Душа Японии - Лафкадио Хирн
Как только ему удалось уйти незаметно из дома, он взял свою саблю и прокрался на кладбище, где была похоронена девушка. Кладбище Миокодзи — одинокое место. Он разыскал ее могилу, опустился пред ней на колени, помолился и шепотом рассказал ей о своем намерении.
Вдруг он услышал ее голос и слово: «Аната» — «Ты»! Он почувствовал ее руку на своей и, когда обернулся, то увидел ее около себя на коленях, с прежней улыбкой, такой же прекрасной, какою она жила в его сердце — только немного бледней. Сердце его содрогнулось в немом удивлении, в радости и в сомнении пред этим мгновением.
Но она промолвила:
— Не сомневайся, это действительно я; я жива! Все было ошибкой. Меня похоронили слишком рано; мои родители сочли меня мертвой; а теперь они отправились на долгое богомолье. Но ты ведь видишь, что я жива, что я не привидение. Это я — не сомневайся, поверь! Я заглянула в сердце твое и это вознаградило меня за долгое ожидание, за все слезы и горе. А теперь отправимся скорее в другой город, чтобы никто ничего не знал и не было докучливых разговоров; ведь все думают, что я умерла.
И незамеченные никем, они отправились в путь-дорогу и пришли в деревню Минобу в провинции Кай. Там находится известный храм секты ничирен, и девушка заявила:
— Я знаю, что во время своего странствования по священным местам мои родители непременно зайдут и в Минобу; если мы здесь поселимся, то они найдут нас и все мы соединимся.
Когда они пришли в Минобу, она предложила:
— Заведем маленькую торговлю.
И они открыли лавку со съестными припасами на широкой дороге, ведущей к священному месту.
Они продавали игрушки и сласти для детей и пищу для странников. Так прошло два года; торговля их процветала, и небо послало им великую радость — сыночка.
Когда ребенку исполнилось год и два месяца, старые родители действительно пришли в Минобу и остановились перед маленькой лавкой, чтобы утолить голод и жажду. Узнав жениха их дочери, они разрыдались и забросали его расспросами. Он попросил их войти в дом, низко им поклонился и сказал:
— Верьте, это истинная правда; дочь ваша жива, она стала моей женой, у нас родился сынок, — она только что с ребенком легла отдохнуть. Прошу вас, пойдите к ней, обрадуйте ее своим появлением, потому что она очень тоскует без вас.
Старики с трудом могли поверить этим словам.
Пока молодой человек устраивал все для их удобства, они осторожно вошли в комнату и увидали спящего ребенка, но молодой матери не было там. Казалось, однако, что она не успела уйти, потому что подушка ее была еще теплой.
Долго напрасно прождав, они стали всюду искать ее, но нигде не нашли. Наконец под одеялом, которым были покрыты мать и ребенок, они нашли нечто, что несколько лет тому назад оставили в храме Миокодзи, — маленькую дощечку с именем умершей — ихаи их дочери. Тогда они поняли все.
Вероятно, у меня был очень задумчивый вид, когда Кинъюро умолк, потому что старик спросил:
— Господин, вам этот рассказ кажется глупым?
— Нет, Кинъюро, о нет, — поспешил я ответить, — этот рассказ навсегда останется в сердце моем.
МОНАХИНЯ В ХРАМЕ АМИДЫ
Супруг О-Тойо, дальний родственник, взятый в семью, был вызван вассальной службой в столицу. Эта первая разлука после свадьбы не тревожила О-Тойо; только тихая грусть опустилась в сердце ее. Но с ней оставались мать и отец, у нее был сынок, которого она любила больше всего на свете, в чем еле сознавалась даже самой себе. Кроме того, она была весь день занята: то хозяйничала, то ткала шелковые и бумажные ткани для платьев.
Раз в день она приготовляла на изящном лакированном подносике миниатюрную трапезу для далекого мужа, какие готовят духам предков и богам.
Подносик она ставила перед подушкой супруга к восточной стене комнаты, потому что он отправился на восток. Убирая кушанье, О-Тойо поднимала крышку мисочки, чтобы убедиться, осел ли внутри пар. Такова примета: пока родимый на чужбине здоров, на внутренней стороне крышки оседает пар; если же крышка суха — значит умер, и одна душа прилетала за пищей. Но лакированная крышка всегда была сплошь покрыта каплями влаги.
Мальчик был ее неизменной радостью. Ему минуло три года, и он задавал вопросы, на которые могли бы ответить лишь боги. Если ему хотелось играть, она складывала работу и играла с ним; когда же он был настроен так, чтобы смирно сидеть, она сидела с ним, рассказывая ему волшебные сказки или по-своему, — красиво и благочестиво, — объясняя ему чудесное и непонятное. По вечерам, когда пред алтарями и священными изображениями зажигались лампочки, она учила его детским молитвам; уложивши спать, садилась с работой у постельки, любуясь мирной прелестью его личика. Когда он во сне улыбался, она знала, что Куаннон, божественная, забавляет его играми из царства теней; и она шептала буддийское заклинание, взывая к Деве, «всегда милостиво склоняющейся на звуки молитвы».
В ясные дни она поднималась на гору Дакейяма со своим мальчиком на спине. Эти прогулки доставляли ему большое удовольствие; он жадно вслушивался и всматривался во все, что происходило вокруг него. Дорога постепенно поднималась в гору, чрез леса и рощицы, по цветущим лугам, между утесами, где в цветах жили сказки, а в старых деревьях ютились духи. Раздавался крик диких голубей: «коруп-коруп», и страстно нежное воркование ручных: «О-вао, о-вао», а цикады трещали, жужжали и пели...
Кто с тоской ожидает возвращения издалека любимого человека, тот идет на гору Дакейяма, с вершины которой открывается вид на несколько провинций. На этой вершине — камень, величиной и формой напоминающий человека; множество камешков разбросаны вокруг него и на нем. А рядом — синтоистский храм, посвященный духу некой принцессы. Она с тоской смотрела вдаль с этой вершины, ожидая далекого возлюбленного; но тот не вернулся, и с горя она умерла, навеки окаменев. Народ же на этом месте воздвигнул храм; в нем до сих пор молятся о счастливом возвращении с чужбины близких людей. Уходя, каждый молельщик берет с собою
