Николай Чебаевский - Если любишь
— Дело не во мне. О тебе распространяют по селу нелепые слухи.
— Обо мне? Нелепые?
— Именно. И, кажется, тут не просто досужие вымыслы. Есть что-то серьезное.
— Даже страшно, как ты говоришь!
— Брось притворство! Я имею в виду Ланю и Алку, вражду между ними из-за тебя…
— Из-за меня?.. Но я… я их не ссорил… — покраснел Максим.
Лицо Зинаиды Гавриловны тоже приметно зарумянилось. Впервые вела она с сыном разговор на такую щекотливую тему. Но решила быть последовательной и продолжала твердо:
— Советую тебе задуматься. Впереди у тебя пять лет учебы в институте. За эти годы очень многое может измениться. И нельзя туманить головы девушкам. Это и бесчестно и опасно. Смотри, до чего дошло: отраву друг другу подбрасывают…
— Отраву? — вздрогнул Максим.
— Да, представь себе!.. Ты что, разве не слышал?..
Зинаида Гавриловна рассказала, какая приключилась история в лагере и что за слухи распространяются по селу. Максим встревожился. Выслушав мать, он сразу же побежал к Лане.
Девушки дома не было. Дашутка и Дорка, обучавшие Тобика давать лапу, сказали, что Ланя ушла на Рытвинку полоскать белье.
Солнце уже давно закатилось, и хотя вечер был светлый, все же Максима удивило, что Ланя ушла на речку так поздно. «Не успевает, видно, днем», — пожалел он ее. Пожалел и обрадовался одновременно. На речке сейчас, конечно, никого, кроме Лани, нет. Можно поговорить наедине.
Рытвинкой дымельцы называли речушку возле деревни не зря. В овраге, где она текла, грудились громадные белые камни, вода струилась между ними, а когда не могла обойти препятствие, скапливалась, как в запруде, потом переливалась дальше, шумела небольшими водопадиками, вымывала под камнями рытвинки-бочажки.
У одного такого бочажка и увидел Максим Ланю. Она стояла на плоском камне и внимательно из-под ладони, будто заслоняясь от солнца, всматривалась куда-то вдаль. Босая, в подоткнутой юбке, в кофточке с закатанными выше локтя рукавами, она показалась Максиму необыкновенно родной. Неодолимо захотелось обнять ее, прижать к себе, прильнуть губами к губам так, чтобы зашлось дыхание.
Он незаметно, неслышно подошел почти вплотную. Но сообразил, что так может перепугать девушку и, остановясь, спросил тихонько:
— Куда это ты смотришь?
— Ой!.. — Ланя стремительно повернулась к нему, успев при этом поправить подоткнутую за пояс юбку. — Это ты, Орешек? А я думала…
Там, куда смотрела Ланя, к Рытвинке примыкали огородами усадьбы колхозников. Среди домов лучше других виден был пятистенок Ореховых. На крыльце своего дома Максим заметил две фигуры. Даже в сумерках можно было разглядеть, что это мужчина и женщина: на одной голове белел платочек, на другой темнела кепка. «А Ланя подумала, что это я там на крылечке. И разглядывала, кто стоит со мной в белой косыночке…»
Любопытно все-таки устроен человек. Максим отлично знал, кого боялась увидеть вместе с ним девушка, чувствовал, что нельзя сейчас называть это неприятное для нее имя, что лучше всего сделать вид, будто он ничего не понял. Но, вопреки всему этому, он вдруг брякнул:
— Повезло же мне! Не пришел бы вот на речку, как бы потом стал доказывать, что не я это с Алкой стоял? — мало того, что брякнул, так еще и рассмеялся преглупо, словно был рад-радешенек, что его ревнуют, следят за ним.
Ланя вскинула голову.
— А мне доказательства не нужны! Если человеку нельзя верить, никакими доказательствами эту веру не подкрепишь.
— Вот как.
— Вот так! И не думай, что я стану за тобой подглядывать, подслеживать. — Голос Лани зазвенел. — Верно, я глядела сейчас на ваше крылечко. Но мне просто хотелось знать, не приехал ли ты с поля, не ты ли там стоишь с Зинаидой Гавриловной.
— Вот ты какая… — Максим не знал сейчас, что ему делать, что сказать Лане. Он был растерян.
— Да уж такая! — Ланя подняла корзину с бельем, пристроила ее у себя на плече. Не оглянувшись на парня, чуть покачиваясь, стала подниматься по тропинке на крутой берег оврага. Максим в три шага догнал ее, ухватился за корзину.
— Давай понесу.
Корзина оказалась тяжелой. Парень едва не уронил ее.
— Ого! Как ты только подняла такой грузик? Сильная ты, оказывается…
— А ты думал, еле душа в теле?
— Да нет, этого я не думал, но все-таки… ты сильнее, чем я думал!
Ланя улыбнулась. Слова парня, очевидно, пришлись ей по сердцу. И Максим буквально просиял: так удачно исправил свою оплошность. Он поднял корзину на плечо и не пошел, а побежал вверх по тропке. Ланя догнала его, когда он, запыхавшись, поубавил шаг.
