, когда Бай вернулся с обхода, она завела об этом разговор.
— Матиас, — сказала она, — она называла мужа по имени, когда ей предстояло сообщить ему какую-либо сомнительную новость. — Мне пришлось пригласить к нам на рождество старушку Иенсен… Она ведь не может пойти к Линде…
— Хм… Мне-то что. — Бай терпеть не мог «плешивую каргу». — На здоровье, устраивай у себя в доме богадельню.
Бай прошелся по комнате.
— Стало быть, к Абелям она не пойдет, — сказал он.
— В том-то и дело, Матиас… Они ее не пригласили.
— И правильно сделали, — сказал Бай, стягивая с ног сапоги. — Тебе одной охота с ней возиться.
Фру Бай была рада, что разговор с мужем уже позади. …Фрекен Иенсен явилась в половине шестого с плетеной корзинкой и мопсом.
Она извинилась, что принесла с собой Бель-Ами.
— Вообще-то я оставляю его у фру Абель, я всегда запираю его у них. Но нынче, понимаете, мне не хотелось… Он не помешает… у него очень тихий нрав.
Мопса положили на подстилку в спальне. Там он и остался. Он страдал сонной болезнью и совсем не шумел — только посапывал во сне.
— Он спит, как дитя, — сказала фрекен Иенсен. Она вынула из корзины воротничок и нарукавники.
Бель-Ами причинял хлопоты, только когда приходило время возвращаться домой. Он совершенно отвык двигаться.
Через каждые десять шагов он останавливался и скулил, поджав хвост.
Если поблизости никого не было, фрекен Иенсен брала мопса на руки.
В шесть часов сели за стол. Елка стояла в углу. Малыш-Бентсен с приглаженным хохолком щеголял в конфирмационном костюме.
Аппетит у него был волчий.
Бай то и дело подливал в стаканы и чокался с фрекен Иенсен и Бентсеном.
— Ваше здоровье, фрекен Иенсен.
— Твое здоровье, друг Бентсен. Рождество бывает раз в Году, — приговаривал он. И снова подливал.
Малыш-Бентсен стал красный как рак.
— Мы пьем, словно язычники, — сказала фрекен Иенсен. Дверь в контору была открыта. Телеграфный аппарат стучал без передышки.
Коллеги Бая вдоль всей линии поздравляли друг друга с рождеством. Бай поминутно выходил и отвечал на поздравления.
— Поклон и от меня, — говорила Катанка.
— Из Мундструпа желают счастливого Рождества, — сообщал Бай, стоя у аппарата.
— Да, — говорила фрекен Иенсен. — Я недаром твержу своим абитурантам: наше время упразднило расстояние, я часто им это твержу.
За десертом — пончиками с яблоками — фрекен Иенсен оживилась. Она ребячливо кивала своему отражению в зеркале и говорила: «Ваше здоровье».
На фрекен Иенсен был новый шиньон — она сама преподнесла его себе к рождеству. Теперь волосы у нее были трех оттенков.
Мало-помалу фрекен Иенсен приходила во все лучшее расположение духа.
После ужина, пока зажигали елку, Малыш-Бентсен пытался заставить Марию играть с ним на кухне в чехарду.
Катинка бесшумно ходила вокруг елки и не спеша зажигала свечи. Ей хотелось немного побыть одной.
— Интересно, получил ли Хус наш подарок, — сказала она. Она стояла на стуле и зажигала елочные свечи от восковой свечи.
В последнюю минуту она взяла со своего столика с подарками кружевную косынку — она получила ее от сестры — и положила к подаркам, предназначенным для фрекен Иенсен. Очень уж скудно выглядели эти подарки. Для них было отведено место на диване, рядом с подарками Бентсену.
Катинка открыла дверь в контору и пригласила всех к елке.
Все обошли, елку вокруг, рассматривали свои подарки — благодарили и немного смущались. Фрекен Иенсен извлекла из корзинки маленькие пакетики из папиросной бумаги и положила каждому.
Вошла Мария в белом переднике. Она разложила по местам свои подношения, а потом перетрогала все другие подарки.
После ухода восьмичасового поезда все снова собрались в гостиной. В углу по-прежнему горела елка.
Было жарко, пахло чадом от елочных свечей.
Бай пытался одолеть дремоту.
— После этакого пира тянет на боковую, верно, фрекен Иенсен? — приговаривал он. — Да тут и одним весельем будешь сыт и пьян.
Все клевали носом и поглядывали на часы. Обе дамы опять заговорили о подарках, стали обсуждать вышивку и шитье.
— Пойти, что ли, взглянуть, что на белом свете деется, — сказал Бай и удалился в контору. Малыш-Бентсен прикорнул на стуле у полки с курительными трубками.
Дамы остались вдвоем. Они сидели в углу у фортепиано возле елки, у них тоже слипались глаза.
