Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
Генри Вуд покраснел, совсем взмок от смущения и разом сглотнул половину своего дайкири.
– Двести двадцать пять, – сказал он.
– Что я тебе говорил? – сказал смуглый матрос. – Разве я именно это не говорил?
– А с какой стати ты тут вообще что-то кому-то говоришь? – спросил Генри.
– Две суки. Две потаскухи. Две паршивые портовые дешевки. Две шлюхи, у которых на уме только одно: деньги. Мы их пробуем. Потом меняемся и пробуем опять. Они обе еще остыть не успели. А когда я сказал одно дружеское душевное слово, так я, видите ли, грубиян.
– Да, в общем-то они были не первый сорт, – сказал Генри и снова покраснел.
– Первый сорт? Облить их бензином да поджечь – вот что с ними надо было сделать.
– Какой ужас, – сказала Умница Лил.
– А я самый ужасный человек, мадам, – сказал смуглый. – Так себе и заметьте.
– Вилли, – сказал Генри. – Хочешь, я тебе дам ключ от «Дома греха», и ты сходишь посмотришь, все ли там в порядке.
– Не хочу, – сказал Вилли. – Ключ у меня свой есть, ты об этом, видно, забыл, а ходить туда и смотреть, все ли там в порядке, я не хочу. Вышвырнуть оттуда этих двух потаскух, тогда все и будет в порядке.
– Ну а если мы ничего лучше не достанем?
– Должны достать. Лилиан, ты бы слезла с табурета и пошла вызвонила кого-нибудь по телефону. И черт с ней, с этой карлицей. Выкинь эту гномиху из головы, слышишь, Генри? Будешь забивать себе такой чушью голову, станешь психом. Я-то знаю. Я сам психом был.
– Ты и теперь псих, – сказал ему Томас Хадсон.
– Может, и так, Том. Тебе виднее. Но гномихи мне не требуются (он выговаривал «гыномихи»). Если Генри хочет спать с гыномихой, его дело. Но только это блажь, все равно как если б он хотел спать с однорукой или с одноногой. Так что пусть он забудет про свою гыномиху, и пусть Лилиан отправляется к телефону.
– Я на любую приличную девушку согласен, какая найдется. Ты, надеюсь, не возражаешь, Вилли?
– Приличные девушки нам ни к чему, – сказал Вилли. – С ними только свяжись, так и вовсе психом станешь. Верно я говорю, Томми? Приличные девушки – да это же всего на свете опасней. Сразу тебе припаяют соучастие в преступных действиях, или изнасилование, или покушение на изнасилование. Нет, к матери приличных девушек. Нам нужны шлюхи. Хорошие, чистые, миленькие, занятные, недорогие шлюхи. Которые знают свое дело. Лилиан, почему не идешь к телефону?
– Хотя бы потому, что он занят, – сказала Умница Лил. – И вон какой-то тип у табачного прилавка уже ожидает, когда он освободится. Дурной ты человек, Вилли.
– Я ужасный человек, – сказал Вилли. – Другого такого скверного человека тебе не встретить. Но я все-таки хотел бы, чтоб наши дела были получше налажены, чем теперь.
– Ладно, пропустим еще по стаканчику, – сказал Генри. – А там, я уверен, Лилиан нам подыщет кого-нибудь из своих знакомых. Ведь подыщешь, моя прелесть?
– Будь покоен, – сказала Умница Лил по-испански. – Неужели же не подыщу? Но только звонить я буду из уличного автомата. Не отсюда. Звонить отсюда – это и неудобно и неприлично.
– Опять отсрочка, – сказал Вилли. – Ладно. Не стану спорить. Пусть будет еще одна отсрочка. Но только тогда уж давайте пить.
– А чем ты до сих пор занимался, интересно? – спросил Томас Хадсон.
– Люблю я тебя, Томми, – сказал Вилли. – Чем ты сам до сих пор занимался?
– Пил с Игнасио Натерой Ревельо.
– Звучит похоже на итальянский крейсер, – сказал Вилли. – Не было итальянского крейсера с таким названием?
– Кажется, нет.
– А похоже.
– Ну-ка, дай мне взглянуть на чеки, – сказал Генри. – Сколько вы с ним выпили, Том?
– Чеки у Игнасио. Он мне проиграл выпивку, он и платил.
– А все-таки сколько? – спросил Генри.
– По четыре порции, что ли.
– А до того что ты пил?
– По дороге сюда – одного «Тома Коллинза».
– А дома?
– Ну, дома много чего.
– Ты же просто горький пьяница, – сказал Вилли, – Педрико, еще три двойных замороженных дайкири, а даме, что она пожелает.
– Un highbolito con agua mineral[43], – сказала Умница Лил. – Томми, давай пересядем к тому концу стойки. Они тут не любят, когда я сижу у этого конца.
– А ну их к чертям, – сказал Томас Хадсон. – В кои-то веки сошлись вместе старые друзья, так нельзя спокойно выпить по стаканчику где хочется. Ну их к чертям.
