Николай Чебаевский - Если любишь
— Веселее жить становится? — довольно улыбнулся Ивашков, когда она зашла на пасеку поблагодарить его.
— Спасибо! Чувствую себя значительно лучше.
— Через месяц, много через два — все заживет, — горделиво объявил пасечник.
— Резвиться хочется, — пошутила Зинаида Гавриловна.
— Побаловать иной раз не грешно…
В ухмылке пасечника, в словах его Зинаиде Гавриловне почудилась какая-то двусмысленность. Она поспешила перейти на серьезный тон.
К осени Зинаида Гавриловна чувствовала себя уже совершенно здоровой. Но чувствовать — одно, а убедиться — другое. Она поехала в город, проверилась в диспансере. Диагноз был неожиданный: очаги не только зарубцевались, но и рассосались.
И опять не удержалась Зинаида Гавриловна, сразу же по приезде зашла поделиться радостью с пасечником. Жил он теперь уже не на пасеке, а в Дымелке. С первыми холодами, когда ульи ставились в омшаники и за ними уже не требовалось постоянного догляда, пасечники всегда перебирались на зиму в деревню.
— Теперь уже можно сказать без колебаний: ваш прополис спас мне жизнь, — лучась радостью, сказала Зинаида Гавриловна, едва переступив порог избы, где так же одиноко, как и на пасеке, жил Ивашков.
Он тоже, по-видимому, обрадовался доброй вести. Быстро поднялся из-за стола, за которым сидел с толстой книгой в руках. То, что он сидел с книгой, Зинаида Гавриловна увидела еще с улицы — на окнах не было занавесок. Ивашков жил, будто нарочно, подчеркнуто открыто. Не только окна ничем не занавешивал, но и дверь никогда не закрывал на крючок. Живу, мол, не таюсь, глядите, заходите в любую минуту. Но когда Зинаида Гавриловна вошла, пасечник почему-то мгновенно запрятал книгу в ящик стола, а на стол вытащил другую. Зинаиде Гавриловне показалось, что сначала в руках у него был том медицинской энциклопедии, а потом оказался однотомник Пушкина. Одно было несомненно: удовольствие он не разыгрывал.
— Ну-ну, хвались, хвались! — проговорил он с веселым рокотом в голосе, оглядывая ее с головы до ног.
— Не хвалюсь, Петр Петрович. Правда это, — стараясь держаться спокойно, но чувствуя, что все-таки не вполне владеет собой, сказала Зинаида Гавриловна. — Не знаю даже, как вас благодарить!..
— Бабочка, если мужику приглянется, отблагодарить его может запросто… А ты мне приглянулась давно.
— Перестаньте, пожалуйста!
— Вот оно как! Сама ж сказала — жизнь спас, отблагодарить не знаю как. А на Руси заведено — долг платежом красен.
Пасечник шагнул к Зинаиде Гавриловне, одновременно протянув руку к выключателю, сделанному не впростенке у стола, как бывает обычно, а на косяке двери. Свет погас. Зинаида Гавриловна шарахнулась вон. Но ее поймали крепкие руки.
— Отпустите, слышите! Я закричу…
— Кричи, ежели дура. Я ж тебя не насилую. И не на улке поймал, сама пришла.
— Говорю — отпустите!
— Отпущу — убежишь. А потолковать с тобой надо. — Руки по-прежнему жестко держали ее, но голос Ивашкова стал совсем другим. Ласково рокочущий басок говорил: — Приглянулась ты мне, Зинаидушка. Давай сойдемся… Чего молчишь? Ты вдова, я одинокий, ладно будет… Обиделась, что ли? Чего тут обижаться, черемуху всегда гнут, когда к ягоде тянутся.
— Перестаньте сейчас же! Отпустите, вам говорят!
— Ну вот заладила! Теперь, раз все сказал, могу и отпустить. Только подумай, о чем я тебе толковал. Ежели ответа не хочешь сразу дать — обожду.
Зинаида Гавриловна выбежала на улицу. Только за калиткой немного овладела собой, пошла тише. Но успокоиться не могла. Ругала себя за излишнюю доверчивость, за то, что так вот необдуманно, повинуясь первому душевному движению, пошла вечером к одинокому мужчине. Рада была, что все обошлось подобру. Решила: никогда больше нога ее не ступит за порог этого дома. Но ласковый, рокочущий басок Ивашкова почему-то все время звучал в ушах.
Неделю спустя, когда Зинаида Гавриловна снова работала в медпункте.
Ивашков пришел туда.
— Надумала, сойдемся? — спросил без всяких околичностей. — Чего ломаться-то? Ты не девка, я не парень. Характером схожи. Не уважаю баб-трещоток, надежды на них нет. А ты нешумливая, как и я. Будем жить, не выпячиваясь, зря не каркая и по-вороньи сырок не теряя.
