Виллем Элсхот - Избранное
И, взглянув на меня, добавил:
— У вас вполне презентабельный вид. Но надо носить ленточку в петлице. И держите голову прямо. Помните, что вы должны молчать или на крайний случай изрекать: «Очень интересно», если вдруг наступит пауза. Идет!
— А вот и я, — раздался голос сверху, и на лестнице появилась грузная женщина, явно страдавшая каким-то физическим недостатком. Я увидел, что она стоит вверху на площадке, словно у края пропасти. Она смотрела мимо нас и, казалось, обдумывала какое-то решение. Затем, повернувшись к бездне спиной, она судорожно ухватилась за перила и начала спускаться. Шаг за шагом спускаясь все ниже, она всякий раз ставила на ступеньку левую ногу, а правую осторожно приставляла к левой. Несколько раз она останавливалась, чтобы передохнуть, пока наконец не добралась до самого низа. Здесь она снова повернулась к нам лицом и, сделав последний, хорошо рассчитанный шаг, очутилась у кресла, в которое рухнула с гримасой, рассеявшейся, впрочем, как туман, после того как она посидела несколько секунд недвижимо.
Лет пятидесяти или шестидесяти, необыкновенно тучная, женщина была одета в кофту, застегнутую лишь наполовину. Зато юбка, по-видимому, была ей широка — затянув тесемку на поясе, женщина взяла понюшку табаку, а затем приветливо обратилась к нам:
— Добрый день, господа!
Может быть, Боорман решил, что его обычный зачин не годится для данного случая? Я ждал, что он, как всегда, заведет разговор про министерства и департаменты, но он сидел и молчал, нахохлившись, как курица, и морщины на его лбу обозначились еще резче.
— Уж верно, мне всю жизнь нести этот крест, — продолжала она, не рассчитывая на ответ.
Бросив удрученный взгляд на беспорядок, царивший на столе, она, кряхтя, нагнулась и, спустив левый чулок, показала нам распухшую, как у покойника, набрякшую ногу, покрытую коричневой мазью. Несколько раз надавив большим пальцем на колено, словно проверяя на спелость плод, она затем принялась осторожно разминать икру. Она не сказала: «Пощупайте сами, господа», но все же попросила Боормана подойти поближе, чтобы он, хотел он того или нет, собственными глазами убедился, что с ногой и впрямь дело плохо.
— Прошу прощения, — сказала она. — Я, конечно, могла бы проделать все это наверху, но мне было неловко заставлять вас ждать. Дела у нас всегда на первом месте, верно я говорю, господа? Вот здесь болит, — пояснила она. — Здесь и здесь. И там тоже, — продолжала она, ощупывая лодыжку.
Боорман встал, подошел к женщине и, осмотрев больную ногу с такой озабоченностью, словно она принадлежала ему самому, спросил, обращалась ли мадам к врачу.
— Что врачи, сударь! — воскликнула она. — Они меня чуть не извели, и я больше не желаю с ними связываться. Теперь, слава богу, я сама себе врач. А эта чудодейственная мазь — из аббатства Нехенберхен, где находится мадонна, излечивающая подагру. Мне следовало бы самой совершить туда паломничество, но не могу же я оставить фабрику. Интересно, поможет ли эта мазь.
Боорман, несомненно, понимал, сколь опасно было бы с налету сунуться к такому человеку с разговорами о журнале. Одно неосмотрительное слово, один неосторожный жест — и в душе, из которой жизнь, несмотря на болезнь и невзгоды, все еще не вытравила простоту, закопошится подозрение. Поэтому он снова заговорил о ее ноге и, безошибочно предположив, что она набожна — коль скоро она пользуется аббатской мазью, — добавил, что не следует падать духом, а надо уповать на того самого господа бога, против которого он столь настойчиво меня предостерегал.
Женщина поправила чулок.
— Паук поутру — к горю, в полдень — на счастье, вечером — к любви… А сейчас уже скоро полдень, — сказала она с радостной улыбкой и осторожно взяла из одной кучи пыльную книгу, с которой свисал вертевшийся штопором паук. С трудом поднявшись на ноги, она отворила дверь и выпустила насекомое в кузницу.
