Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
Сын, по наружности не краше его самого, вдобавок еще был крив на один глаз. Тем не менее, приезжая на каникулы в родной город, он открыто показывался с женщинами легкого поведения. Мало того что он связался с дурной компанией, он еще четыре раза проваливался на экзамене и, следовательно, чиновником мог стать разве что на основании своего выпускного свидетельства. Целая пропасть отделяла его от людей высшего полета, сдавших государственный экзамен. Гнус, решительно порвавший с сыном, понимал закономерность случившегося; более того, он все это предвидел, после того как подслушал, что сын в разговоре с приятелями именует отца «этим именем».
Значит, можно надеяться на подобную участь для Кизелака, фон Эрцума и Ломана, главное Ломана; рок уже настигал его благодаря артистке Розе Фрелих. Гнусу не терпелось расправиться с Ломаном. Двое других померкли рядом с этим человеком, рядом с его независимыми манерами и жалостливым любопытством, появлявшимся в его взгляде, когда учитель выходил из себя. «Да и вообще, что это за ученик?» — Гнус с разъедающей ненавистью думал о Ломане. Под островерхими городскими воротами он внезапно остановился и громко проговорил:
— Эти — наихудшие!
Ученик — серое, забитое, коварное существо, которое не знает в жизни ничего, кроме своего класса, и ведет нескончаемую подпольную войну с тираном: таков Кизелак; либо это рыжий придурковатый детина, которого тиран благодаря своему умственному преимуществу держит в состоянии вечной тревоги: например, фон Эрцум. Но Ломан… Ломан, кажется, усомнился в правах тирана. В душе Гнуса все накипало и накипало унизительное чувство, испытываемое небогатым начальником, видящим, как его подчиненный щеголяет в отличном костюме и сорит деньгами. А тут его вдруг осенило — все это нахальство, и больше ничего! Нахальство, что Ломан всегда выглядит опрятным, нахальство, что у него чистые манжеты, и такая физиономия — тоже нахальство. Сегодняшнее сочинение, знания, почерпнутые этим учеником вне школы, из которых самое возмутительное — артистка Роза Фрелих, — тоже нахальство. А сейчас Гнус еще уяснил себе — нахальство и то, что Ломан не называет его «этим именем».
Одолеваемый такими мыслями, Гнус поднялся до конца узкой улички, застроенной домами с готическими фронтонами, к церкви, вокруг которой бушевал форменный ураган, и, придерживая руками распахивавшуюся шинель, стал снова спускаться под гору. Затем он свернул в переулок и в нерешительности остановился у одного из первых домов. Здесь по обе стороны двери были прибиты деревянные ящики, в которых за проволочной сеткой висели афиши «Вильгельма Телля». Гнус прочитал афишу в одном ящике, затем в другом. Наконец он решился и, боязливо озираясь по сторонам, прошел через подворотню в прихожую. Ему показалось, что за маленьким окошком, освещенным лампой, кто-то сидит; от волнения он плохо видел. В этом злачном месте он не был уже лет двадцать, и его грудь теснила тревога властелина, покинувшего свою страну: а что, если его не узнают, по незнанию неуважительно обойдутся с ним, заставят почувствовать себя простым смертным?
Он стоял перед окошком, негромко покашливая. Но поскольку ответа не воспоследовало, постучал согнутым указательным пальцем. Из окошка высунулась голова кассира.
— Что прикажете? — хрипло осведомился кассир.
Сначала Гнус только шевелил губами. Они уставились друг на друга, он и отставной актер с бритой синей физиономией и приплюснутым носом, на котором красовалось пенсне. Гнус едва выдавил из себя:
— Вот оно что! Вы, значит, ставите «Вильгельма Телля». Отличный выбор.
— Уж не полагаете ли вы, что нам это доставляет большое удовольствие? — отвечал кассир.
— Нет, я ничего такого не полагаю, — поспешно заверил Гнус, испугавшись, что этот разговор заведет его слишком далеко.
— Билеты не расходятся. А по контракту с городом мы обязаны ставить классические вещи.
Гнус счел, что уже пора представиться.
— Учитель местной гимназии Гну… Нусс.
— Очень приятно. Блуменберг.
— Я охотно посетил бы вместе со своим классом представление классической пьесы.
— Превосходно, господин профессор. Не сомневаюсь, что это известие чрезвычайно обрадует нашего директора.
— Но… — Гнус поднял указательный палец… — это должна быть одна из тех драм, которые мы изучаем в гимназии, а именно, я бы сказал, — «Орлеанская дева».
У актера отвисла нижняя губа, он поник головой и с грустной укоризной исподлобья посмотрел на Гнуса.
— Весьма и весьма сожалею, но эту пьесу нам пришлось бы репетировать заново. Неужели Телль так-таки и не удовлетворяет вас? Право, весьма подходящая пьеса для юношества.
— Нет, — отрезал Гнус. — С Теллем ничего не выйдет. Нам нужна дева. И к тому же, — настоятельно прошу вас обратить внимание, — Гнус с трудом перевел дух, так у него билось сердце, — чрезвычайно существенно, кто будет исполнять роль Иоанны. Это должна быть большая артистка, которая сумеет, собственно говоря, именно показать ученикам все величие девы.
— Ну, разумеется, разумеется, — немедленно согласился актер.
— Перебирая в уме всех актрис вашей труппы, о которых мне пришлось слышать наилучшие и, надо думать, справедливые отзывы…
— Ах, что вы говорите!
— Я остановился на фрейлейн Розе Фрелих.
— Как вы изволили сказать?
— Роза Фрелих, — Гнус затаил дыхание.
— Фрелих? Да у нас нет такой актрисы.
— Вы в этом вполне уверены? — бессмысленно переспросил Гнус.
— Позвольте, я ведь не сумасшедший.
Гнус уже не смел поднять глаза.
— Тогда я, право, даже не знаю…
Актер поспешил к нему на помощь.
— Здесь, видимо, какое-то недоразумение.
— Ну, да, да, — подтвердил Гнус с ребяческой благодарностью. — Прошу прощенья.
И начал с подобострастными поклонами отступать к двери.
Кассир оторопел. Потом спохватился и крикнул:
— Господин учитель! Мы ведь еще не обсудили всех подробностей. Сколько вам нужно билетов? Господин учи…
В дверях Гнус обернулся; его губы скривились в боязливую улыбку:
— Еще раз прошу прощенья.
И сбежал.
Сам того не замечая, Гнус спустился под гору, к гавани. Здесь раздавались тяжелые шаги грузчиков, перетаскивавших мешки, и протяжные крики рабочих, лебедками поднимавших эти мешки в верхний этаж амбаров. Пахло рыбой, смолой, маслом, спиртом. Мачты и трубы вдали на реке уже подернулись сумеречной пеленой. Среди всей этой сутолки и делового оживления, еще возросшего перед наступлением темноты, бродил Гнус со
