Жак Шардон - Эпиталама
Религиозные привычки матери у Берты всегда ассоциировались с угрюмыми пробуждениями на рассвете и вечерами, неизменно проходившими в атмосфере глубокой летаргии. Из-за этого день за днем накапливающегося раздражения ее ум обращался против религии, а верования госпожи Дегуи постоянно подвергались ее нападкам.
— Знаешь, почему ты каждое утро ходишь на мессу? Я тебе сейчас объясню: ты ходишь туда ради собственного удовольствия. Это стало для тебя привычкой, причем привычкой опасной, потому что успокоенный дух погружается в сон, и человек начинает жить только для себя, для удовлетворения собственных желаний, предавая забвению все действительно священные человеческие обязанности…
Госпожа Дегуи чувствовала, что на сознание дочери влияют какие-то непонятные ей силы, и, не отвечая по существу, защищалась от непостижимого для нее внешнего мира посредством нападок на Алису Бонифас.
— Алиса… — произносила она резко и как бы с одышкой в голосе, — как Алиса? По-прежнему такая же своенравная?..
— Речь идет не об Алисе. Просто я размышляю над тем, что люди называют добром…
* * *Когда Маргарита заболела, рядом с Бертой за вторую парту села Соланж Юге.
Берта, которая не успевала записать то, что диктовал учитель, наклонилась к своей новой соседке.
— Я сегодня после занятий дам вам свою тетрадь. Вы мне ее вернете в понедельник, — сказала Соланж; в чуть приподнятых уголках ее глаз притаились смешинки.
Разговорившись, девочки обнаружили, что как-то в один и тот же год провели лето в Медисе.
— Мы жили на большой вилле, которая стоит рядом с пляжем, по соседству с виллой госпожи Брен, — сообщила Соланж. И добавила с благоговением: — Какая она все-таки элегантная женщина!
Соланж, ходившая на занятия одна, провожала Берту до улицы Гренель.
Госпожа Дегуи пообещала дочери, что со следующего месяца, когда Берте исполнится шестнадцать, Ортанс уже не станет сопровождать ее ни на занятия, ни к Алисе.
— Но только я хочу, чтобы ты возвращалась засветло! — сказала госпожа Дегуи.
Иногда, прогуливая свою собачку по кличке Мустик, за Соланж Юге заходил в школу ее брат Робер. Стоило только Соланж завидеть своего любимого пса, как она тут же начинала изъявлять бурную любовь, а собака радостно подпрыгивала в ответ на ласки Соланж.
Как-то раз, переходя улицу Бак с собачкой на руках, Соланж, понизив голос, возбужденно рассказывала Берте:
— Знаете, по соседству с нами живет граф де Мэй. Очень симпатичный молодой человек… очень красивый… У него такой великолепный автомобиль… Каждый день он прогуливается со своей собакой. Вчера он попался мне навстречу на улице Мессин, когда я гуляла с Мустиком. И я заметила, что он узнал меня… Он улыбнулся. Я его уже несколько раз встречала как раз на том же самом месте. Он посмотрел на Мустика и сказал: «Красивая у вас собачка. Вы одна гуляете, мадемуазель?»
— А вы, что вы ответили? — спросила Берта.
— Ничего. Мне стало так смешно… И он ушел.
— А после этого вы его видели?
— Естественно, поскольку мы живем рядом… Когда он проходит, он смотрит на наш дом.
Берта представила себе на месте этого молодого человека Альбера Пакари. Ей впервые пришла в голову мысль, что она может встретить его. Может быть, он живет где-нибудь поблизости. Когда-нибудь она заметит его в толпе… Он подойдет к ней, удивленный: «Как? Вы живете в Париже! И часто ходите по этой улице? Вы гуляете одна? Вы разрешите мне проводить вас?» Она живо представляла себе их долгий разговор, но уже не могла вспомнить, как звучит его голос. Единственное, что она отчетливо слышала, было его тихое «здравствуйте». Берта пыталась восстановить в памяти черты его лица, но всегда припоминала только одно: его особенный смех. На какое-то мгновение она вновь увидела его облокотившимся о спинку скамейки во время разговора с госпожой де Бригей, но образ этот тут же рассеялся, и вернуть его ей уже не удалось.
* * *В тот день получилось так, что госпожа Видар обедала у Катрфажей одновременно с Бертой.
— Вы имеете представление о Пантеоне? — спросила госпожа Видар, которая все слова произносила немного жеманно; подцепив вилкой листик салата и не отрывая локтей от туловища, она повернула к Берте свой острый нос.
— Сходите, дети, туда сегодня, — сказала госпожа Катрфаж.
Она добавила, обращаясь к мужу, который, как обычно, когда госпожа Видар обедала у них, не отрывал глаз от тарелки:
— У вас есть какие-нибудь возражения против Пантеона?
