Филип Честерфилд - Письма к сыну
Люди мелкие начинают торопиться, когда дело, за которое они взялись, оказывается им не по плечу, -- а так оно чаще всего и бывает; они приходят в смятение, начинают бегать, суетиться, всем надоедать и окончательно сбиваются. Они хотят сделать все сразу и ничего не успевают. Человек же разумный прежде всего рассчитывает, сколько ему понадобится времени, чтобы сделать все хорошо, и если он спешит, то это сказывается лишь в том, что он последовательно прилагает к тому все усилия; он старается достичь своей цели спокойно и хладнокровно и не начинает другого дела прежде, чем не окончит первого. Понимаю, что ты очень занят и тебе приходится заниматься множеством самых различных вещей, но помни, было бы гораздо лучше, если бы ты сделал хотя бы половину из них хорошо, а половину не сделал вовсе, чем сделал все, но лишь кое-как. К тому же из тех считанных секунд, которые ты сможешь сберечь в течение дня, избрав себе вместо хорошего почерка плохой, никогда не соберется ничего значительного, что могло бы вознаградить тебя за бесчестие и насмешки, которые ты навлечешь на себя, если будешь писать каракулями, наподобие какой-нибудь уличной девки. Суди теперь сам: если твой отменно плохой почерк показался нелепостью даже мне, то как же на него посмотрят другие, у которых нет такого пристрастия к тебе, какое есть у меня.
Был такой папа, кажется это был папа Киги, которого высмеивали как раз за то, что он уделял много внимания мелочам, а в больших делах ничего не смыслил, почему его и прозвали maximus in minimis и minimus in maximise205. Почему? Да потому, что он занимался мелочами тогда, когда надо было делать важнейшие дела. В настоящий период твоей жизни и при твоем положении тебе приходится заниматься только мелочами и у тебя должно войти в привычку делать их хорошо, чтобы потом, когда тебе придется думать о более значительных вещах, мелочи эти ничем не могли бы тебя отвлечь. Привыкни сейчас писать хорошо, для того чтобы впоследствии, когда тебе придется писать королям и министрам, ты мог бы думать только о том, что ты пишешь. Научись сейчас хорошо танцевать, хорошо одеваться, хорошо держать себя в обществе, чтобы потом совсем выкинуть все эти мелочи из головы, чтобы все это делалось само собой, тогда, когда это понадобится и когда тебе придется заниматься более значительными делами.
Так как я неотступно думаю обо всем, что может иметь отношение к тебе, мне пришла в голову одна мысль, которую я считаю нужным высказать сейчас, для того чтобы предотвратить те трудности, которые в противном случае могут у тебя возникнуть, -- вот она: по мере того как число твоих знакомых в Париже будет расти, ты не сможешь бывать у твоих старых знакомых так часто, как бывал тогда, когда у тебя не было новых. Так, например, первое время ты, по-видимому, чаще всего бывал у госпожи Монконсейль, леди Харви и госпожи дю Бокаж. Теперь, когда ты приобрел столько новых знакомых, ты уже не сможешь бывать у них так часто, как прежде. Но, прошу тебя, не давай им ни малейшего повода думать, что ты пренебрегаешь ими или их презираешь, предпочтя им новые, более высокопоставленные и блистательные знакомства: с твоей стороны это было бы неблагодарностью и неблагоразумием, и они никогда бы тебе этого не простили. Бывай у них часто, хотя и не задерживаясь так долго, как раньше; скажи им, что, к сожалению, должен уйти, потому, что приглашен туда-то и туда-то, и долг вежливости обязывает тебя там быть, и при этом сделай вид, что тебе больше хотелось бы остаться с ними. Короче говоря, постарайся приобрести как можно больше друзей и как можно меньше врагов. Говоря о друзьях, я не имею в виду близких и закадычных друзей, которых человеку и за всю-то жизнь не набрать больше пяти-шести, но разумею друзей в обычном смысле слова, иначе говоря, людей, которые хорошего мнения о тебе и которые, исходя из своих собственных интересов, более склонны делать тебе добро, нежели зло, но и не больше. В конечном итоге я снова и снова рекомендую тебе les graces206. Сопутствуемый ими, ты можешь в известной степени делать все, что тебе захочется, -все твои поступки вызовут одобрение окружающих; если же их не будет, все твои самые большие достоинства потеряют свою силу. Постарайся войти в моду среди французов, и они сделают тебя модным человеком в городе.
Месье де Матиньон и теперь уже называет тебя le petit Francais207. Если ты добьешься того, что в Париже все тебя будут так называть, ты станешь человеком a la mode208. Прощай, мой дорогой.
LXVII
Лондон, 28 февраля ст. ст. 1751 г.
