Габриэль Витткоп - Белые раджи
Ваш Вайнер».
Ну, разумеется, пора! Разъяренный Белый раджа тут же заговорил о «неповиновении». Вайнер тоже пришел в ярость:
— Правом наследования обладает старший сын. Поэтому должен был править не мой отец, а Брук Брук и его потомки. Я не допущу, чтобы это беззаконие повторилось теперь и со мной.
Впрочем, пару дней спустя раджа муда заявил, что готов покинуть Саравак, как только будут отменены воззвание и акт канцелярии. Раджа не собирался ничего отменять, Вайнер волен либо уехать, либо остаться, но его присутствие в правительственных службах и на заседаниях Верховного Совета перестало быть необходимым.
Негодуя на брата и упрекая его за председательство в Саравакском государственном комитете, основанном раджей в Лондоне для обеспечения контактов с британским правительством, Вайнер был убежден, что отцом манипулирует Адех. Однако Бертран ничего не знал: раджа затевал все в тайне и в одиночестве. Впоследствии Вайнер не раз имел случай удостовериться в лояльности младшего брата и, возможно даже, в положительной роли, сыгранной Комитетом в инвестиционных вопросах, торговом обмене и дипломатических отношениях. Но до этого дело еще не дошло, и в тревожной, лихорадочной атмосфере внезапного отъезда Вайнер написал брату письмо, где высказал собственные жалобы и подозрения:«...Я обязан выполнять здесь грубую работу, тогда как ты со своей кликой решаешь, что я должен, а чего не должен делать. Нет уж, уволь...»
Он добавил, что согласен вернуться, только если получит обратно свои полномочия и абсолютный контроль над всей страной. Ложку дегтя подлила Адеху и Сильвия.
Белый раджа переменил тактику: став на вид сговорчивее, он написал Вайнеру трогательно простодушное письмо, где выразил намерение отправиться в круиз вдоль побережья и проститься с друзьями. Он желал Вайнеру успеха и просил его отлучиться лишь на время официального приема Адеха и провозглашения: «У меня нет никаких личных амбиций, и я думаю только о будущей безопасности. Сорок четыре года назад, после кончины прежнего раджи, я пришел к власти в совсем иных обстоятельствах...»
Вайнер отнесся к письму скептически: он знал, что старый лис играл свою сентиментальную роль всякий раз, если его вину слишком явно обнажала какая-нибудь ссора. Буря, похоже, улеглась, но Чарльз сумел перевернуть все с ног на голову, и когда в конечном счете извиняться пришлось Вайнеру, отец ответил, что некоторые вещи трудно простить и невозможно забыть.
Младший сын Гарри обручился с Дороти Крейг, которая через несколько лет умерла, а Бертран женился на ее кузине Глэдис Палмер, дочери члена парламента сэра Уолтера Палмера. Давно и тесно связанная с Люсьеном Доде[88] (в высшей степени светским человеком, другом Бёрн-Джонса и Мередита[89]), хорошо знакомая со сливками высшего общества, появлявшимися на чаепитиях пожилой императрицы Евгении, и к тому же довольно самовлюбленная Глэдис оставила после себя занятные и нескромные мемуары под названием «Relations and Complications». И хотя тогда она еще ничего не писала, связь с семьей Доде превращала Глэдис в глазах старого самодержца-франкофила в музу парижских литераторов. Со своей стороны невестка считала его старым добрым папашей, тогда как Сильвия видела в нем бесчеловечного тирана, изверга со «взором василиска». Правы были, конечно, обе, просто их суждения касались разных сторон личности раджи.
Глэдис родила мальчика Антония, или просто Энтони, а Сильвия преждевременно разрешилась дочерью Леонорой, что Белый раджа счел весьма показательным. Он распределял по разным категориям не только своих чиновников, но и членов семьи, иными словами, бывали дети первого и второго сорта. Все очень просто.
Астана не могла похвастаться морем удовольствий, но особенно зловещими были там званые вечера. Отделенные друг от друга, подобно зернам от плевел, мужчины и женщины рассаживались в два ряда на чугунных скамьях, причинявших огромные мучения. Гости даже не смели шушукаться. Затем раджа Чарльз верховодил ужином, постукивая по столу пальцами и сверля единственным глазом каждого гостя по очереди, а льстецы восхищенно кричали ему в ухо: «О да, раджа! О нет, раджа! Вы абсолютно правы, ваше высочество!..» Так что чечакам добавить было нечего. Кормили прескверно. После ужина подавали кофе на террасе, где мигающий свет огнеупорных ламп привлекал ночную живность, которая, задевая руки и лица, пугала женщин. Раджа обычно уходил в конец веранды, садился особняком и, глядя в тропическую ночь, молча курил сигару. Иногда, то ли из-за больной простаты, то ли желая показать этим «неженкам», как мочатся в джунглях, он шумно орошал грядку.
Вечер не так давно закончился. Сильвия уже услала своих служанок и, облачившись в дезабилье из крепона цвета слоновой кости, намазывала лосьоном болезненный укус москита, когда в уборную вошел Вайнер.
— Это правда, Вайнер?
— Ну перестань, Мип!.. Опять ты за свое? Неужели это так важно?
— Для меня - важно.
— Но что я могу поделать? Ты же знаешь, я не в силах устоять перед женщинами: с первой же минуты мучаюсь вопросом, есть ли у меня хоть малейший шанс на взаимность. Если женщина отказывает, я вне себя от злости. Если отдается, мне скучно. Говорю же тебе: я ничего не в силах с этим поделать...
Поджав губы, она слушала с мрачным видом и вспоминала, как ее предупреждали еще до замужества, а она не хотела верить, думая, что уж при ней-то все изменится. Потом была сногсшибательная дылда Сара с птицами вместо обуви, рыжая фальшивка Бетти, королева фокстрота Вивьен, Бланш, Нора и первая Мод, вторая Мод, еще одна Мод, Лисбет, Синтия, Вера, Катлин...
— А теперь этот дурацкий роман прямо у меня подносом...
— Прошу тебя, Мип... Ты же знаешь, тобой я дорожу больше всех, - глупо прибавил он, и эта фраза ее добила.
Она осторожно закрыла за собой дверь и долго плакала в полумраке маленькой гостиной. Когда Сильвия вернулась в их общую клетку, Вайнер уже спал. Хорошо рассмотреть его она не смогла, но все же узнала это детское, нежное, чуть припухлое лицо, безмятежно расправлявшееся во сне.
Порой Чарльз подумывал о возможности хотя бы частичного регентства, но уже пару дней спустя выражал твердое желание править до самого конца единолично. Внезапно он снова вспомнил об отречении и даже назначил его на декабрь 1913 года, впрочем, лишь с согласия Верховного Совета и в случае если Вайнер пообещает остаться хотя бы на два года в Кучинге. В конце концов, об этом перестали или почти перестали говорить, понимая, что так же, как некогда у Джеймса и множества других старых монархов, в уме раджи поочередно одерживали верх мысль об отречении и опьянение властью. Единственным неизменным условием оставалось продолжительное присутствие раджи муды - возможно, именно потому, что Чарльз знал, насколько мучительна подобная перспектива для Вайнера. В любом случае, можно было предвидеть трудности наследования. К тому же Глэдис родила после малыша Энтони еще трех дочерей, а Сильвия раньше срока произвела на свет двух девочек. Естественно, такое положение вещей отдалило ее от невестки. Главное - она чувствовала, что, во избежание горших страданий, необходимо отделаться от Вайнера и видеть в нем лишь друга, чьи шалости воспринимаешь безразлично или с иронией. Между ними должно возникнуть братское сообщничество, но как этого добиться? Наверное, сначала притвориться, а затем путем притворства обрести действительную душевную свободу. У нее были дети, но она оставляла их лишь в надежде - вечно обманываемой - произвести на свет сына. Трое детей - это много, слишком много. Она не хотела испытывать судьбу в четвертый раз.
Вайнер был немногим счастливее Сильвии. Он не любил сильные переживания, искушения и обязанности. Иногда ему казалось, что из-за своих похождений он вертится, как белка в колесе, не в силах избежать этого рока, этой власти взглядов, улыбок, ресниц, ножек, смешанных духов и колеблющихся тканей... Постфактум Вайнер чувствовал усталость. Он прекрасно знал, что творится в душе Мип, и думал, что хотя любовь еще и не утрачена, он постепенно ее теряет: беспрерывно, словно вода, утекает что-то незаменимое, а пустынь он страшился.
Чарльз мечтал о телеграфной связи между Кучингом и Сингапуром, куда все еще приходилось отвозить сообщения, чтобы затем передавать их по кабелю в Европу. Каблограммы на средние расстояния отправлялись прямо из Лабуана, для раджи это было неудобно, но его отпугивали громадные расходы. Под конец он вступил в переговоры с «Англо-французской радиокомпанией», что привело к подписанию контракта, предусматривавшего установку оборудования на двадцать тысяч фунтов стерлингов, призванного связать Сингапур с устьем Сунгаи-Саравак. В понедельник 29 июня 1914 года договаривающиеся стороны должны были собраться на большой званый ужин по случаю подписания в гостиных клуба «Мэйфэйр». Рано утром Чарльз вышел на прогулку. День обещал быть великолепным, солнце уже припекало, а небо раскинуло над Лондоном свои ярко-лазурные шелка. Повсюду пестрели цветы, светлые платья, соломенные шляпки, раскрытые зонтики. Экипажи отбрасывали на сизые тротуары черные тени; дождя не было уже давно, и деревья покрывал тонкий слой пыли. Чарльз свернул на Вайго-стрит, где навстречу ему бросилась толпа ребятишек в фуражках, размахивая едва просохшими утренними газетами.