– Сиди где сидишь, моя прелесть, и никого не слушай, – сказал Генри. Но тут он заметил в глубине бара двух знакомых плантаторов и пошел к их столику, не дожидаясь заказанного.
– Ну, все, – сказал Вилли. – Теперь он и про гыномиху забудет.
– Очень он рассеянный, – сказала Умница Лил. – Уж такой рассеянный.
– Это от той жизни, которую мы ведем, – сказал Вилли. – Все ищем развлечений просто так, чтобы развлекаться. Искать развлечений нужно с толком.
– А вот Том не рассеянный, – сказала Умница Лил. – Том грустный.
– Слушай, кончай эту хреновину, – сказал Вилли. – Моча тебе в голову ударила, что ли? Этот ей рассеянный. Тот ей грустный. А еще раньше я был ужасный. Дальше что? Всякая шлюха тут будет критику наводить на людей. Ты что, не знаешь, что твое дело веселиться и других веселить?
Умница Лил заплакала настоящими слезами, крупными и блестящими, как в кино. У нее всегда были наготове настоящие слезы, как только захочется, или понадобится, или обидит кто-нибудь.
– Эта шлюха умеет лить такие слезы, каких мать надо мной не проливала, – сказал Вилли.
– Зачем ты меня так обзываешь, Вилли?
– Брось, Вилли, слышишь? – сказал Томас Хадсон.
– Вилли, ты злой и жестокий человек, и я тебя знать не хочу, – сказала Умница Лил. – Не знаю, почему такие люди, как Томас Хадсон и Генри, с тобой водятся. Ты просто пакостник, вот ты кто.
– Что ж ты, дама, а такие слова говоришь, – сказал ей Вилли. – Пакостник – некрасивое слово. Все равно что плевок на конце сигары.
Томас Хадсон опустил руку ему на плечо.
– Пей, Вилли. Не у тебя одного невесело на душе.
– У Генри весело. Сказать бы ему то, что ты мне сказал, он сразу заскучал бы.
– Я тебе ответил на твой вопрос.
– Да не в том дело. Какого черта ты давишься своим горем и молчишь? Почему не поделился ни с кем за две недели?
– Горе поделить нельзя.
– Скряга ты, вот ты кто, – сказал Вилли. – Копишь горе, как скряга копит золото в сундуке. Никак я этого от тебя не ожидал.
– Перестань, Вилли, не надо, – сказал Томас Хадсон. – Спасибо тебе, но не надо. Я и сам справлюсь.
– Копи, копи, скряга. Но не думай, что так будет легче. Ни хрена не легче, я знаю, ученый.
– Я тоже ученый, – сказал Томас Хадсон. – Так что давай без дураков.
– Ну как хочешь. Может, для каждого лучше своя система. Но я ведь вижу, как тебя за это время подвело.
– Просто я много пью, и устал, и еще не успел отойти хоть немного.
– От той письма были?
– Да. Целых три.
– Ну и как?
– Хуже некуда.
– Н-да, – сказал Вилли. – Тоже радости мало. Ну, копи хоть это, все-таки кое-что.
– Кое-что у меня есть.
– Да, как же. Кот Бойз со своей любовью. Знаем. Слыхали. Как он, кстати, поживает, этот сукин кот?
– Все такой же, как был.
– Этот кот из меня душу выматывает, – сказал Вилли. – Ей-богу, выматывает.
– Он, конечно, истосковался.
– Верно ведь? Если б мне столько приходилось тосковать, сколько этому коту, я бы давно уже спятил. Чего еще будешь, Томми?
– Повторю опять.
Вилли обхватил рукой внушительную талию Умницы Лил.
– Ладно, Лилли, – сказал он. – Ты славная девушка. Я тебя обидеть не хотел. Виноват. Меня чувства одолели.
– Больше не будешь так говорить?
– Нет. Пока снова не одолеют чувства.
– Ну, выпьем, – сказал ему Томас Хадсон. – Твое здоровье, бродяга.
– Вот это другой разговор, – сказал Вилли. – Вот теперь ты на человека похож. Жаль, твоего кота Бойза нет с нами. Он бы гордился тобой. Понял, значит, что я имел в виду, когда говорил насчет того, чтобы поделиться?
– Да, – сказал Томас Хадсон. – Понял.
– Ну и ладно, – сказал Вилли. – Ну и хватит об этом. Мусор весь из дома вон, едет мусорный фургон. Нет, ты посмотри на этого поганца Генри. Такой прохладный день, а он весь мокрый от пота. С чего бы это он так взмок?
– Из-за девочек, – сказала Умница Лил. – Он на девочках совсем помешался.
– Верно, что помешался, – сказал Вилли. – Пробуравь ему голову в любом месте, так из дырки сразу девки полезут. Помешался. Слово какое-то хлипкое, неужели лучше не нашла?
– По-испански это довольно крепкое слово.
– Помешался? Да ну, ерунда. Вот выдастся сегодня свободное время, подберу тебе словечко похлеще.
– Том, давай пересядем к тому концу стойки, там я не буду как на иголках и можно будет поговорить спокойно. Только не угостишь ли меня сандвичем? А то я с самого утра поесть не успела. Ношусь с Генри.
