Ясунари Кавабата - Старая столица
Там под маленьким оконцем висела старая вывеска, а над ней миниатюрная крыша – своеобразное украшение, а также признак того, что фирма старинная.
Неяркие лучи предзакатного весеннего солнца тускло отражались от облупившейся позолоты вывески. На Тиэко повеяло грустью. Узкая занавеска из плотной хлопчатобумажной ткани, что над входом, выцвела и обтрепалась, там и сям из нее вылезли толстые нити.
Такое настроение, что даже цветущие вишни в храме Хэйан дзингу не развеют грусти,– подумала Тиэко и заспешила в сторону Нисики.
На базаре в Нисики, как всегда, было многолюдно.
На обратном пути вблизи отцовской лавки она увидала девушку-цветочницу из Сиракавы.
Тиэко окликнула ее.
– Ах, это вы, барышня? Вот приятная встреча! Куда изволили ходить?
– В Нисики.
– Путь не близкий.
– У вас, как всегда, божьи цветы…
– Да-да, взгляните, пожалуйста. Я знаю – вы их любите.
Собственно, то были не цветы, а деревце сакаки[19]. И даже не деревце, а только несколько веточек с молодыми листьями.
По первым и пятнадцатым числам эта девушка приносила им цветы в дом.
– Как удачно, что я вас встретила, барышня,– сказала она.
Тиэко с душевным трепетом выбрала несколько веточек сакаки. Сжимая их в руке, она вошла в дом.
– Матушка, вот и я! – сообщила она. Лицо ее прояснилось.
Тиэко приоткрыла решетчатую дверь и выглянула наружу. Девушка из Сиракавы еще не ушла.
– Не зайдете ли передохнуть, я сейчас заварю чай,– предложила она.
– Благодарю вас, вы всегда так добры ко мне…– Девушка поклонилась.—
Возьмите в подарок эти полевые цветы. Они, правда, такие непривлекательные…
– Что вы! Я очень люблю полевые цветы, спасибо вам,– сказала Тиэко, разглядывая скромный букет.
Они прошли к очагу, перед которым был старый колодец. На колодце – крышка из плетеного бамбука. Тиэко положила на крышку цветы и веточки.
– Схожу за ножницами,– сказала она,– но сначала надо обмыть листья сакаки…
– Возьмите мои.– Девушка протянула ножницы и пощелкала ими.– Очаг в вашем доме всегда чистый. Таким людям, как вы, и цветы продавать приятно.
– Это все матушка…
– Должно быть, и ваша заслуга, барышня.
– Последнее время во многих домах за чистотой не следят: в очагах и колодцах грязь, с цветочных ваз пыль не вытирают. В такие дома не хочется приносить цветы. У вас – другое дело: гляжу вокруг – и в душе ликование. Спасибо, что пригласили.
Тиэко не могла сказать цветочнице из Сиракавы о главном, о том, что дела в их лавке с каждым месяцем идут все хуже…
Сигэ по-прежнему сидела за отцовским столом.
Тиэко позвала ее на кухню показать покупки. Сигэ разглядывала скромную снедь, которую Тиэко выкладывала на стол из корзины, и думала: да, девочка стала экономной. А может, это потому, что отца сейчас нет дома…
– Дай-ка я тебе помогу,– сказала Сигэ, становясь за кухонный стол.– Это была та цветочница, которая всегда приходит?
– Да.
– Видела у отца альбомы, которые ты ему подарила?
– Не обратила внимания.
– Он только их и взял с собой.
То были альбомы репродукций с картин Пауля Клее, Матисса, Шагала и некоторых более поздних художников-абстракционистов. Тиэко купила их для отца, рассчитывая, что они, возможно, помогут натолкнуть его на новые идеи.
– Зачем ему рисовать? Его дело продавать то, что изготовлено другими. Так нет же… – Мать умолкла, не закончив фразу.– А ты всегда носишь кимоно, сшитые по рисункам отца,– продолжила Сигэ после недолгого молчания.– Мне следовало бы поблагодарить тебя за это.
– Поблагодарить?! Мне они просто нравятся – вот я их и ношу.
– Отец не говорил, что кимоно и пояса, которые ты надеваешь, какие-то грустные?
– Матушка, они скромны, но если внимательно приглядеться, сразу чувствуешь, что сделаны они со вкусом. Некоторые даже очень их хвалят.
Тиэко вспомнила сегодняшний разговор с отцом.
– Что ж, красивой девушке бывают к лицу как раз скромные кимоно, хотя… – проговорила Сигэ, приподнимая с кастрюли крышку и помешивая жаркое деревянными палочками.– Твой отец почему-то перестал делать модные эскизы для нарядных кимоно.
– А ведь в былые времена он очень увлекался яркими, необычными рисунками…
Тиэко кивнула.
– Матушка, а почему вы никогда не надеваете кимоно, изготовленные по эскизам отца? – спросила она.
– Твоя мать слишком стара для этого.
– Вы все говорите: стара, стара, а сколько же вам лет?
