Симона Бовуар - Все люди смертны

Я поднял голову. Был чудный июльский день, теплый воздух был напоен запахом липы. Бомпар держал в руке розу. Он улыбался.

— Это мое произведение, — с гордостью сказал он.

— Она похожа на все розы.

Он пожал плечами:

— Просто вы ничего в этом не понимаете.

Бомпар ушел. С тех пор как мы перебрались в Креси, он все свободное время занимался прививкой роз. Я снова взглянул на деловитых муравьев, но они меня больше не интересовали. В специальной печи, которую я велел сложить, внутри золотого тигля вот-вот должен был сгореть алмаз, но и это уже не занимало меня. Как бы то ни было, не пройдет и сотни лет, и последний школяр будет знать секрет простых и сложных веществ; у меня в запасе вся протяженность времени… Я лег на спину и потянулся, глядя на небо. Для меня оно было все таким же голубым, как и в прекрасные времена Кармоны, и я по-прежнему чувствовал запахи роз и липы. И все же я снова упущу весну, так и не прожив ее; подле меня только что явилась миру новая роза, а дальние поля были усеяны снегом цветущих миндальных деревьев; я же, чужак и тут и там, пересекал эту пору цветения как мертвец.

— Месье! — Бомпар опять возник передо мной. — Вас спрашивает какая-то дама; она прибыла в коляске из Парижа и хочет говорить с вами.

— Дама? — удивленно переспросил я.

Я встал, отряхнул одежду от приставших травинок и направился к дому. Хоть час да убью. В тени раскидистой липы в плетеном кресле сидела Марианна де Сенклер. На ней было полотняное платье в лиловую полоску, ненапудренные локоны падали на плечи. Я склонился перед ней:

— Какой сюрприз!

— Я вам не помешаю?

— Конечно нет.

Я не забыл звук ее голоса. «Мне жаль вас». Она произнесла тогда эти слова, и мой бестелесный призрак обратился в человека из плоти; теперь этот жалкий и преступный человек стоял перед ней. Что было в глазах ее: ненависть, презрение или жалость? Болезненный стыд, сжимавший мне сердце, означал, что она видела меня без прикрас. Она огляделась вокруг.

— Прекрасный парк, — заметила она. — Вам нравится жить за городом?

— Мне нравится жить вдали от Парижа.

После небольшой паузы она проговорила с легкой дрожью в голосе:

— Мне давно хотелось повидаться с вами. Я хотела поблагодарить вас за то, что вы пощадили Рише.

Я резко ответил:

— Не благодарите. Я сделал это не ради вас.

— Не имеет значения. Вы поступили великодушно.

— Великодушие тут ни при чем, — с досадой возразил я.

Меня раздражало, что она, как и все прочие, может обмануться, глядя на этот чуждый мне образ, созданный моими поступками.

Она улыбнулась:

— Мне кажется, даже совершая доброе дело, вы стараетесь объяснить его дурными намерениями.

— Может, вы думаете, что я разоблачил вас перед мадам де Монтессон с добрыми намерениями? — спросил я.

— О, я не утверждаю, что вы не способны и на низость, — ровным голосом ответила она.

Я озадаченно ее разглядывал; сейчас она казалась много моложе, чем тогда, в гостиной мадам де Монтессон, и много прекраснее. Что ее привело сюда?

— Так вы не держите на меня зла?

— Нет, вы оказали мне услугу, — весело сказала она. — Я не намеревалась оставаться всю жизнь в рабстве у старой самодурки.

— Тем лучше. Представьте себе, я испытывал почти угрызения совести.

— И напрасно. Моя жизнь стала намного интереснее.

Мне послышался вызов в ее словах, и я сухо спросил:

— Вы пришли, чтобы дать мне отпущение грехов?

Она покачала головой:

— Я пришла, чтобы поговорить с вами об одном проекте…

— О проекте?

— Мы с друзьями уже давно говорим о создании свободного университета, который восполнил бы недостатки государственного образования; мы считаем, что развитие научной мысли могло бы оказать большое влияние на политический и общественный прогресс…

Она говорила мягко, без напора; умолкнув, она протянула мне тетрадь, которую держала в руке.

— Наши мысли изложены здесь, — сказала она.

Я взял в руки тетрадь, открыл ее; записи начинались с довольно длинных рассуждений о преимуществах экспериментального метода, а также о моральных и политических последствиях, которые вызовет его распространение; далее излагалась программа работ будущего университета; в заключение несколько страниц, написанных с пылкой убежденностью, провозглашали рождение нового мира. Я положил тетрадку на колени.

— Это ваше сочинение?

