Габриэль Витткоп - Белые раджи

— Ну и что я могу поделать? - Твердил Вайнер.

Вполне возможно, что со смертью Чарльза сага о Белых раджах в принципе завершилась, а его старший сын был лишь небрежным исполнителем весьма спорного завещания. Но, учитывая, из какого теста был слеплен Вайнер, разве дела могли сложиться иначе?.. Как бы то ни было, история - это всегда вымысел, своеобразное иносказание.

Yes Sir, that's my baby,

Yes Sir, that's my baby,

Yes Sir...

Из оранжевой раковины граммофона доносился густой янтарный голос Джозефины Бейкер, с мучительным воодушевлением играл джаз. Чарльстон свергнул с престола шимми. К подолам коротких, бахромчатым, точно абажуры, платьев резко подскакивали заостренные и выгнутые шелковые пятки. На посыпанных бежевой пудрой женских спинах скрещивались усеянные блестками бретельки. Элегантность «безумных лет» докатилась и до Астаны, где на террасе кричали снежно-белые какаду. В здание провели электричество, и лопасти вентиляторов с негромкими вздохами разгоняли горячий воздух. Жизнь была так прекрасна, что казалась запретным плодом - спелым сладким гранатом с россыпью зерен, и мир заполняли андрогинные фигуры Эрте, аргентинское танго, подозрительные космополиты в двуцветных ришелье, зеркальная мебель, несоразмерные мундштуки, тайные доходы, пудреницы из акульей кожи, триумф Ракель Меллер[95] и лимонные автомобили «торпедо». Красный виноград, чернивший губы, точно бетель, оставлял вульгарные следы на хрустальных бокалах со сногсшибательными коктейлями. Но в духах сквозила медовая нота, которая то усиливалась до изысканной сладости отдающего мочой жасмина, то порой напоминала запах сухой травы и вызывающих кашель растений. Короткие стрижки с прилизанными на щеках волосами, таинство плоских грудей и металлический блеск ног, затянутых в светлый шелк, придававший им сходство с лучистыми цилиндрами.

С приходом нового раджи в Астане возникло некое подобие королевского двора, больше похожего на любительский театр, нежели на оперетту. Рани задавала поверхностный тон, и если внезапно прибегала к какому-нибудь величаво-эффектному жесту, он не был для нее столь же органичен, как для рани Маргарет. Когда Сильвия требовала для себя сопряженных с ее титулом прав и привилегий (представлявших нескончаемый перечень, который начинался с абсолютной монополии на желтый цвет), она стремилась тем самым провести четкую грань между собственным рангом и положением Глэдис. Эти-то пустяки и эмоции отодвигали теперь подлинные интересы раджа в тень. Как далеки были времена, когда в отсутствие раджи Маргарет практически в одиночку противостояла орде мародеров и охотников за головами...

Танцевальные вечера порой завершались безрассудными выходками и пари, которые заключает всякий англосаксонский спортсмен, стоит ему выпить лишнего. Во время одной из ночных переправ некий высокопоставленный гражданский чиновник прыгнул в воду, даже не потрудившись снять фрак. Кое-кто из старых офицеров был шокирован, другие же объяснили эту отчаянную выходку последствиями войны. Находясь в положении, в котором нельзя дышать свободно, став пленником легенды, созданной не им самим, да еще и слишком противоречивой, для того чтобы ее можно было назвать простой, - Вайнер всегда чувствовал себя в Кучинге, как в гостях.

Легкомысленность нового правления открывала лазейку для карьеристов, и женщины сближались с раджей в надежде добиться какого-либо преимущества для своего мужа. Нередко и мужчины увивались вокруг рани с гораздо менее благовидными целями, нежели адюльтер: они уже прошли школу Милого друга. Ни Вайнер, ни Мип не обольщались касательно их намерений и с горечью делились впечатлениями.

— За ужином она, похоже, тебя увлекла. Впрочем, она довольно некрасива...

— Некрасива? Назови ее уродиной, и это будет еще мягко сказано... Но декольте у нее такое глубокое, что в него видны даже завязки туфель, а это уже недурственно...

Рани рассмеялась - не то искренне, не то притворно. Даже если она порой и сомневалась в том, что выиграла начатую против самой себя партию, маленькую горстку пепла в ее сердце окружала пустота.

В целом женщины были гораздо красивее, нежели в правление Чарльза Брука. Ну а женский контингент Астаны в эпоху Макдугаллов нынешний Белый раджа не мог себе даже вообразить.

Тем временем отголоски веселья докатились до самого Лондона, и член парламента сэр Томас Гриффит поднял вопрос о контроле над администрацией раджа. На это ему возразили, что Сара-вак - независимое государство, и британское правительство вправе контролировать его экономику лишь в специально установленных соглашениями 1888 года пределах.

