Том 6. Кабала святош - Михаил Афанасьевич Булгаков
Маркизов. Это что — фанатики? Объясни, запишу.
Пончик. Отстань ты! Хе! Коммунизм коммунизмом, а честолюбие! Охо-хо! Он Аса-Герра ссадил! Так теперь он чемпион мира. Где-то валяется наш чемпион... (Пауза.) Ах, как у меня болят нервы!
Маркизов. Выпьем коньячку!
Пончик. Ладно! Брр... Прохладно... Утро... утро. Безрадостный, суровый рассвет...
Пьют у костра коньяк.
Маркизов. Ну как нервы?
Пончик. Нервы мои вот как. Все начисто ясно. Вот к чему привел коммунизм. Мы раздражили весь мир, то есть не мы, конечно, интеллигенция, — а они. Вот она, наша пропаганда, вот оно, уничтожение всех ценностей, которыми держалась цивилизация... Терпела Европа... Терпела-терпела да потом вдруг как ахнула!.. Погибайте, скифы! И был Дараган — и нет Дарагана! И не предвидится... И Захар Маркизов, бывший член союза, сидит теперь в лесу на суку, как дикая птица, как сыч, и смотрит в небеса.
Маркизов. Я Генрих, а не Захар! Это постановлено с печатью, и я просил не называть меня Захаром.
Пончик. Чего ты бесишься? А, все равно... Ну да ладно. Глупая фантазия: Генрих, Генрих... Ну ладно. Дошли до того, что при первом слове вгрызаются друг другу прямо в глотку!
Маркизов. Я равный всем человек, такой же, как и все! Нет теперь буржуев...
Пончик. Перестань сатанеть! Пей коньяк, Генрих IV! Слушай: был СССР и перестал быть. Мертвое пространство загорожено, и написано: «Чума. Вход воспрещается». Вот к чему привело столкновение с культурой. Ты думаешь, я хоть одну минуту верю тому, что что-нибудь случилось с Европой? Там, брат Генрих, электричество горит и по асфальту летают автомобили. А мы здесь, как собаки, у костра грызем кости и выйти боимся, потому что за реченькой — чума... Будь он проклят, коммунизм!
Маркизов. А кто это написал: «“Ваня! Ваня!” — зазвенело на меже»?.. Я думал, ты за коммунизм.
Пончик. Молчи, ты не разбираешься в этих вопросах.
Маркизов. Верно, верно... Полевой змей! И как змей приютился ты у Адама за пазухой.
Пончик. Змей! Ты, серый дурак, не касайся изнасилованной души поэта!
Маркизов. Теперь все у меня в голове спуталось! Так за кого ж теперь — за коммунизм или против?
Пончик. Погиб он, слава тебе Господи, твой коммунизм! И, даже погибнув, оставил нам фантазера в жандармском мундире...
Маркизов. Про кого? Ты хоть объясняй... Кто это?
Пончик. Адам.
Пауза. Издали послышались револьверные выстрелы. Пончик и Маркизов вскакивают.
Маркизов. Во! Ага!
Прислушиваются.
Пончик. Ат... Не волнуйся, это упражнение в стрельбе. Спиритический сеанс: прародитель в пустое небо стреляет, покойников сзывает. (Кричит.) Зови! Зови! Нет Дарагана! Это рассвет десятого! Довольно!
Молчание.
Маркизов. Змей, а змей? Я от тоски роман написал.
Пончик. Читай.
Маркизов (достает тетрадку, читает). «Глава первая. Когда народ на земле погиб и остались только Адам и Ева, и Генрих остался и полюбил Еву. Очень крепко. И вот каждый день он ходил к петуху со сломанной ногой разговаривать о Еве, потому что не с кем было разговаривать...»
Пончик. Дальше.
Маркизов. Все. Первая глава вся вышла.
Пончик. Ну а дальше что?
Маркизов. А дальше идет вторая глава.
