Рамон Перес де Айала - Хуан-Тигр
Последний аккорд
Какой-нибудь любознательный и требовательный читатель может заметить, что в нашем повествовании осталась некая пустота, ничем не заполненная лакуна. Какие события произошли между попыткой самоубийства Хуана-Тигра и родами Эрминии? «Так что же тогда случилось?» – спросит себя этот требовательный и любознательный читатель. Нет, в течение тех месяцев не случилось ничего – ничего существенного с точки зрения внешней истории. Те месяцы были временем отдыха, когда взбудораженные души мало-помалу успокаивались, понемногу приходя в себя. Душа, исполнив какое-либо деяние, целиком поглощающее ее силы, жаждет, по закону равновесия, обрести наконец покой; подчиняясь кроме того и требованиям совести, она стремится вернуть себе изначально присущие ей божественные свойства – чистоту, прозрачность, умиротворенность… Только теперь она уже озарена новым, бесконечно ярким светом – светом перенесенных страданий. Внешняя, состоящая из драматических эпизодов история всегда соседствует с историей внутренней, которая, в свою очередь, аккумулирует и генерирует чувства и мысли, в конце концов становящиеся нормой поведения. Страсти угасают, испаряются, очищаются и переходят – посредством душевной алхимии – в новое качество, становясь уже прозрачно-чистыми и не подверженными изменениям мыслями. Однако мысли не могут обрести такую прозрачность и такую цельность, если их не выразят, не воплотят в исповедальном слове. Исповедь – это не что иное, как освобождение Персонажи трагикомедии «Хуан-Тигр. Лекарь своей чести» должны были пройти и через этот этап – этап освобождения от страстей, этап размышлений о самих себе. В течение времени, о котором ничего не сообщалось прежде, пока мы излагали внешнюю историю, сказано было немало, но ничего (или почти ничего) не произошло. Наши герои, стремясь к самовыражению, упрямо пытались выразить свою сущность, находили огромное удовольствие в этих бесконечных умиротворяющих разговорах. На сей раз эти споры служили не для того, чтобы материализовать сталкивающиеся, противоборствующие страсти, но для того, чтобы обнаружить противоположные мнения. Обычного читателя, которого интересует лишь сюжет, подробное изложение этих бесед могло бы только утомить, показаться излишним. Но, заботясь об интересах любознательного и требовательного читателя (читателя, которому прежде всего интересна именно внутренняя история), мы воспроизводим самое существенное и самое характерное из этих разговоров. И пусть это прозвучит последним аккордом, звучащим даже тогда, когда само музыкальное произведение уже исполнено.
После возвращения домой Эрминия, пережив попытку самоубийства Хуана-Тигра, проболела не более восьми дней и поправилась, хотя время от времени ее все еще мучили боли в животе, что, впрочем, в ее положении было естественно. А Хуан-Тигр восстановил потерянную кровь менее чем за месяц – и все благодаря тому, что с утра до вечера он поглощал гемоглобин (в виде яичных желтков, ломтей ветчины и белого вина из Руэды, выпиваемого в огромном количестве). Вернувшись к своему прилавку, Хуан-Тигр снова стал просиживать там целыми днями. С гордо запрокинутой, как у быка, головой, он словно бросал вызов молве и анонимному злоречию. Малыши и мальчишки больше его уже не дразнили, догадываясь, что теперь это как никогда опасно. Эрминия, сидя дома, начала готовить изысканное детское приданое для будущего наследника. Донья Марикита частенько захаживала к ней в гости – поболтать с внучкой. Старуха никак не могла примириться с тем, что ей не довелось исполнить даже эпизодической роли в счастливой развязке той любовной драмы, героями которой были Хуан-Тигр и Эрминия.
– В конце концов все обошлось благополучно, – говаривала донья Марикита, сглатывая густые сладкие слюни от растворившейся во рту карамельки. – Дело не кончилось скандалом и душегубством только потому, что так было угодно Богу. Ну а если бы еще и я была здесь, то, с моей легкой рукой, с моим даром предотвращать несчастья, я не допустила бы, чтобы твой муж схватился за нож, и тогда все окончилось бы куда благополучней.
– Меня волнует только одно, – отзывалась Эрминия, – как мне кроить ползунки. Кто у меня родится – мальчик или девочка? От этого зависит покрой ползунков.
– Я просто диву даюсь, как это в мое отсутствие дело обошлось здесь без всяких ужасов. Но ведь я же не могла прийти, потому, что была на похоронах этого бедняги Гинсерато. Упокой, Господи, его душу! Каким же он был простачком! правда, он был немного невежлив с дамами, но когда рядом с мужчиной нет женщины, то это всегда сказывается и на его манерах, и на его здоровье. Какой же он был тощенький – кожа да кости! А все оттого, что плохо питался – от этого и умер. Я уверена, что женщина сделала бы из дона Синсерато совсем другого человека!
