Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Я пошел в «Баскский бар», – сказал Вилли. – Приводи его туда, Лил.
– Ладно, – сказала Умница Лил. – А может быть, я его отправлю, а сама здесь останусь.
Она величаво прошествовала мимо мужчин, сидевших у стойки, одним улыбаясь, с другими заговаривая на ходу. И все отвечали ей уважительно и ласково. Почти каждый из тех, с кем она обменивалась приветствиями, когда-нибудь да любил ее за двадцать пять лет. Наконец она дошла до конца стойки, села и улыбнулась издали Томасу Хадсону, и он тотчас пошел за ней, захватив с собой все свои чеки на выпитое. У нее была милая улыбка, и чудесные темные глаза, и красивые черные волосы. Как только вокруг лба и вдоль пробора начинала вылезать седина, Умница Лил просила у Томаса Хадсона денег на парикмахерскую, и когда она выходила оттуда, волосы опять были черные и блестящие, как у молодой девушки, и даже не выглядели крашеными. Ее гладкая кожа походила на оливковую слоновую кость – если бы слоновая кость когда-нибудь бывала оливковой – с легким дымчато-розовым оттенком. Томасу Хадсону цвет ее кожи напоминал выдержанную древесину mahagua в месте распила, когда она только что отшлифована чистым песком и слегка навощена. Нигде больше не встречал он этот дымчатый тон, чуть даже ударяющий в прозелень. Правда, розового налета у mahagua не было. Розовый налет получался от румян, которыми Умница Лил подцвечивала свои щеки, гладкие, как у молодой китаяночки. Красивое ее лицо улыбалось ему, когда он шел к ней вдоль стойки, и чем ближе, тем оно становилось красивее. Но вот он сел, и рядом с ним оказалось большое грузное тело, и заметен стал слой румян на лице, и от тайны этого лица ничего не осталось, но все-таки и вблизи оно было красивым.
– А ты все еще хороша, Умница, – сказал он ей.
– Ох, Том, я стала такая толстая. Мне даже стыдно.
Он положил руку на ее мощное бедро и сказал:
– Ты симпатичная толстушка.
– Мне стыдно, когда я прохожу через бар.
– У тебя это получается красиво. Плывешь, точно корабль.
– Как наш дружок?
– Отлично.
– А когда я увижу его?
– Когда пожелаешь. Хоть сейчас.
– Нет, сейчас не нужно. Том, о чем это Вилли тут говорил? Я что-то не все поняла.
– Да так, психовал просто.
– Нет, он не психовал. Про тебя, про какие-то твои огорчения. Это насчет твоей сеньоры?
– Нет. Ну ее к матери, мою сеньору.
– Что толку ругать ее, когда ее здесь нет.
– Да. Это тоже верно.
– Так что же это за огорчения у тебя?
– Ничего. Огорчения, и все тут.
– Расскажи мне, Том. Прошу тебя.
– Нечего и рассказывать.
– Мне можно рассказать, ты же знаешь. Генри мне всегда по ночам рассказывает про свои огорчения и плачет. Вилли мне рассказывает ужасные вещи. Не про огорчения, а кое-что пострашней огорчений. Все мне все рассказывают. Только ты вот не хочешь.
– Мне не станет легче, если я расскажу. Мне от этого всегда только хуже становится.
– Том, зачем Вилли говорит мне всякие гадости? Он же знает, что для меня это прямо как ножом по сердцу – слушать такие слова. Он же знает, что я сама никогда никаких таких слов не говорю и ничего не делаю свинского и противного природе.
– Оттого-то мы и зовем тебя Умницей Лил.
– Если бы мне сказали: будешь делать такое, разбогатеешь, а не будешь, останешься навсегда в бедности, – я бы предпочла остаться в бедности.
– Знаю. Ты, кажется, хотела съесть сандвич?
– Это когда я проголодаюсь. Сейчас я еще не проголодалась.
– Тогда, может, выпьешь еще со мной?
– Охотно. Слушай, Том, что я тебя еще хочу спросить. Вилли сказал, у тебя есть кот, который в тебя влюблен. Неужели правда?
– Правда.
– Какой ужас!
– Что же тут ужасного? Я и сам влюблен в этого кота.
– Фу, даже слышать не хочу. Ты меня нарочно дразнишь, Том, не надо меня дразнить. Вилли вот дразнил меня и довел до слез.
– Я этого кота очень люблю, – сказал Томас Хадсон.
– Перестань, довольно об этом. Скажи мне лучше, когда ты меня поведешь в бар, куда ходят психи из сумасшедшего дома?
– Как-нибудь на днях.
– Неужели психи в самом деле ходят туда так же, как мы, – выпить, людей повидать?
– Совершенно так же. Вся разница в том, что на них штаны и рубахи из мешковины.
– А это правда, что ты играл в бейсбольной команде сумасшедшего дома, когда там был матч с колонией прокаженных?
– Еще бы! У них никогда не было лучшего подающего.