Пончик. Читай!
Маркизов (читает). «Глава вторая. «Ева! Ева!» — зазвенело на меже...»
Пончик. Что такое? Вычеркни это сейчас же!
Маркизов. Ты говоришь — учись!
Пончик. Учись, но не воруй! И притом какой это такой Генрих полюбил Еву? А тысяча долларов? (Прислушиваясь.) Стой, стой!
Маркизов (вскакивая). Гудит, ей-богу, гудит в небе...
Пончик. Ничего не гудит! В голове у тебя гудит...
Маркизов. Кто идет?
Пончик. Кто идет?
В лесу светлеет.
Адам (издали). Кто у костра?
Маркизов. Это мы.
Адам (выходя). Что ж, товарищ Непобеда, ты не идешь сменять профессора? Пора.
Пончик. Я не пойду.
Адам. Скверный пример ты подаешь, Непобеда!
Пончик. Я не крепостной твой, первый человек Адам!
Адам. Я — главный человек в колонии и потребую повиновения.
Пончик. Генрих! Ты здесь? Прислушайся. Когда главный человек начинает безумствовать, я имею право поднять вопрос о том, чтобы его не слушать! Ты утомляешь колонию зря!
Адам. В моем лице партия требует...
Пончик. Я не знаю, где ваша партия! Может, ее и на свете уже нет!
Адам (берется за револьвер). А-а! Если ты еще раз осмелишься повторить это...
Пончик (спрятавшись за дерево). Генрих! Ты слышишь, как мне угрожают? У самого револьвер найдется! Не желаю больше терпеть насилие!
Адам. Пончик! Ты сознательный человек, советский литератор! Не искушай меня, я устал! Иди поддерживать огонь!
Пончик (выходя из-за дерева). Я — советский литератор? Смотри! (Берет рукопись, рвет ее.) Вот вам землистые лица, вот пухлые щечки, вот князь Волконский-Барятинский! Смотрите все на Пончика-Непобеду, который был талантом, а написал подхалимский роман! (Маркизову.) Дарю тебе «зазвенело»! Пиши! Подчиняюсь грубой силе! (Уходит.)
Адам. Генрих, Генрих...
Маркизов. Ты б пошел заснул, а то ты вторую ночь ходишь!
Адам. Ты, может быть, поднимешься еще раз на дерево? А?
Маркизов. Я поднимусь. Я пойду на гору.
Адам. Как ты думаешь, Генрих, он прилетит?
Маркизов. Теоретически... может прилететь. (Уходит.)
Уходит и Адам.
В лесу светает. Через некоторое время показывается Ефросимов. Совершенно оборван и в копоти. Проходит в шатер. Сквозь полосатый бок просвечивает лампа, которую он зажег. Пауза. Крадучись, выходит Ева. Она закутана в платок. В руках у нее котомка и плетенка.
Ева. Саша...
Отстегивается окно шатра, и в нем Ефросимов.
Ефросимов (протягивая руки). Ева! Не спишь?
Ева. Саша! Потуши огонь. Совсем светло.
Ефросимов (потушив лампу). А ты не боишься, что Адам рассердится на тебя за то, что мы так часто бываем вдвоем?
Ева. Нет, я не боюсь, что Адам рассердится на меня за то, что мы часто бываем вдвоем. Ты умывался сейчас или нет?
Ефросимов. Нет. В шатре нет воды.
Ева. Ну дай же я хоть вытру тебе лицо... (Нежно вытирает его лицо.) Сашенька, Сашенька! До чего же ты обносился и почернел в лесах!..
Пауза.
О чем думал ночью? Говори!
Ефросимов. Смотрел на искры и отчетливо видел Жака. Думал же я о том, что я самый несчастливый из всех уцелевших. Никто ничего не потерял, разве что Маркизов ногу, а я нищий. Душа моя, Ева, смята, потому что я видел
