В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню
Я покинул его так скоро, как только позволяли приличия, и, надев цилиндр, вышел из гостиницы в компании одной лишь увесистой трости. По пути я завернул во двор посмотреть на окна графских комнат. Они, однако, оказались закрыты и зашторены, так что я был лишен даже столь зыбкого утешения, как созерцание света от лампы, под которою прекрасная дама, быть может, писала, или читала, или сидела и думала о… да мало ли о ком.
Стараясь снести выпавшее на мою долю лишение со всем возможным достоинством, я предпринял небольшую прогулку по городу. Не стану докучать вам ни лунными пейзажами, ни многословными излияниями человека, влюбившегося с первого взгляда в красивое лицо. Скажу лишь, что прогулка моя заняла около получаса и на обратном пути, сделав крюк, я вышел на небольшую площадь. По обеим сторонам ее вырисовывалось по два дома с высокими фронтонами, а на постаменте посреди площади стояла иссеченная дождями каменная статуя; ее разглядывал худощавый человек выше среднего роста, в котором я тотчас узнал маркиза д’Армонвиля. Он тоже меня узнал и со смехом шагнул мне навстречу.
– Вы удивлены, что месье Дроквиль предается изучению древних изваяний в лунном свете? Но надо же как-то коротать время. Вижу, и вы страдаете от ennui[20]. Ox уж эти провинциальные городишки! Не представляю, как люди в таких живут. Когда-то в молодые годы я приобрел дружбу, делающую мне честь, но, право, прозябаючи в этой дыре, я уже, кажется, готов был бы о том пожалеть… если бы, конечно, мог допустить до себя такую мысль. Вы-то, полагаю, утром двинетесь в Париж?
– Да, и уже заказал лошадей.
– Ну а мне надлежит дожидаться здесь письма или нарочного; то и другое вызволило бы меня, да только не знаю, как скоро это произойдет.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?.. – начал было я, но он перебил:
– Тысяча благодарностей, месье, но ничем: в этой пьесе все роли расписаны заранее. Я – лицедей непрофессиональный и участвую в ней исключительно по дружбе.
Так продолжал он говорить еще некоторое время, пока мы не спеша двигались в направлении «Прекрасной звезды». Затем наступила пауза, которую я прервал, спросив, знает ли он что-нибудь о полковнике Гаярде.
– О полковнике? О да: этот господин слегка не в себе; он ведь был тяжело контужен, притом не единожды. Из-за этого он постоянно страдает какой-нибудь манией. В свое время в военном министерстве уже не знали, что с ним делать; пытались подыскать ему подходящую службу – только не строевую! – но тут как раз случился Наполеон и привлек к своей кампании всех без разбору; представьте, он поставил Гаярда командовать полком. Хотя этот офицеришка всегда был отчаянным драчуном, а Наполеону только того и надобно.
Оказалось, что в городке есть еще одна гостиница – под названием «Щит Франции». У ее дверей маркиз остановился и, пожелав мне доброй ночи, с таинственным видом исчез.
Неспешно продолжая путь в «Прекрасную звезду», я углядел в тени тополей маленького подавальщика, который приносил мне недавно бургундское. Мальчуган уже собирался прошмыгнуть мимо, но я задержал его, так как хотел кое о чем спросить.
– Ты, кажется, говорил, что полковник Гаярд как-то прожил неделю в вашей гостинице?
– Да, месье.
– Скажи-ка, а у него не бывает помрачений?
Мальчик вытаращил на меня глаза.
– Каких помрачений, месье?
– Ну, никто никогда не говорил при тебе, что он повредился умом… нет?
– Нет, месье. Он, правда, любит покричать; но ум у него на месте.
– Вот и пойми, – пробормотал я, отходя.
Вскоре показались огни «Прекрасной звезды». У подъезда стояла освещенная луною карета, запряженная четверкою лошадей, изнутри же доносился безобразный шум, причем зычный голос полковника перекрывал все остальные звуки.
Молодые люди и вообще-то, как правило, не прочь полюбоваться на скандал, по крайней мере издали. А на сей раз у меня к тому же было предчувствие, что скандал этот может иметь некоторое касательство ко мне лично. Пробежав всего ярдов пятьдесят, я ступил в вестибюль старой гостиницы. Я не ошибся – главным действующим лицом в этой диковинной драме был полковник Гаярд: с саблею наголо он преграждал дорогу графу де Сент-Алиру, одетому в дорожное платье и закутанному, по обыкновению, в черный шелковый шарф; граф явно был перехвачен полковником на пути к карете. Несколько поодаль за графом стояла графиня, тоже в дорожном платье; густая черная вуаль ее была опущена, в тонких пальцах она держала белую розу. Полковник являл собою поистине дьявольский сплав бешенства и ненависти: глаза его лезли из орбит, вены буграми вздулись на лбу, на губах выступила пена; он страшно скрежетал зубами. Обличительные речи он сопровождал топанием ногою об пол и угрожающими взмахами оружия.
Хозяин гостиницы тщетно пытался утихомирить разбушевавшегося вояку: тот ничего не желал слушать. Два бледных от страха подавальщика пялились на происходящее с безопасного расстояния. Полковник вопил, метал громы и молнии и со свистом рассекал воздух саблею.
– Я еще сомневался, когда увидел на дворе карету с красными птичками; не поверил, что вы имеете наглость путешествовать по большим дорогам, останавливаться в честных гостиницах и спать под одною крышею с честными людьми. Вы! Вы, оба! Вампиры! Оборотни! Позвать сюда жандармов, я сказал! Клянусь святым Петром, черт подери, пусть только хоть один из вас попробует шагнуть к двери – снесу головы обоим!
На миг я застыл, ошеломленный. Ну и дела! Я подошел к даме. Она судорожно сжала мою руку.