– А как ты вообще к ним попал?
– Ехал раз мимо, возвращаясь с ранчо Бойерос, и мне приглянулось место.
– Ты правда сводишь меня в этот бар?
– Конечно, свожу. Если тебе не страшно.
– Страшно. Но с тобой мне будет не так страшно. Мне для того и хочется сходить туда. Чтоб было страшно.
– Среди этих психов есть замечательные люди. Тебе понравятся.
– Мой первый муж был псих. Но он был тяжелый псих.
– А как тебе кажется, Вилли не псих?
– Ну что ты. Просто у него трудный характер.
– Он очень много тяжелого перенес.
– А кто нет? Но Вилли слишком любит козырять этим.
– Вряд ли. Я знаю. Можешь мне поверить.
– Тогда поговорим о чем-нибудь другом. Видишь, вон стоит человек, разговаривает с Генри?
– Вижу.
– Он в постели ничего, кроме свинских штук, не признает.
– Бедный.
– Он вовсе не бедный. Он богатый. Но ему нравится только porquerias[44].
– А тебе никогда не нравилось porquerias?
– Никогда. Спроси кого хочешь. И с женщинами я тоже никогда в жизни не баловалась.
– Умница Лил.
– А что, разве ты хотел бы, чтобы я была другая? Тебе ведь porquerias ни к чему. Тебе нужно простой любви и радости и потом спокойно заснуть. Я тебя знаю.
– Todo el mundo me conoce[45].
– Нет, все не знают. Все о тебе воображают невесть что. А я тебя знаю.
Томас Хадсон снова пил замороженное дайкири без сахара, и сейчас, приподняв тяжелый с заиндевевшими краями стакан, он смотрел на его содержимое, зеленовато-прозрачное под шапкой пены, и оно напоминало ему море. Взбитая сверху пена походила на след за кормой, а прозрачная жидкость внизу была как морская волна, когда катер взрезает ее на мелководье над глинистым дном. Почти точно такой же цвет.
– Жаль, нет напитков цвета морской воды на глубине восьмисот саженей, когда стоит мертвый штиль, и солнце палит почти отвесно, и море кишит планктоном.
– Что? – спросила Умница Лил.
– Ничего. Давай пить эту мелководную жижу.
– Том, что с тобой такое? Что-нибудь не ладится?
– Нет.
– Ты сегодня ужасно грустный и как будто чуть-чуть постарел.
– Это от северного ветра.
– Но ты всегда говорил, что северный ветер бодрит тебя и придает тебе силы. Как мы часто любились с тобой оттого, что дул северный ветер.
– Очень часто.
– Ты всегда хвалил северный ветер, и ты купил мне вот это пальто носить, когда он задует.
– Что ж, пальто красивое.
– Я бы его уже десять раз могла продать, – сказала Умница Лил. – Ты даже не представляешь, сколько на него было охотниц.
– Сегодня подходящая для него погода.
– Развеселись, Том. Ты же всегда такой веселый, когда выпьешь. Допей свой стакан и закажи еще.
– Это нельзя пить быстро, лоб заболит.
– Ну, тяни медленно, глоток за глотком. А я, пожалуй, выпью еще один highbolito.
Она сама приготовила себе хайболл, взяв бутылку, заранее поставленную перед ней Серафином, и Томас Хадсон посмотрел и сказал:
– Ну что это за питье – одна пресная вода. И цвет такой, как у воды в реке Файрход до слияния с Гиббоном, от которого образуется Мэдисон. Долей еще виски, тогда хоть получится цвет той речушки, что впадает в Медвежью реку у кедровой рощи за Ваб-Ми-Ми.
– Какое смешное название «Ваб-Ми-Ми», – сказала она. – А что оно означает?
– Не знаю, – ответил он. – Просто так называется индейский поселок. Я, наверно, когда-то знал, как перевести, да забыл. Это на языке оджибвеев.
– Расскажи мне про индейцев, – попросила Умница Лил. – Про индейцев даже интереснее, чем про психов.
– Здесь, на побережье, индейцев немало. Только эти индейцы – поморяне, они больше рыбаки и угольщики.
– Про кубинских индейцев ты мне не рассказывай. Они все mulatos[46].
– Нет, это неверно. Среди них есть и чистокровные индейцы. Их предков привезли сюда, наверно, пленниками с Юкатана.
– Не люблю yucatecos[47].
– А я люблю. Даже очень.
– Расскажи лучше про Ваб-Ми-Ми. Это на Дальнем Западе?
– Нет, это на Севере. Недалеко от Канады.
– В Канаде я была. Ездила раз в Монреаль на экскурсионном пароходе. Но шел дождь, и ничего не было видно, и мы в тот же вечер уехали поездом обратно в Нью-Йорк.
– И все время, что вы плыли, шел дождь?
– Не переставая. А пока мы еще не вошли в устье реки, был туман и временами шел снег. Нет уж, бог с ней, с Канадой. Расскажи про Ваб-Ми-Ми.