Зинаида Гавриловна ничего не сказала. Пасечник тоже не стал требовать немедленного ответа.
— Что ж, подумай еще. Не все ладно, что спешно.
Он ушел как ни в чем не бывало.
А Зинаида Гавриловна осталась в самом смутном расположении духа. Ей понравилось, как держал себя пасечник. Она уважала сильные характеры. Ивашков же был и умен к тому же. Может, и правда не стоит ломаться? Пусть она недостаточно знакома с ним, нет любви. Но настоящая любовь может никогда больше не прийти к ней. И второго Федора уже не найдешь. Разве мало выходят замуж без любви? Посватались, и выходят. А потом, привыкнув, живут вполне счастливо… Пусть не вполне. Но все же и не одиноко.
Вот только слухи ходят недобрые. Все чаще и чаще люди стали говорить, что Ивашков не простой пасечник, а руководитель тех самых «калинников», которые развернули свою деятельность в Дымелке и окрестных поселках. Если так — это же страшно, связать свою судьбу с таким махинатором! Хотя все это пока одни слухи и зачастую довольно противоречивые. Одни уверяли, что Ивашков настоящий глава «калинников», а Евсей подставное лицо. Другие ссылались на то, что «калинники» люди верующие, а пасечник лба никогда не перекрестит. Третьи считали, что никаких «калинников» в Дымелке нет. В числе отрицающих существование «калинников» был и председатель колхоза Куренков.
Мнение Куренкова Зинаида Гавриловна знала не из вторых или третьих источников. Она разговаривала с ним об этом сама.
В амбулаторию на прием пришла правленческая сторожиха Арина Маленькая, или попросту Аришка, как все ее звали в деревне.
Аришка прежде была снохой Евсея, руководителя «калинников». Прежде — потому, что старший сын Евсея, Аришкин муженек, утонул года четыре назад. Случай этот вся Дымелка считала подозрительным: не отравлен ли был человек? Уж больно легко утонул.
Аришка была бабенкой привлекательной. Теперь ей уже под тридцать, с годами немножко подурнела, а в ту пору, когда она вышла за сынка Евсея, ее по праву считали одной из первых дымельских красавиц. И всех поразило: какой бес попутал девку, заставил связать жизнь с полоумным? Знали, что Аришку обманул шофер из автоколонны, приезжавший на уборку урожая. Понимали, что с отчаяния человек может выкинуть любую глупость. Но понять Аришку было трудно. Сама она не только не считала свой поступок глупостью, а и бахвалилась, что живет припеваючи.
— Ваши-то муженьки часто помыкают вами, — с усмешкой говорила она бабам. — Пьют, скандалят и дерутся. А мой всегда мне послушный. Не курит, не пьет и ночами волю дает. Кого захочу, того под бочок и приючу.
Бабы плевались. Аришка заливисто смеялась, сверкала ровными, на диво белыми зубами. Потом, игриво покачивая бедрами, уходила.
Дымельские женщины невзлюбили Аришку, но остерегались ее. Знали, что слова ее не пустое бахвальство. Пока что Аришка не баловала вниманием их мужиков, не пыталась отбить кого-либо от семьи. А попытайся она, наверняка бы вскружила голову не одному. Недаром всякие заготовители, месяцами проживающие в колхозе, норовили устроиться на постой именно у Аришки. Да и сам Куренков уж больно любезен с ней. Конторской сторожихой определил, догадывались люди, не зря. Частенько председатель выходил из правления далеко за полночь, когда ни одно окошко не светилось. Но за Куренковым бабьи глаза не следили. Жил он холостяком и отчитывался лишь перед своей совестью.
Так вот муженек у Аришки отправился на тот свет весьма неожиданно и странно. Сидел с удочкой на речке и вдруг свалился под берег. Вблизи рыбачили мальчишки. Они видели, как дурачок бултыхнулся в воду. Сначала у него выпало из рук удилище, поплыло, а следом и он сам оказался в речке.
Мальчики смеялись. Они решили, что рыбак зазевался, клюнула большая рыбина, поволокла удилище и вынудила кинуться за ним. Но когда мужик Аришки скрылся под водой и больше не появился, ребятишки подняли переполох.
Сбежались люди, вытащили горе-рыбака. Привести его в себя, однако, не удалось.
Аришка не притворялась, не лила слез.
— С чего бы это я раскиселилась? С дураком жилось не худо, а без него еще повольготнее. Надоест одной куковать — найду себе сизаря. Годы мои еще не ушли.
Долго искать «сизаря» Аришке не пришлось. Она сразу остановила выбор на Куренкове. И делала все для того, чтобы женить его на себе.
Хотя Куренков не спешил узаконить брак, Аришка, видно, не сомневалась, что придет полная победа. В конторе она стала держаться хозяйкой. Если в обеденную пору или вечером Куренков задерживался в правлении по неотложному делу, она приносила ему еду, без всякого стеснения ставила на стол.