Они вздремнули было, но тут же проснулись в испуге, — затрещала ветка, охваченная огнем.
— Скоро свечи догорят, — сказала Катинка и потушила пламя.
Свечи догорали одна за другой, очертания елки становились темными. Спать дамам больше не хотелось, они сидели и смотрели на елку — на ней светились последние слабые огоньки.
При виде этих последних огоньков, которые еще больше подчеркивали угрюмость мертвого дерева, обеих вдруг охватила тихая грусть.
И вдруг фрекен Иенсен начала рассказывать. Вначале Катинка почти не вслушивалась в ее слова: она думала о своем — о братьях и сестрах и еще — о Хусе.
Катинка сама не знала, почему весь вечер думала о Хусе. Ее мысли то и дело возвращались к нему.
То и дело…
Она кивала фрекен Иенсен, делая вид, будто слушает.
А фрекен Иенсен вспоминала о своей юности и вдруг ни с того ни с сего стала рассказывать историю своей любви. Она дошла уже до середины рассказа, и только тогда Катинка вдруг поняла, о чем речь, и удивилась, с чего вдруг фрекен Иенсен вздумалось поведать об этом именно сегодня, именно ей, Катинке…
Это была самая обыкновенная история безответной любви. Она думала, что любят ее, а оказалось — ее подругу.
Фрекен Иенсен говорила тихим, ровным голосом, она вынула носовой платок и изредка всхлипывала и отирала Щеку.
Катинка мало-помалу растрогалась. Она попыталась представить, как выглядела в молодости эта маленькая морщинистая старушка. Наверное, у нее было миловидное лицо.
И вот она сидит здесь одинокая и всеми покинутая.
У Катинки сжалось сердце, она взяла обе руки фрекен Иенсен в свои и ласково похлопала их.
От этой ласки старуха заплакала еще громче. Катинка продолжала похлопывать ее руки.
Догорели последние свечи, елка погрузилась во тьму.
— И вот доживаешь свой век одна-одинешенька, — сказала фрекен Иенсен, — и каких только козней тебе не строят на каждом шагу.
И фрекен Иенсен снова оседлала своего конька — завела речь о пасторе и его «словах».
Катинка выпустила руки фрекен Иенсен. У погасшей елки ей стало вдруг холодно и неуютно.
Бай распахнул дверь из освещенной конторы. Прискакал верхом посыльный с пакетом от Хуса.
— Мария, зажги свет! — воскликнула Катинка и побежала в контору с пакетом в руках.
Это была нарядная шаль из крученого шелка с вплетенными в нее золотыми нитями, — огромная шаль, которую можно было свернуть в крошечный комочек.
Катинка стояла с шалью в руках. Она так обрадовалась подарку. У нее была точно такая же шаль, но две недели назад она по неосторожности ее пролегла…
— Но эта гораздо лучше…
И Катинка все стояла с шалью в руках.
Поспав после обеда, Бай снова пришел в хорошее настроение, и теперь, за чаем, все выпили по рюмочке настоящего рома.
Малыш-Бентсен впал в такое блаженное состояние, что помчался наверх в свою каморку и принес стихи собственного сочинения, которые записывал на клочках бумаги — на обороте старых тарифов и счетов.
Он стал читать их вслух, а Бай хохотал и хлопал себя по животу. Катинка улыбалась, кутаясь в шаль, подаренную Хусом.
Под конец фрекен Иенсен заиграла тирольский вальс, и Бентсен не без некоторой робости юркнул на кухню и закружил Марию — да так, что она только взвизгивала.
Фрекен Иенсен собралась уходить, и все стали будить Бель-Ами. Мопса никакими силами было не поднять с подстилки. Когда фрекен Иенсен отвернулась, Бай наступил мопсу на обрубок хвоста.
Бентсен предложил проводить фрекен Иенсен. Но старуха, как огня боявшаяся темноты, отказалась наотрез и пожелала идти одна.
Фрекен Иенсен не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она несет мопса на руках.
Все проводили ее до калитки и, стоя у изгороди, несколько раз прокричали ей вслед: «Счастливого Рождества!».
Бель-Ами стоял, поскуливая, посреди заснеженной дороги и не трогался с места.
Убедившись, что все вернулись в дом, фрекен Иенсен наклонилась и взяла мопса под мышку.
Фрекен Иенсен шествовала в рождественскую ночь домой, закутанная, как эскимоска.
Катинка распахнула окна в гостиной, — в комнату ворвался холодный воздух.
— Вот ведь старое чучело, — сказал Бай. Он был исполнен человеколюбивого самодовольства оттого, что фрекен Иенсен провела этот вечер у них в доме.
— Бедняжка, — сказала Катинка. Она стояла у окна и глядела вдаль на белые поля.