— Там есть просто прекрасные картины, — сказала госпожа Видар, желая угодить господину Катрфажу, чью неприязнь к себе она не могла преодолеть в течение вот уже шести лет.
Госпожа Видар, потерявшая мужа в очень юном возрасте, теперь преподавала Одетте литературу и историю. Дважды в неделю она обедала у Катрфажей и проводила часть дня вместе со своей ученицей. Она давала уроки всем маленьким Дюкроке, Ивонне Селерье и когда-то госпоже де Мюра, до замужества последней; госпоже Эриар она помогала в благотворительных мероприятиях и также занималась перепиской маркиза де Перпинья по его поручению. Госпожа Видар была пунктуальна, энергична и безупречна в моральном отношении, она вставала на заре, соблюдала вегетарианскую диету и была убеждена, что никакие, самые запутанные любовные интриги, происходившие в тех домах, где она служила, не смогут укрыться от ее проницательного, бесстрастного взгляда. Родителям о своих наблюдениях она не заикалась, а вот в разговорах с Одеттой, наиболее взрослой ученицей, старалась представить мужчин в самом отвратительном свете. При этом слова, которыми она в разговоре со столь юной особой вынуждена была подменять все недвусмысленные выражения, приобретали в ее устах особо зловещий смысл.
На подступах к бульвару Сен-Мишель госпожа Видар, предполагавшая, что все прохожие одержимы духом зла, поторопила девушек.
— Пошли быстрее, — сказала она, беря под наблюдение Берту, которая с любопытством оглядывалась по сторонам.
Берте в этом богемном квартале хотелось останавливаться на каждом шагу; во всех прохожих она видела художников.
Позднее, воскрешая в памяти Люксембургский сад, вдоль решеток которого они столь стремительно проскочили, Берта вспомнила одну кондитерскую на улице Медичи. Алиса была сладкоежкой, и Берта подумала, что ради пирожных она наверняка согласится совершить с ней путешествие в этот квартал.
— Говорят, это просто необыкновенная кондитерская, — сказала Берта. — Мама по случаю дня моего рождения дала мне денег. Так что мы можем устроить небольшой, но очень веселый праздник… Маме я, естественно, ничего не скажу… В четверг я приду к тебе в три часа. А ты скажешь, что мы пошли к Мадлен, как в прошлый раз.
В четверг шел дождь. Девочки, дожидаясь омнибуса, спрятались под навес магазина. Берта много говорила и вообще была весела, она как будто пыталась пробудить в спокойной Алисе прежнего ребенка, маленькую задорную девчонку.
Когда они вошли в кондитерскую, дождь уже прошел.
— Еле дождалась, пока обслужили, — сказала Берта, неся полную тарелку пирожных.
Усаживаясь со смехом за небольшой столик, она произнесла:
— А помнишь наши карамельки?
И, чтобы в полной мере ощутить всю прелесть их шалости, добавила:
— Видел бы нас сейчас кто-нибудь!
Повернувшись к окну, Берта разглядывала через полки с пирожными идущих мимо прохожих, и вдруг ей показалось, что она увидела среди них Пакари.
— Институт права тут ведь недалеко? — спросила Берта.
— В этом квартале находятся почти все учебные заведения, — ответила Алиса.
— Ты так хорошо знаешь Париж. Гуляешь совершенно одна. Ты не видишь ничего необычного в том, чтобы прийти сюда. А для меня это целое событие…
Она повернулась к двери; в каждом входившем она надеялась увидеть Пакари, и в то же время встретить Альбера вот так, одной, ей было страшновато.
Выйдя из кондитерской, Берта и Алиса остановились, чтобы переждать поток автомобилей, затем они быстро перешли улицу. Берта купила два букетика фиалок, и они направились к Люксембургскому саду. Яркая полоса света озаряла закатное небо. Они пошли по каштановой аллее; набухшая от дождевых капель молоденькая листва сплеталась в прозрачный, бледно-зеленый, чуть светящийся в наступающих сумерках свод. Отливающий золотом сад был пропитан запахом мокрых деревьев. А вокруг за решетками, там, куда ночь внезапно опустила свои мелькающие огни, шумел грубый людской поток, такой близкий и такой бесконечно далекий.
— Уже поздно, — сказала Алиса, взглянув на крошечные часики, висевшие у нее на шейной цепочке.
— Здесь так хорошо! — сказала Берта. — Ортанс никогда не приходит за мной раньше шести.
Она смотрела на странных молодых людей, которые медленно гуляли по саду. Ей представлялось, что все они живут той бурной, вольной жизнью, о которой пишут в книгах, и она пыталась по лицу каждого прохожего прочитать его судьбу. Казалось, что прогуливающиеся горожане совсем не торопятся домой и что они останутся здесь до темноты, чтобы сполна насладиться весенним вечером.