Вайнер сохранил обычай дорогих сердцу раджи Чарльза примирительных церемоний - красочных торжеств, символизировавших восстановление всегда частичного и нередко лишь временного мира. Эти празднества проводились по традиционной схеме: восседая под специально воздвигнутым балдахином, облаченный в великолепный мундир Вайнер руководил большим собранием разукрашенных, словно перед битвой, воинов и вождей. Участники закалывали свиней и обменивались глиняными кувшинами, а раджа вручал подтверждающие присягу залоги. Вновь поступающие на службу офицеры приходили в восторг от первой церемонии, еще интересовались второй, но скучали на всех последующих. Сам же Вайнер высоко ценил декорум, которым были обставлены эти празднества. Обожая символы и знаки отличия, он не хотел, чтобы публично препарировался социальный инструментарий его чиновников, и, вопреки своей снисходительности, не позволял выходить за определенные рамки. Именно эту оплошность допустил Уильям Сомерсет Моэм, человек с лицом искушенного индейца-сиу, которого приняли, как подобает встречать писателя и джентльмена. Мистер Моэм свободно передвигался по стране, все увидел, за всем понаблюдал, а затем перегнал безвредный мед в жгучий ликер и едкие чернила, сочинив новеллы, которые Белый раджа счел недопустимыми. Когда три года спустя Сомерсет Моэм, с чистой совестью и уверенностью в собственной правоте, наивно спросил об аудиенции, писателю дали понять, что его визит неуместен.

— Я не допущу, чтобы поднимали на смех такого чиновника, как Стэнли: он служил еще при отце, зоз и всякий узнает его в облике этого... мистера Уорбертона. Бог свидетель, жизнь в наших дальних гарнизонах очень трудна! Персонажей, описанных в той новелле, где во время подготовки к приему раскрывается преступление, я считаю безвкусными и нахожу отвратительным то, как в образе Нила Макадама высмеяны наши английские ученые. Я не позволю, чтобы британских граждан изображали в презренном обличье мистера и миссис Грейндж. Я не допущу...

— Тесс... - Устало махнув рукой, цыкнула Мил. - Те, кого изобразил Моэм, в ярости, а все остальные сходят с ума от зависти. Ведь намного лестнее попасть на страницы художественного произведения хотя бы в виде карикатуры, нежели не попасть туда вообще.

— В любом случае, это возмутительно. Помимо вещей возмутительных, случались и тревожные аномалии. Например, паркет иногда скрипел под ботинками на резиновых подметках. Кто-то ходил взад-вперед по своему кабинету, отодвигал большой готический стул и садился. Дети замечали его в зеркалах, а служанка Ратна, ненароком встретив его у кухни, выронила поднос с чайным сервизом. Скотт не раз слышал, как кто-то бурчал за этажерками канцелярии или пересчитывал деньги у сейфа.

— Подобные вещи недопустимы, мистер О'Коннор.

— Ну так скажите ему об этом сами, мистер Харви.

— У нас и без того полно разгуливающих скал и прорицающих кувшинов. Только в одном Кучинге есть говорящее и потрескивающее дерево, тамильская нищенка с огромными глазами и отрубленная рука, ползающая, будто паук, по залам гольф-клуба. В одной из комнат форта Маргери-та хохочут черепа, не говоря уж о неприветливых блуждающих привидениях: они всего-навсего носят собственные головы под мышкой, но почему-то шокируют этим своим видом. Вам мало? Поверьте, появление раджи Чарльза лишь доказывает, что он не упокоился в лоне Авраамовом. Вижу, вы меня поняли... Я вовсе не удивлюсь, если он попал в...

— В чистилище, - быстро перебил его О'Коннор, который был католиком. - Разумеется, в чистилище, сэр, ведь, если не считать нескольких проделок, совершенных из любви к раджу, его можно назвать человеком порядочным.

— ...Потому что мы должны быть в Кучинге к середине октября.

— Какая досада! Мне бы хотелось еще заскочить в Париж, Пуарэ[96] будет там представлять свою новую коллекцию.

Они обедали в «Савое» и уже допивали кофе, как вдруг Вайнер узнал за соседним столиком Г. М. Уайтхеда. Этот известный своими сплетнями в светской колонке «Дамской газеты» журналист тайком подслушал весь их разговор. Увидев, что они собираются уходить, Уайтхед незаметно встал и направился в гардероб, чтобы за ними проследить, но Вайнер, смеясь, как мальчишка, велел принести им пальто прямо в зал. Затем он увлек Мип в служебный коридор и, минуя хозяйственные помещения, вышел с тыльной стороны отеля на резко спускавшуюся к Темзе улочку.