Эрнест Хемингуэй - Острова в океане

Бар во «Флоридите» был уже открыт. Он купил две вышедшие газеты «Крисоль» и «Алерта», прошел с ними к стойке и сел на высокий табурет слева у самого ее конца. За спиной у него была стена, которая выходила на улицу, с левого бока – стена, что за стойкой. Он заказал двойной замороженный дайкири без сахара. Заказ принял Педрико, разинувший рот в улыбке, походившей на оскал умершего от перелома позвоночника. Тем не менее улыбка эта была искренняя, адресованная именно ему. Он стал читать «Крисоль». Бои шли сейчас в Италии. Те места, где воевала Пятая армия, были ему незнакомы, он знал плацдарм по другую сторону гор, где действовала Восьмая армия, и стал вспоминать его, когда Игнасио Натера Ревельо вошел в бар и стал рядом с ним.

Педрико поставил перед Игнасио Натерой Ревельо бутылку «Виктории», стакан с большими кусками льда, бутылку содовой, и Ревельо поспешно смешал себе коктейль, а потом, повернувшись к Томасу Хадсону, уставился ему в лицо своими роговыми очками с зелеными стеклами, притворяясь, будто только что увидел его.

Игнасио Натера Ревельо, высокий, худой, был одет в белую полотняную рубашку, белые брюки, черные шелковые носки, начищенные до блеска коричневые английские ботинки. Лицо у него было красное, усики щеточкой; желтоватые, зеленые стекла очков защищали воспаленные близорукие глаза. Волосы белесые, гладко прилизанные. Видя, как ему не терпится выпить, можно было подумать, что это у него первый стакан за день. Это было далеко не так.

– Ваш посол ведет себя как идиот, – сказал он Томасу Хадсону.

– Ну, тогда мое дело табак, – сказал Томас Хадсон.

– Нет, нет. Кроме шуток. Выслушайте меня. Это строго между нами.

– Пейте, пейте. Я ничего не желаю слушать.

– А послушать не мешает. И принять какие-то меры тоже не мешает.

– Вы не озябли? – спросил его Томас Хадсон. – В одной рубашке, в легких брюках.

– Я не зябкий.

И трезвым тоже никогда не бываешь, подумал Томас Хадсон. Первый стакан пьешь в маленьком баре возле дома, а сюда добираешься уже совсем на бровях. Ты, верно, и не заметил, когда одевался, какая сегодня погода. Да, подумал он. А ты сам? Когда ты выпил сегодня утром свою первую порцию и сколько хватил до той, что пьешь сейчас? Не бросай первый камня в пьяниц. Да дело не в пьянстве, подумал он. Пусть пьет, пожалуйста. Только уж очень он нудный. Зануд жалеть нечего и щадить их тоже не обязательно. Брось, сказал он, брось. Ты же хотел развлекаться сегодня. Ну и отдыхай, получай удовольствие.

– Кинем кости – кому платить? – сказал он.

– Прекрасно, – сказал Игнасио. – Вы и начинайте.

Томас Хадсон метнул, выбросил трех королей и остался в выигрыше.

Выиграть было приятно. Не то чтобы коктейль стал вкуснее от этого, но выбросить сразу трех королей было очень приятно, и он с удовольствием выиграл у Игнасио Натеры Ревельо, потому что Игнасио был сноб и зануда, а возможность выиграть у него придавала ему какую-то долю полезности и значения.

– Теперь кинем на следующую порцию, – сказал Игнасио Натера Ревельо.

Он из тех снобов и зануд, которых даже за глаза величаешь всеми тремя именами, подумал Томас Хадсон, так же как в мыслях у тебя он всегда сноб и зануда. Вроде тех, кто ставит цифру III после своей фамилии. Томас Хадсон Третий. Томас Хадсон Третий сидит в клозете.

– Вы случайно не тот Игнасио Натера Ревельо, который Третий?

– Конечно, нет. Что вы, не знаете, как зовут моего отца?

– Да, правильно. Конечно, знаю.

– И братьев моих знаете. Имя деда вам тоже известно. Перестаньте валять дурака.

– Постараюсь перестать, – сказал Томас Хадсон. – Изо всех сил буду стараться.

– Вот и хорошо, – сказал Игнасио Натера Ревельо. – Вам это только на пользу.

Устремив все свое внимание на предстоящий ход – на самое трудное, самое блистательное из всего, что он совершит за первую половину дня, – Игнасио Натера Ревельо щеголевато повел рукой и метнул из стакана четырех валетов.

– Бедный мой друг, – сказал Томас Хадсон. Он встряхнул кости в тяжелом кожаном стакане и с нежностью прислушался к их стуку. – Милые, симпатичные косточки. Такие они добротные, такие аппетитные, – сказал он.

– Ну, давайте, хватит дурить.

Томас Хадсон метнул на слегка влажную стойку трех королей и две десятки.

– Хотите пари?

– Мы и так на пари играем, – сказал Игнасио Натера Ревельо. – Ну, за чей счет вторая порция?