Милый друг,
Non amo te, Sabidi, nec possum dicere quare, Hoc tantum possum dicere, поп amo te209. Эта эпиграмма Марциала смутила очень многих; люди не могут понять, как это можно не любить кого-то и не знать, почему не любишь. Мне кажется, я хорошо понимаю, что этим хотел сказать Марциал, хотя сама форма эпиграммы, которая непременно должна быть короткой, не позволяла ему разъяснить свою мысль полнее. Думаю, что означает она вот что: "О, Сабидий, ты очень хороший и достойный человек, ты наделен множеством замечательных качеств, ты очень учен; я уважаю тебя, почитаю, но, как бы ни старался, полюбить тебя все равно не могу, хоть, собственно говоря, и не очень-то знаю, почему. Ты не aimable210; у тебя нет располагающих к себе манер, подкупающей предупредительности, уменья себя держать и очарования, которые совершенно необходимы для того, чтобы понравиться, но определить которые невозможно. Я не могу сказать, что именно мешает мне тебя полюбить: здесь играет роль не что-то одно, а все, вместе взятое. А в целом ты не принадлежишь к числу людей приятных".
Сколько раз мне случалось в жизни попадать в такое положение: у меня было немало знакомых, которых я уважал и чтил, но полюбить никогда не мог! Я не знал, почему это так бывало, потому что, когда человек молод, он не дает себе труда разобраться в своих чувствах и отыскать их истоки. Но дальнейшие наблюдения и размышления разъяснили мне причину этого. Есть, например, человек, чей нравственный облик, глубокие знания и большой талант я признаю, восхищаюсь им и его уважаю. И, однако, я настолько неспособен его полюбить, что от одного его присутствия меня прямо-таки коробит. Сложен он так, хоть это никакой не калека, как будто из него хотели сделать позорище или посмешище человеческого рода. Ноги и руки его никогда не находятся в том положении, какое должны были бы занимать в соответствии с положением всего тела, но все время совершают какие-то действия, враждебные грациям. То, что он силится выпить, попадает куда угодно, только не к нему в горло; начав разрезать мясо, он непременно его искромсает. Не вникающий в жизнь общества, он все делает не ко времени и не к месту. Он вступает в горячий спор, не задумываясь над тем, кто его собеседник; ему все равно, какого звания, положения, характера и образа мысли те, с кем он спорит; не имея ни малейшего понятия о различных степенях фамильярности или почтительности, он не делает различия между людьми, стоящими выше него, равными ему и стоящими ниже, и поэтому, само собой разумеется, в двух случаях из трех ведет себя совершенно нелепо. Так можно ли любить такого человека? Нет. Самое большее, на что я способен, -- это считать его достойным уважения готтентотом.
Помнится, когда я учился в Кембридже, педанты этого затхлого учебного заведения приучили меня свысока относиться к литературе, все презирать и над всем смеяться. Больше всего мне хотелось что-то доказывать и с чем-то не соглашаться. Но достаточно мне было даже бегло ознакомиться со светом, как я увидел, что все это никуда не годится, и сразу же резко изменил свое поведение: я стал скрывать свои знания; я рукоплескал, не одобряя в душе, и чаще всего уступал, не будучи убежден, что это именно то, что я должен сделать. Suaviter in modo -- было моим законом и моими Книгами Пророков, и если я и нравился людям, то, между нами говоря, именно поэтому, а не в силу каких-либо более высоких знаний и заслуг.
Кстати, при слове "приятный" мне всегда вспоминается леди Харви -- пожалуйста, передай ей, что я считаю ее ответственной передо мной за твое уменье понравиться людям, что она в моем представлении есть некий приятный Фальстаф, ибо не только она сама нравится людям, но благодаря ей начинают нравиться и другие; что она может сделать что угодно из любого человека, и если, взявшись за твое воспитание, она не сумеет добиться того, чтобы ты нравился людям, это будет означать только то, что она не хочет этого, а не то, что она не может. Надеюсь, что ты du bois dont on en fait211; а если это так, то она -- хороший ваятель, и я уверен, что она сможет придать тебе любую форму, какую захочет. В светской жизни манеры человека должны быть гибкими, так же как в жизни политической гибкими должны быть его таланты. Часто надо бывает уступить, для того чтобы достичь своей цели, унизиться -- для того чтобы возвыситься; надо, подобно апостолу Павлу, стать всем для всех, чтобы завоевать расположение некоторых; и, между прочим, сердцем мужчины можно овладеть mutatis mutandis212, тем же способом, что и сердцем женщины, -- деликатностью, вкрадчивостью и покорностью, и приводимые ниже строки Драйдена могут относиться и к высокопоставленному лицу, и к возлюбленной:
