Ясунари Кавабата - Старая столица
– Ты еще молода, и это твое увлечение меня беспокоит. Беспокоит и твое будущее. Нет, ты совсем на меня не похожа.
– Разве женщина должна быть похожа на мужчину?
Такитиро долго стоял на веранде, глядя вслед уходившей Тиэко.
Вскоре вернулась старая монахиня и занялась уборкой сада.
Такитиро сел за стол, и перед его глазами стали всплывать картины, написанные Сотацу и Корином[16]: папоротник, весенние полевые цветы и травы… Он думал о только что ушедшей Тиэко.
Тиэко вышла на сельскую дорогу, и храм, где уединился отец, сразу отдалился, исчез за бамбуковой рощей.
Она стала подниматься по выщербленным каменным ступеням к храму Нэмбуцу в Адасино, но, поравнявшись с двумя изваяниями будд, возвышавшимися по левую руку на скале, остановилась: сверху доносились раздражающе громкие голоса.
Там было множество надгробных каменных столбиков, установленных на безымянных могилах. Последнее время среди этих могил часто стали фотографироваться иностранки в чудных, почти прозрачных платьях. Наверно, и сегодня на кладбище в Адасино происходило нечто в этом роде. Тиэко повернулась и стала поспешно спускаться вниз. Ей вспомнилось только что слышанное от отца предупреждение.
Она избегала публики, развлекавшейся в весенние дни на горе Арасияма, но, по-видимому, и здесь, в Адасино и Нономия, молодой девушке бывать не пристало. Даже в большей степени, чем носить чересчур скромные кимоно, раскрашенные по эскизам Такитиро…
Кажется, отец, уединившись в этом женском монастыре, проводит дни в праздности. И о чем только он думает, грызя эти грязные, захватанные руками четки? – с грустью размышляла Тиэко.
Она видела, как дома отец нередко пытался сдержать порывы внезапного раздражения. В такие минуты он разгрыз бы эти четки на мелкие кусочки, будь они под рукой.
«Уж лучше я бы пожертвовала собственными пальцами: пусть грызет их, лишь бы это помогло умерить его гнев»,– пробормотала Тиэко, горестно покачав головой. Ее мысли перенеслись на другое: вспомнилось, как они вдвоем с матерью ударяли в колокол храма Нэмбуцу.
Звонница храма была выстроена заново. У низенькой матери все не получалось ударить в колокол так, чтобы он зазвучал как следует.
– Матушка, здесь нужно умение. Давайте вместе.– Тиэко положила ладонь на руку матери, и они толкнули деревянное било. Колокол громко зазвенел.
– И правда! – радостно воскликнула мать.
– Это что! Вот когда умелой рукой ударяет монах, колокол действительно звучит громко и долго,– засмеялась Тиэко.
Охваченная воспоминаниями, она шла по тропинке к храму Нономия. Еще в не столь отдаленные времена об этой тропинке писали, будто «вступаешь под сень бамбуковой рощи». Теперь от рощи не осталось и следа. К тому же сюда отчетливо доносились зазывные голоса торговцев из лавчонок, появившихся перед храмовыми вратами.
Но сам этот скромный храм нисколько не изменился. В былые времена, о чем упоминается и в «Повести о Гэндзи», здесь находилось святилище, где невинные и непорочные дочери императора перед тем, как посвятить себя служению в храме Исэ дзингу, в течение трех лет должны были совершать очистительные омовения.
Тории из бревен, с которых не снята кора, и необычный плетень – достопримечательности Нономия.
Если от него пройти чуть дальше по тропинке, открывается чудесный вид на гору Арасияма.
Перед мостом Лунной Переправы у сосновой аллеи Тиэко села в автобус.
Как рассказать матери об отце? Мать такая чувствительная…– раздумывала она по дороге.
Многие постройки в районе Накагё еще до революции Мэйдзи сгорели по недосмотру во время праздников огня или при жарке тэппояки[17]. Не избежал пожара и дом[18] Такитиро.
Поэтому, хотя в округе и сохранились дома старинного киотоского стиля с покрашенными индийской охрой решетками и оконцами с частым переплетом на втором этаже, этим постройкам не более ста лет.
Изображение бога Дзидзо позади лавки Такитиро, как говорят, осталось в целости после пожара. Такитиро и теперь сохранял лавку в прежнем виде: то ли ему претила всякая перестройка, то ли не хватало денег, поскольку торговля шла не слишком успешно.
Тиэко подошла к дому и отворила решетчатую дверь. Отсюда внутренняя часть их жилища просматривалась на всю глубину.
Ее мать сидела за отцовским столом и курила. Подперев левой рукой щеку, она низко склонилась над столом, и Тиэко сначала показалось, будто она что– то пишет, но стол был пуст.
– Вот и я,– сказала Тиэко, подходя к матери.
– А-а, Тиэко, устала, наверно? Как там отец? – спросила она, очнувшись от задумчивости.
– Я купила для него тофу,– сказала девушка, стараясь выиграть время для обдумывания ответа.
– В харчевне «Морика»? Ты отварила его? Отец, должно быть, обрадовался…
Тиэко кивнула.
– Как на Арасияме?
– Полно людей.
– Отец проводил тебя до Арасиямы?
– Нет, настоятельница ушла, и ему не на кого было оставить храм… Отец занимается каллиграфией,– ответила наконец она на первый вопрос матери.
– Каллиграфией? – без особого удивления переспросила Сигэ.– Когда выводишь иероглифы, душа успокаивается. Знаю по себе.
Тиэко поглядела на белое, с тонкими чертами лицо матери. Оно было неподвижно, и девушка не могла догадаться, о чем та думает.
– Тиэко,– тихо сказала Сигэ,– ты вовсе не обязана унаследовать наше торговое дело.
– …
– Если пожелаешь выйти замуж, мы мешать не станем.
– …
– Ты слушаешь меня?
– Матушка, почему вы об этом заговорили?
– В двух словах не объяснишь. Твоей матери уже за пятьдесят. Прежде чем говорить, она думает.
– Вы хотите закрыть дело?.. – На прекрасных глазах девушки выступили слезы.
– Ну, так уж сразу.– Сигэ улыбнулась.– Тиэко, ты серьезно говорила о том, что не хотела бы заниматься нашей лавкой? – В негромком голосе матери вдруг послышались суровые нотки. Тиэко подумала, что ей лишь показалось, будто она минутою раньше видела улыбку матери.
– Серьезно,– ответила она, чувствуя, как тоска пронзает ей сердце.
– Отчего такой убитый вид? Я на тебя не сержусь. Ты ведь и сама понимаешь, кому тоскливей: юной, которая говорит, или пожилой, которая слушает.
– Матушка, простите меня.
– Прощай не прощай – делу не поможешь! – На этот раз Сигэ рассмеялась от души.– Тебе, наверное, кажется, что я себе противоречу?..
– Я и сама не пойму, что наговорила.
– Человек по возможности не должен менять раз высказанное мнение. Это касается и женщин.
– Матушка!
– Отцу ты ничего не сказала?
– Нет, об этом ни слова…
– Вот как? А следовало бы! Он, как и все мужчины, вспыльчив, но в глубине души обрадовался бы твоему признанию.– Сигэ прижала ладонь ко лбу.– Я перед твоим приходом долго сидела за столом отца и думала о нем.
– Вы, матушка, так прозорливы, все наперед видите.
– Ошибаешься.
Мать и дочь помолчали. Не выдержав, Тиэко первая прервала молчание:
– Пойду на базар в Нисики – что-нибудь куплю на ужин.
– Сделай одолжение.
Тиэко прошла в лавку и спустилась в дома. Прежде это узкое помещение пересекало весь дом и заканчивалось кухней, где находился «черный» очаг – кудо. Теперь, понятно, на очаге не готовили пищи. На то была газовая плита, которую установили позади очага, настлав под ней дощатый пол. А прежде вокруг очага земляной пол был просто покрашен известкой, и готовить пищу, стоя на сквозняке на таком полу, было сущим наказанием в холодные киотоские зимы.
И все же очаг сохранился. Может, из веры в бога – хранителя домашнего очага (такие очаги можно и сейчас увидеть во многих домах Киото). Позади очага висели талисманы от пожара, а на полочке выстроились фигурки бога изобилия Хотэя. Фигурок бывает до семи, каждый год в первый день Лошади покупают по одной фигурке в храме Инари в Фусэми. Если кто-то в семье умирает, фигурки начинают собирать сызнова – каждый год по одной.
В доме у них стояли семь фигурок бога Хотэя. Это означало, что по меньшей мере последние семь лет никто в их семье не ушел в мир иной,– их как было, так и оставалось трое: отец, мать и Тиэко.
Сбоку от выстроившихся в ряд фигурок Хотэя – цветочная ваза из белого фарфора. Каждые два-три дня Сигэ меняет в ней воду и тщательно протирает полку.
Едва Тиэко вышла из дому, как в дверь постучал молодой человек.
«Из банка». Девушка сразу узнала его, но тот, по-видимому ее не заметил. Именно этот банковский служащий обычно приходил к ним – значит, нет никакой причины для беспокойства, подумала Тиэко, но вдруг почувствовала, как отяжелели ноги. Она приблизилась к решетке у входа в лавку и медленно пошла вдоль нее, слегка касаясь пальцами каждой дощечки. Когда решетка окончилась, она обернулась и поглядела на второй этаж.
Там под маленьким оконцем висела старая вывеска, а над ней миниатюрная крыша – своеобразное украшение, а также признак того, что фирма старинная.