– Старуха я,– только и ответила Сигэ, не вдаваясь в подробности.
– Кимоно с тонким и скромным эдоским узором работы Комйи, которого называют «сокровищем культуры» или иначе – «национальным достоянием», очень к лицу молодым. Прохожие даже оглядываются.
– Ты не сравнивай Такитиро с великим мастером Комия.
– Почему же? Наш отец выискивает в самых глубинах человеческого духа…
– Не говори так сложно, мне этого не понять,– оборвала ее Сигэ, склоняя свое белое, типичное для женщины Киото лицо.– А знаешь, Тиэко, отец к твоей свадьбе обещал изготовить совершенно замечательное кимоно… Вот и я давно жду, когда наступит этот день…
– К моей свадьбе?!– Лицо Тиэко слегка омрачилось. Потом она подняла на мать глаза и спросила: – Скажите, матушка, с вами случалось когда-нибудь в жизни такое, что потрясло ваше сердце, перевернуло душу?
– Дважды, Может, я тебе и говорила об этом – когда я вышла замуж за Такитиро и когда мы с ним похитили крошечную девочку Тиэко. Мы тебя привезли тогда на машине. С тех пор минуло двадцать лет, но и теперь, когда я вспоминаю об этом, сердце готово выпрыгнуть из груди. Вот дотронься…
– Матушка, разве меня не подкинули?
– Нет, нет, ты ошибаешься! – Сигэ чересчур решительно затрясла головой.– Человек хоть раз в жизни совершает дурной, ужасный поступок,– продолжала она.– Похищение ребенка – преступление более тяжкое, чем кража денег, чем всякое иное воровство. Я думаю, это хуже, чем убить человека.
– …
– Представляю, как горевали твои родители,– ведь от такого можно сойти с ума! Когда я задумываюсь над этим, мне начинает казаться, что даже теперь я согласилась бы вернуть тебя им… Но нет, я тебя никому не отдам. Конечно, если бы ты их отыскала и пожелала возвратиться к настоящим отцу и матери, тут уж ничего не поделаешь, но… я бы не перенесла этого. Может быть, умерла бы от горя.
– Матушка, не говорите так! На свете у меня только одна мать – это вы…
– Знаю, и это делает мою вину еще более тяжкой… Мы с отцом понимаем, что нам уготовано место в аду, но что нам ад, если нам посчастливилось вырастить такую прекрасную дочь. По взволнованному лицу матери потекли слезы. Тиэко и сама заплакала.
– Скажите мне правду: я подкидыш? – с мольбой в голосе спросила она.
– Нет, нет! Я ведь тебе уже говорила… Почему ты сомневаешься в моих словах?
– Не могу поверить, что такие люди, как вы, как отец, могли похитить ребенка.
– Разве я тебе сейчас не говорила, что раз в жизни человек совершает дурной поступок?
– Скажите, где вы меня похитили?
– В Гионе,– без запинки ответила Сигэ.– Мы приехали туда вечером полюбоваться на цветущие вишни и увидали лежащего на скамейке под вишневым деревом ребеночка – прекрасного, как цветочек. Мы склонились над ним – и он нам улыбнулся. Я взяла его на руки – и уж никакие силы не могли заставить меня снова положить его обратно. Я прижалась щекой к его щечке, а отец поглядел на меня и говорит: «Сигэ, украдем его! Бежим, скорее бежим отсюда!» Остальное было как во сне. Помню лишь, что мы помчались к харчевне
«Хирано», знаешь, той, которая славится имобо[20] – там мы оставляли машину,– и уехали домой…
– …
– Твоя мать, наверное, куда-то отлучилась, а мы и воспользовались этой минутой.
Рассказ Сигэ был не лишен логики.
– Это судьба… Так ты стала нашей дочерью, Тиэко. С тех пор минуло двадцать лет. Хорошо ли мы поступили – не знаю, но в душе я молитвенно соединяю руки и уповаю на прощение за совершенный поступок. Наверное, и отец тоже.
– Матушка, не корите себя! Я всегда говорю себе: до чего же мне повезло!
– Тиэко прижала к глазам ладони.
Похищена ли была Тиэко или подкинута, но в книге посемейных записей она значилась законной наследницей семейства Сада.
Когда отец и мать впервые – она в ту пору поступила в среднюю школу – признались Тиэко, что она не родной ребенок, девочка не восприняла этого всерьез и даже подумала, будто родители так сказали, потому что она плохо себя ведет.
Наверное, они опасались, что она прежде узнает об этом от соседей. А может, верили в непоколебимость дочерней любви и решили: девочка уже достаточно взрослая и можно сказать ей правду. Признание родителей застало Тиэко врасплох, но нельзя сказать, что она уж очень опечалилась. Она не особенно страдала и когда стала взрослой. В ее любви к Такитиро и Сигэ ничто не изменилось, не осложнились и их отношения. Словом, ничего такого не возникло в ее душе, что нужно было искусственно подавлять. Может, тому способствовал характер Тиэко.