Она робко улыбнулась:

— Да.

— Восхищен вашей верой, — сказал я.

— Одной веры недостаточно. Нужны сподвижники и средства. Большие средства.

Я засмеялся:

— Так вы пришли просить у меня денег?

— Да. Мы открыли подписной лист, и я надеюсь, что вы станете нашим первым благотворителем. Но еще более нам хотелось бы, чтобы вы возглавили кафедру химии.

Помолчав, я спросил:

— Но почему вы обратились именно ко мне?

— Вы богаты, — ответила она. — И вы ведете научную работу: все говорят о ваших исследованиях свойств угля.

— Но вы же знаете меня, — сказал я. — Вы часто упрекали меня в ненависти к людям. Как вам пришло в голову, что я соглашусь помогать вам?

Лицо Марианны оживилось, глаза блеснули.

— Я мало знаю вас, — ответила она. — Вы можете отказать, но можете и согласиться: я решила попытать счастья.

— Но с чего бы мне соглашаться? Чтобы загладить мою вину перед вами?

Она выпрямилась:

— Я же сказала вам: вы ни в чем не виноваты.

— Тогда ради удовольствия сделать вам приятное?

— Из интереса к науке и человечеству.

— Мне интересна наука лишь в той мере, в какой она бесчеловечна.

— Я не понимаю, как вы смеете ненавидеть людей! — сказала она резко. — Вы богаты, учены, свободны, можете делать все, что вам заблагорассудится, в то время как большинство людей несчастны, необразованны, обречены на безрадостный труд, а вы никогда не пытались им помочь: это они должны вас ненавидеть.

Столько страсти было в ее голосе, что мне захотелось с тем же пылом возразить ей, но как сказать ей правду? Я ответил:

— Думаю, что в глубине души я им завидую.

— Вы?

— Так или иначе, они живут, а мне вот уже много лет не удается ощутить себя живым.

— Ах, — проговорила она взволнованно, — я знала, что вы были очень несчастны.

Я резко поднялся.

— Прогуляемся по парку, коль скоро он вам понравился.

— С удовольствием.

Она взяла меня под руку, и мы пошли вдоль ручья, в котором плескались золотые рыбки.

— Даже в такой чудный день вы не чувствуете себя живым? — Кончиками пальцев она прикоснулась к одной из роз, выведенных Бомпаром. — Вам все это безразлично?

Я сорвал розу и протянул ее ей:

— Мне хотелось бы видеть ее у вас на груди.

Она улыбнулась, взяла цветок и долго вдыхала его аромат.

— Она с вами разговаривает, верно? Что она вам сказала?

— Что жизнь прекрасна, — весело отвечала она.

— А мне она не говорит ничего, — сказал я. — Мир вокруг меня безмолвен.

Я впивался взглядом в шафранно-желтую розу, но слишком много роз было в моей жизни, слишком много весен.

— Просто вы не умеете его слушать.

Несколько шагов мы прошли в молчании; она смотрела на деревья, на цветы, и, как только она отводила от меня взгляд, мне казалось, что жизнь покидает меня. Я начал разговор:

— Мне любопытно, что вы думаете обо мне.

— Я передумала о вас много дурного.

— Почему же ваше мнение изменилось?

— То, как вы поступили с Рише, заставило меня взглянуть на вещи иначе.

Я пожал плечами:

— Это был просто каприз.

— Я не считала вас способным на такого рода капризы.

Мне казалось, я обманываю ее, и я испытывал неловкость, но сказать правду было невозможно.

— Вы заблуждаетесь, приписывая мне великодушие.

Она засмеялась:

— Я не так уж глупа.

— И все же вы хотите увлечь меня благотворительными проектами.

Кончиком туфли она поддела маленький камешек, и он покатился вперед; она молчала.

— Ну, — продолжал я, — что вы думаете: дам я вам деньги или откажу? Как вы полагаете? Да или нет?

Она серьезно посмотрела на меня:

— Не знаю. Вы свободны в своем выборе.

Я снова был задет за живое. Верно, я был свободен; все прожитые мною века умирали на пороге этого мгновения, которое засверкало под голубым небом так ново и неожиданно, будто моего громадного прошлого не было и в помине, и я дам Марианне ответ, который не коренится ни в одном мгновении моей забытой жизни: это я, я сам делаю выбор; сейчас я разочарую Марианну или удовлетворю ее желание.

— Вы ждете ответа прямо сейчас?

— Как вам будет угодно, — ответила она с холодком.

Я смотрел на нее: разочарованная или удовлетворенная, она выйдет за ворота парка, и мне придется снова залечь у муравейника…