– Бабушка, да что вы такое говорите! Ведь он же был священником!
– Так вот и я про то же, дурочка: он умер потому, что был священником. Не все же рождаются священниками или, к примеру, носильщиками. И для того, чтобы таскать на себе чемоданы, и для того, чтобы поститься, жить в воздержании и умерщвлять свою плоть, а при этом еще не болеть, нужно иметь желудок как у страуса, а плечи как… не знаю у кого… А бедненький дон Синсерато был не толще муравьишки! Это я к тому говорю, что если бы он не постригся в монахи, а женился бы, то все было бы иначе…
– Не нравится мне, бабушка, когда вы так говорите.
– Я, внучка, говорю так потому, что покойник мне нравился.
Колас и Кармина жили в доме доньи Илюминады. Однажды вдова сказала им:
- Вы знаете мое мнение. Мой дом – это клетка с открытой дверцей. Как только вам захочется, вы сможете улететь отсюда куда угодно – точно так же, как и в прошлый раз. А когда у вас уже не станет сил махать крыльями, то вы опять сможете сюда вернуться: здесь для вас всегда готово гнездо, чтобы отдохнуть. Я всегда буду вам рада и ни в чем вас не упрекну. Но поскольку мне так хорошо оттого, что вы рядом, и я все никак не могу на вас налюбоваться, то я бы хотела, если не сочтете это за нескромность, узнать, что вы собираетесь делать дальше.
– То, что захочет Колас, – сказала Кармина.
– То, что Кармина захочет, – сказал Колас. И больше от них ничего нельзя было добиться.
– Ну так вот, если ни у кого из вас нет собственной воли (если б вы только знали, как мне это приятно!) – а это значит, что вы оба чувствуете себя по-настоящему свободными, – то уж позвольте мне высказать одно пожелание, а не приказ. Оставайтесь-ка пока здесь. Радуясь на ваше счастье, я чувствую себя такой счастливой!
– Как захочет Кармина, – сказал Колас.
– Как Колас захочет, – сказала Кармина. И вдруг оба в один голос:
– Как вы захотите.
На следующий день в магазине вдовы Гонгоры беседовали Хуан-Тигр и Колас.
– Я очень рад, Колас, что могу поговорить с тобой в присутствии доньи Илюминады, которая умнее всех мудрецов на свете: она всех нас и надоумит. Сейчас небо надо мной как никогда безоблачно, но я все-таки не могу смотреть на него во все глаза, потому что у меня в глазу застряла соломинка, все никак не вылезет. И соломинка эта – ты, Колас. Ваши отношения с Карминой больше не могут так продолжаться – без церковного благословения и без регистрации. Это неприлично. Вы со мной согласны, сеньора?
– Сейчас они живут в моем доме. И если бы мне казалось, что это неприлично… Но я бы не хотела судить заранее. Пусть лучше Колас скажет сначала, как он думает, – ответила донья Илюминада.
– Как церковное благословение не делает брак святым, так и регистрация не делает его законным, – отозвался Колас. – Существует сколько угодно освященных браков, которые на деле оборачиваются постоянной враждой, вечным адом. Сколько угодно, сколько угодно! Так разве вы осмелитесь назвать эти браки освященными? Любопытный парадокс: освященная ненависть, благословленный ад! А что касается регистрации и брачного договора, то договор только тогда считается договором, когда он основан на добровольном согласии. А если такого согласия нет, то и договор недействителен. И сколько существует таких браков, где тайная (а то и явная!) цель обеих сторон делает выполнение условий договора невозможным! Невероятный абсурд: договор, заключаемый вопреки намерениям обеих сторон…
– Тоже мне изобрел велосипед! Ты думаешь, будто эти, такие примитивные, аргументы пришли в голову тебе первому? Человечество, Колас, оно уже такое древнее, и дьявол знает так много не потому, что он дьявол, а потому, что он старый.
– Ну, дон Хуан, это же несерьезно… – вставила донья Илюминада.
– Тогда слушайте, что я скажу, – подхватил Хуан-Тигр. – Предположим, я согласен с тем, что сказал Колас: ну да, есть плохие браки. Или, что одно и то же, несчастные браки. Я не знаю, чем тут можно помочь, это не моя забота. Но вы же не станете со мной спорить, что есть и счастливые браки, в которых супруги живут в любви и согласии?
