Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Но когда Ландзеген, кое-как одевшись, добежал до двери, Мулле давно уже был на улице. Неодолимая потребность высказаться гнала его вперед, мимо безлюдного в это ночное время Сенного рынка; он бежал до тех пор, пока на углу не наткнулся на машину. Двое мужчин как раз садились в нее.
— Я изнасиловал родную тетку! — крикнул Мулле на ходу.
Его окликнули.
— Все еще пьян, Мулле? — спросили Эмануэль Рапп и Эман.
— Причем тут пьян! Я сотворил такое, хуже чего быть не может.
— Ты действительно… свою тетку?.. Где ты был?
— У главного директора Шаттиха, — не без гордости сказал Мулле.
— Что там могло произойти? — гадали Эман и Рапп. — Выкладывай, Мулле! Да поживей! Нам некогда, надо ехать!
— Спина у нее предлинная, конца-краю не видать. Зато нос крохотный, о нем и говорить не стоит. А ноги, когда я на них посмотрел…
Лицо Эмана вдруг стало остреньким, беспокойным, глаза расширились.
— Это не мешает знать, — сказал он.
— Такую чепуху? — спросил Эмануэль.
Но тут вмешался портной Ландзеген:
— Не знаете, а говорите, господа! — Он поднял толстый указательный палец. — Мало ли что может открыться. А если этот парень незаконнорожденный сын большого воротилы? Понимаете, какая история!..
— Вот вы и вбили ему в голову эту чушь, — бросил Эмануэль.
Ландзеген отрицал это, но чувствовалось, что он фальшивит.
— Мне только известно, что его мать сидит в сумасшедшем доме, в Бухе, и что кто-то за нее платит. А почему? Да, господа, у каждого в прошлом найдется темное пятно, а что уж говорить о главном директоре.
— Эй, вы! — начал Эман. Ему вдруг стала ясна вся картина. — У вас печальное будущее. Я могу даже позаботиться на этот счет. Я вам в глаза скажу, что вы замышляете. Вы облюбовали этого идиота…
— Паразит! — заревел Мулле.
На другом конце Сенного рынка показался полицейский.
— …и вдолбили ему, что он незаконнорожденный сын.
— Так оно, наверно, и есть! — вставил Эмануэль.
А Эман продолжал:
— Не наверно, а точно. Да еще по глупости пристегнули сюда какую-то тетку.
— В глупости мне с вами не тягаться, — сказал Ландзеген. Он побледнел. К счастью, вблизи не было фонаря, и это осталось незаметным. Полицейский уже находился на середине площади возле фонтана.
— И все это для того, чтобы Мулле мог шантажировать известного вам господина. И сорвать с него основательную сумму. Тогда вы потребовали бы свою долю. Вот какой план вы сочинили, — заключил Эман.
— Сами вы сочиняете, — сказал Ландзеген тихо и примирительно; полицейский был уже близко и мог их слышать.
Эман, не мешкая, вскочил в машину, Эмануэль занял место шофера. Полицейский безмолвно за ними наблюдал.
— Надо торопиться, а то не вернемся к началу работы, — бросил Эман.
Эти слова предназначались для ушей полицейского.
Эмануэль с Эманом и не думали так скоро возвращаться домой. Они ехали в Берлин, чтобы прибыть не позже Шаттиха, который отправлялся туда на самолете. Эман заявил, что это необходимо — иначе они не смогут расстроить замыслы Шаттиха и спасти изобретение для его творца. Эмануэль поверил, хотя уже перестал верить ему слепо.
Машина исчезла за углом, часы на церкви св. Стефана пробили три. Затем стали бить другие часы, и в отдалении и вблизи. В свете луны полицейский стоял как изваяние. Было тихо, ибо Ландзеген повел Мулле домой.
Жена уже ждала их, все трое ушли в заднюю комнату. Госпожа Ландзеген заслонила лампу раскрытым зонтиком. При таком освещении наружу не падали тени.
— Ну, вот. Засыпались. Он проболтался.
— Неправда, — уверял Мулле. — Они все выпытали у тебя.
Госпожа Ландзеген спросила:
— Почему ты кричал, что ты свою тетку… и так далее?
— Я отправился к ней наверх не затем, — объяснил Мулле. — Но она стала мне поперек дороги, вот тут это самое и случилось.
— Поперек дороги?
— Я хотел укокошить Шаттиха!
— Только посмей! — окрысился Ландзеген. — Для того ли я сделался работником умственного труда, для того ли денно и нощно ломаю себе голову…
— Над чем ты ломаешь голову, может разнюхать всякий, кому не лень, — спокойно сказала жена, — я и вышла за тебя оттого, что ты глуп.
— Знаю! — Это прозвучало как угроза. Супруги измерили взглядом друг друга.
А Мулле продолжал свое: он укокошит Шаттиха. И еще раз многословно заявил, что ради наследства готов на все. Если придется покончить с Шаттихом, он не прочь угробить еще одну особу. Кого именно, он еще не знает.
— Ручаюсь, что я буду самым молодым из тех, у кого на счету двойное убийство, — бахвалился он. — Рекорд за последние четыре месяца будет мой.
Мелани встряхнула его.
— Ну, в таком случае захвати ту бабу, у которой ты только что был в гостях. С какой стати мне сносить такую подлость! — Взбудораженная женщина забыла о присутствии мужа.
— Надо же иметь уважение к моей седой бороде! — потребовал Ландзеген. Его толстые, обрюзгшие щеки покрывала редкая растительность, вряд ли она заслуживала упоминания, но взгляд, сопровождавший эти слова, заставлял призадуматься.
Ревнивая женщина струсила и оставила молодого человека в покое.
— Чего ты? — спросила она мужа.
Он расхохотался, живот его ходуном заходил под шерстяной фуфайкой. Это был злой смех. Ландзеген оттолкнул жену от Мулле.
Она испуганно сказала:
— Если тронешь меня, я буду кричать.
— Зачем же? — сказал муж с беспощадной любезностью. — Мы только объяснимся. Этот молодчик — сын помешанной. Тебе будет приятно узнать, кошечка, что эта помешанная — твоя сестра.
Он не тронул ее, но она вскрикнула. Он зажал ей рот своей огромной ручищей.
— Это вранье, — все же сумела она произнести. — Моя сестра служила уборщицей на Курфюрстендамме.
— Пока стараниями Шаттиха не попала в Бух. А за Эрихом я не переставал следить. Часто среди жизненных тягот я утешал себя, словно молитвой: пока этот паренек в твоих руках, Шаттих должен тебе кучу денег. Без надежды и жизнь была бы не в жизнь. Вот почему я не говорил этому парню, кто ты, и тебе не говорил, кто он. К чему? Чтобы ты об этом растрезвонила? Я считал более выгодным уверить его, что Шаттих и тетку его соблазнил.
— Ты своего добился. А теперь он свою так называемую тетку… и так далее…
— Что тут особенного! — Ландзеген мотнул головой и закрыл глаза. — Раз он свою настоящую тетку уже давно… и так далее.
Мелани поняла, что буря прошла стороной. И напоследок сказала:
— Все неприятности! Сварю-ка я кофе…
XIV
Пока ехали по городу, Эман не проронил ни слова и Эмануэль тоже. Он вел машину, смотрел прямо перед собой и думал