Томас Хадсон любовно встряхнул кости и метнул даму и валета.

– А сейчас – идем на пари?

– Уж очень вам везет.

– Ладно. Тогда беру коктейлями.

Он метнул короля и туза, которые степенно, гордо выкатились из стакана.

– Вот везет бродяге!

– Еще раз двойной замороженный дайкири без сахара и что закажет Игнасио, – сказал Томас Хадсон. Игнасио начинал нравиться ему. – Слушайте, Игнасио, – сказал он. – Я первый раз вижу, чтобы на мир смотрели сквозь зеленые очки. Сквозь розовые – да. Сквозь зеленые – нет. Вам не кажется, будто все какое-то травянистое? И будто вы на лужайке? У вас не бывает такого ощущения, будто вас выпустили попастись?

– Зеленый цвет самый полезный – глаза отдыхают. Это доказано крупнейшими окулистами.

– А вы знаетесь с крупнейшими окулистами? Буйный, верно, народ.

– Личных знакомств среди них у меня нет, я только своего знаю. Но он в курсе последних достижений медицины. Лучший окулист в Нью-Йорке.

– А мне нужен лучший в Лондоне.

– Лучшего лондонского окулиста я тоже знаю. Но самый лучший в Нью-Йорке. Я с удовольствием вас к нему направлю.

– Метнем еще разок.

– Давайте. Ваш черед.

Томас Хадсон взял кожаный стакан и почувствовал надежную увесистость больших костей, которыми играют во «Флоридите». Он чуть шевельнул их, боясь спугнуть их благосклонность и щедрость, и метнул трех королей, десятку и даму.

– Сразу три короля. Это clasico[40].

– Ну не прохвост ли вы, – сказал Игнасио Натера Ревельо и выбросил туза, двух дам и двух валетов.

– Еще двойной замороженный дайкири совсем без сахара и что закажет дон Игнасио, – сказал Томас Хадсон. Педрико вскоре вернулся со своей обычной улыбкой и с заказом. Миксер он поставил перед Томасом Хадсоном, в нем осталась по крайней мере еще одна порция дайкири.

– Я с утра и до вечера могу вас обыгрывать, – сказал Томас Хадсон.

– Беда в том, что это, кажется, так и есть.

– Кости меня любят.

– Хоть что-нибудь вас любит.

Томас Хадсон, в который раз за последний месяц, почувствовал, как по голове у него побежали мурашки.

– Что вы этим хотите сказать, Игнасио? – чрезвычайно вежливо осведомился он.

– Хочу сказать, что мне вас любить не за что, вы меня буквально ограбили.

– А-а, – сказал Томас Хадсон. – За ваше здоровье.

– За ваши похороны, – сказал Игнасио Натера Ревельо.

Томас Хадсон снова почувствовал, как по голове у него побежали мурашки. Он опустил левую руку и кончиками пальцев тихонько постучал по низу стойки, стараясь, чтобы Игнасио Натера Ревельо не видел этого.

– Очень мило с вашей стороны, – сказал он. – Сыграем на следующую порцию?

– Нет, – сказал Игнасио Натера Ревельо. – Я и так большие деньги вам проиграл, и все за один день.

– Какие деньги? Вы проиграли только выпивку.

– Я обычно расплачиваюсь за выпитое.

– Игнасио, – сказал Томас Хадсон. – Вы уже третий раз говорите мне довольно неприятные вещи.

– У меня настроение довольно неприятное. Вам бы кто-нибудь так нахамил, как мне этот ваш посол, будь он проклят.

– Повторяю, я ничего не хочу слушать.

– Вот, вот! А жалуетесь, что я говорю вам неприятные вещи. Милый мой Томас. Мы с вами добрые друзья. Я столько лет знаю вас и вашего сына Тома. Кстати, как он?

– Он убит.

– Простите меня. Я не знал.

– Ничего, – сказал Томас Хадсон. – Выпьем, я плачу.

– Я виноват. Простите меня. Пожалуйста, простите. Как это случилось?

– Я еще ничего не знаю. Когда узнаю, скажу вам.

– Где он погиб?

– Не знаю. В каких местах летал, знаю, а больше ничего.

– А в Лондоне он был? Видался с нашими друзьями?

– Конечно. Он несколько раз туда летал и всегда заходил к Уайту и видался со всеми, кто там бывает.

– Хоть это утешительно.

– Что?

– Я хочу сказать, приятно, что он повидал наших друзей.

– Безусловно. И я уверен, что Тому было там хорошо. Ему везде было хорошо.

– Выпьем за него?

– Нет. К чертям, – сказал Томас Хадсон. Все опять нахлынуло на него; все, о чем он старался не думать; все горе, которое он отметал от себя, от которого отгораживался и не допускал ни одной мысли о нем ни во время рейса, ни сегодня утром. – Не надо.

– А по-моему, надо, – сказал Игнасио Натера Ревельо. – По-моему, это как нельзя более кстати. Мы воздадим ему должное. Но платить буду я.