Душа Японии - Лафкадио Хирн
Кинъюро предполагает, что и японский буддизм признает холодные ады, но, наверное, ничего не знает об этом. Я же не думаю, чтобы холодный ад мог испугать японцев. Они так любят холод, что пишут стихи на китайском языке о прелести снега и льда.
Из ада мы попали на волшебный фонарь; там было еще просторнее и еще холоднее. Японские волшебные фонари почти всегда интересны, и особенно потому, что тут мы видим удивительную национальную способность приспособлять западные переживания к восточным вкусам. Эти представления всегда драматичны. За кулисами кто-нибудь произносит диалог, а действующие лица и декорации проходят перед нашими глазами, как прозрачные тени. Поэтому особенно удаются фантастические пьесы, где фигурируют привидения и духи; они пользуются особенным успехом.
Было так холодно, что я после первой драмы сбежал. Вот ее содержание:
Первая сцена: красивая крестьянская девушка с престарелой матерью сидят у себя дома. Мать судорожно рыдает и отчаянно жестикулирует. Из отрывочных, прерываемых рыданием слов мы узнаем, что девушка обречена на жертву Ками-сама в одиноком храме в горах. Этот Ками-сама — злой бог. Раз в год он мечет стрелу в крышу крестьянского дома; это значит, что на него нашел аппетит — съесть девушку. Если ему не пришлют сейчас же намеченной жертвы, он уничтожит посевы и скот. Мать плачет, рвет свои седины — и уходит. Уходит и девушка, поникнув головкой, — олицетворение обворожительной покорности.
Вторая сцена: перед харчевней на улице цветущие вишни. Входят кули, неся бережно, как носилки, большой ящик; надо предполагать, что в ящике сидит девушка. Ящик ставят на пол. Рассказывают все болтливому хозяину харчевни. Входит благородный самурай с двумя саблями. Спрашивает, в чем дело и что это за ящик. Узнает все сначала от кули, потом от болтливого хозяина. Взрыв негодования. Уверение, что Ками-сама — добрые боги и не едят девушек, а данный Ками-сама — диавол, а диавола надо убить. Приказывает открыть ящик. Посылает девушку домой. Сам лезет в ящик и приказывает кули под страхом смерти нести его к храму.
Третья сцена: кули с ящиком приближаются к храму. Ночь. Лес дремучий. В страхе кули роняют ящик и убегают. Ящик остается один в темноте. Появляется привидение, все белое, закутанное в прозрачное покрывало. Сначала жалобно стонет, потом отчаянно воет. В ящике ничто не шевелится. Привидение откидывает фату и показывает лицо — череп со светящимися фосфором глазами. (Публика единогласно издает крик: «А-а-а-а-а-а!») Привидение показывает руки — страшные, обезьяньи, с когтями. (Снова зрители издают крик: «А-а-а-а-а-а!») Привидение приближается к ящику, прикасается к нему, открывает его! Оттуда выскакивает благородный самурай. Сражение. Бой барабанов, как на войне. Благородный самурай искусно пользуется приемами рыцарского джиу-джитсу, бросает диавола на землю, торжествующе топчет его ногами, отрубает ему голову. Голова тотчас же растет, достигает величины дома, хочет откусить голову благородного самурая. Самурай разрубает ее своей саблей. Голова, извергая огонь, катится по земле и исчезает. Finis. Exeunt orones!
— Кинъюро, — сказал я на обратном пути, — я много читал и слышал японских рассказов о воскресении мертвых. И сам ты рассказывал мне, что до сих пор еще в это верят, и почему верят. Но судя по всему, что я читал и что слышал от тебя, воскресение покойников далеко не приятно. Они возвращаются или из ненависти, или из зависти, или потому, что от тоски не находят покоя. Но где говорится о тех, чье возвращение приносит счастье? Все, что известно о духах, вероятно, похоже на то, что мы видели сегодня вечером: много страшного, много отвратительного и нигде ни правды, ни красоты?!
Я так говорил, чтобы подзадорить его; и он ответил мне сказкой, как я ожидал и желал.
Давно, давно, во времена какого-то даймё, имени которого никто больше не помнит, в этом старом городе жили юноша и девушка, которые очень любили друг друга. Их имена позабыты, но воспоминание о судьбе их осталось. Со дня рождения их обручили, и в детстве они часто вместе играли — родители их были соседями. А когда они выросли, то еще сильнее полюбили друг друга.
Юноша еще не возмужал, когда его родители скончались. И он пошел служить богатому самураю, военному в высоких чинах, другу его родственников. Покровитель его искренне полюбил, потому что он был вежлив, умен и ловок в обращении с оружием; молодой человек надеялся скоро достигнуть хорошего положения и жениться. Но на севере и востоке разгорелась война, и неожиданно он получил приказание от своего господина последовать за ним на поле брани. Перед отъездом ему удалось еще повидаться с любимой девушкой; в присутствии родителей они обменялись клятвой верности; и он обещал, если останется жив, возвратиться через год, чтобы соединиться с возлюбленной навсегда.
Много времени прошло без известий о нем. Тогда еще не было почт, как теперь. А у девушки так болело сердце, когда она думала об опасностях, которые грозили ее милому на войне, что она все бледнела, хирела. Наконец, пришла весть от него с посланным, приехавшим из армии, — это было первым и последним известием. Бесконечно в ожидании тянется год. Но год миновал, а он не вернулся. Сменялись и еще времена года, но он все не возвращался. Тогда девушка решила, что ее возлюбленный наверно убит. Она извелась от печали, захворала и умерла; и ее похоронили. Бедные старые родители, лишившись единственной дочери, так тосковали, что решили покинуть свой одинокий, печальный дом, распродать имущество и отправиться в далекое странствование к «Тысячи храмам» секты ничирен; такое странствование продолжается несколько лет.
Они продали домик со всем имуществом за исключением священных реликвий, которых никогда нельзя продавать. Оставили они также «ихаи» покойной дочери, и все спрятали в семейном храме; так поступают всегда, покидая родину. Семья принадлежала к секте ничирен, а их храм был Миокодзи.
Не более как через четыре дня после их отъезда вернулся в город жених их дочери. Он употребил все старания, чтобы вовремя исполнить свое обещание, но провинции, которые ему пришлось проезжать, были на военном положении, все пути и дороги были заняты врагами; кроме того, и другие препятствия задерживали