— Хватит выхваляться, — сказала она весело. — Давай-ка лучше понесем вместе.
— Давай!
Коротка, чересчур коротка показалась Максиму дорожка. Не успел он даже придумать, как бы поделикатнее завести тот разговор, из-за которого искал Ланю, девушка остановилась у калитки.
— Спасибо за помощь.
Вот это да! Ланя не пригласила его зайти в дом, она не пускала его даже во двор. Права, видно, мать — слишком злые ползли по селу сплетни. И девушка стремилась оградить себя от них. Это ясно. Но все же обидно, когда тебе указывают от ворот поворот. И без всякого уже подхода парень вдруг сказал:
— Треплют по деревне — Алка вех тебе подбросила. Из-за меня…
— Трепать все можно.
— Ты считаешь, это неправда?
— Неправда.
Максим уставился на Ланю озадаченно. И было отчего. Все выходило не так, как он предполагал. Ожидал увидеть Ланю в смятении, торопился поддержать ее, утешить. А она… Понятны были бы самые несправедливые укоры, ожесточенность, но такое спокойствие… Алку даже оправдывает. Решительно ничего не разберешь!
— Разве корова не отравилась?
— Отравилась.
— И ты свою взамен увела?
— Увела.
— Так не с неба же вех свалился.
— Наверно, не с неба.
— Кто тогда, кроме Алки…
Не в интересах Лани было обеливать Алку в глазах Максима. Смолчать бы ей, пусть бы у парня осталось подозрение, пусть бы он думал, что Алка до безумия злая, страшно опасная. Да не могла Ланя покривить душой. Противно ей было наговаривать или молча сваливать на Алку вину, в которую она сама не верила.
— Нет, Алка все-таки ни при чем, — сказала Ланя тихо, но твердо.
— Больше некому…
Ланя оглянулась по сторонам, сказала еще тише:
— По-моему, сделали это калинники.
— Ну?! — Максим тоже заозирался, но не с опаской, как девушка, а словно искал, кого он может притянуть к ответу.
— Почему ты так думаешь?
— Я бы не подумала, если бы Евсей деньги не предложил.
— Деньги? Тебе?
— Мне… Встретил вчера на улице да и говорит так ласковенько: слыхал, беда горькая у тебя, девонька, приключилась. Только ты не горюй больно-то. Жизня-то по-всякому к человеку оборачивается — и передом, и задом, и боком. Где погладит, а где и ушибет…
Ланя настолько похоже передала вкрадчивый голосок старика, что Максим фыркнул.
— Пофилософствовать он горазд.
— Только надо, говорит, чтобы сердце от всякой обиды не каменело. И потому забудем, мол, все, что промеж нас злое было. Из-за Лехи-дурня весь сыр-бор загорелся… А теперь все, что было, водой смыло, травой поросло. И подобру, по-соседски надо жить… Я сначала даже не сообразила, что к чему, зачем он затеял этот разговор. Отвечаю, только бы отвязаться: «Ладно, все уж я забыла!..» Видел бы ты, как он обрадовался, как залебезил после этого! Без коровенки, говорит, знамо дело, жить в деревне худо. Коровенку надо опять завести. Сват Илья как раз продает… А ежели денег нет — по-соседству завсегда выручу. Сколь потребуется, столь и одолжу. Возвернешь, когда справишься с нуждой. Хошь через год, хошь через два…
— Ты, конечно, не взяла?
Ланя не ответила, но бросила на Максима такой взгляд, что ему стало стыдно.
— Прости, — сказал он. — Знал и без этого глупого вопроса, что не взяла.
Девушка смягчилась, стала рассказывать дальше.
— Как только предложил Евсей свои поганые деньги, так я и догадалась, что это он сам или кто-то из его калинников вех подкинул. Деньги сует, а прямо глядеть не может, глазами юлит и руки трясутся… Надо бы мне сразу же объявить ему о догадке, посмотреть, как бы он стал выкручиваться. Но так мне противно сделалось — не смогла ничего сказать, сразу убежала, дурная!
— Эх, жалко! Оглушила бы — может, признался…
— Дожидайся, признается! Страшный он хитрюга, знает, что доказательств у меня никаких нет. Еще бы в клевете обвинил… Думаешь, зря он добрячком прикинулся и старое забыть призывал? Небось, не только мне твердит: что было, то травой поросло…
— Да, голыми руками его не возьмешь.
— Тем более, что мне и самой еще непонятно, зачем он это сделал.
Максиму тоже далеко не все было ясно. Если Евсей мстил за то, что ему не давали жить «на божьей воле», так вина тут была не одной Лани. А если подбросил вех, чтобы сломить девушку очередным несчастьем, так неужели ему не пришло на ум, что есть кому поддержать ее. Или он не полагался особенно на кару господню, которую не раз призывал на головы своих врагов, и решил кое-кому в назидание покарать Ланю собственной рукой?.. Тогда зачем деньги подсовывал? Для отвода глаз? Или тоже с какой-то подлой целью? Может, надеялся, что Ланя будет вечно благодарна ему и по-соседски станет смотреть на все его делишки сквозь пальцы? А может, хочет ее втянуть в секту?