— Живые твари — это моя слабость, — застенчиво и в то же время решительно сказала она. — Видели вы моих собак, когда вошли в ворота? Уж конечно, они сейчас торчат в проулке и ждут, когда им бросят кость.
Боорман сказал, что он действительно видел милых песиков, и лишь затем спросил, что, собственно говоря, производит фирма «Лауверэйсен».
— Кухонные лифты, сударь, — ответила толстуха. — В пору застоя я беру любую кузнечную работу, но специальность наша — кухонные лифты.
Водворилась тишина. После короткой внутренней борьбы я собрался с силами и воскликнул: «очень интересно!», сам испугавшись своего голоса.
— Сударыня, — сразу же приступил к делу Боорман, — цель моего визита, собственно говоря, состоит в том, чтобы расспросить вас о положении в кузнечном деле как в Брюсселе, так и в его пригородах. Меня это интересует в первую очередь в связи с тем, что из-за роста заработной платы, давления профсоюзов и дороговизны земельных участков большинство предприятий вынуждено покидать центр, где расширение становится практически невозможным. Министерство промышленности не без оснований весьма обеспокоено всем этим, а поскольку мне не раз приходилось слышать самые лестные отзывы о нашей солидной фирме, я решил получить у вас консультацию по этому вопросу. Я взял на себя груд тщательнейшим образом изучить положение дел, с тем чтобы резюмировать полученные данные в большой публикации, первая глава которой увидит свет через несколько недель. К вашему сведению, я — редактор «Всемирного Обозрения Финансов, Торговли, Промышленности, Искусств и Наук», а также директор Музея Отечественных и Импортных Изделий. И журнал и Музей вам, конечно, известны. А этот господин — мой секретарь.
Когда Боорман сказал, что журнал и Музей ей, конечно, известны, женщина залилась краской.
— Не обижайтесь, сударь, но о «Всемирном Обозрении» я не слыхала и о Музее тоже. Конечно, это совсем никуда не годится, но если бы вы только знали, в каких условиях я работаю, вы бы, наверно, не стали бы судить меня слишком строго. Вы ведь говорили с моим братом, когда вошли сюда, не так ли?
Да, Боорман действительно имел честь познакомиться с господином Лауверэйсеном, как и со всеми милыми песиками.
— Мой брат, сударь, по существу, не занимается делами фирмы. Помощи мне от него почти никакой — вот разве что он усердно работает как обыкновенный сборщик. Хозяин фирмы ведь должен всюду поспевать, а я из-за своей ноги почти нигде не бываю.
Тут отворилась дверь мастерской и вошел господин Лауверэйсен с каким-то вопросом. Но он говорил так тихо, что я ничего не расслышал.
— Вечно ты что-нибудь придумываешь, — проворчала его сестра. Затем она стала рыться в груде рулонов, заглянула в три-четыре из них и наконец развернула чертеж.
— Вот спецификации, Питер. — Она тут же извлекла откуда-то циркуль и отыскала в куче хлама складной метр, сняла несколько мерок и принялась что-то высчитывать на столе.
— Дюпон хочет взять бульбовый профиль, — сказал господин Лауверэйсен.
— Пятьдесят девять… помножить на семь… разделить на три и четыре десятых, — уверенно проговорила она. — Дюпон просто глуп. Послушай-ка, о бульбовом профиле не может быть и речи. Швеллер дает четырехкратный запас прочности, а этого достаточно. Дюпон, Дюпон! Лучше бы он меньше прикладывался к бутылке!
Господин Лауверэйсен не — стал вступать в пререкания и ушел так же, как и пришел — вялой походкой, с опущенной головой. Не успел он войти в мастерскую, как стук молотков и скрежет напильников затихли и до нас донеслись звуки нарастающей перепалки. Сначала я различал два голоса, а затем послышалось сразу много голосов, как на политическом митинге. Мой патрон хотел что-то сказать, но тетушка Лауверэйсен знаком велела ему молчать.
— Слышите, сударь? — тихо спросила она, прислушавшись к перебранке и неодобрительно покачав головой. — И вот так это продолжается иной раз полчаса подряд — сначала о швеллере, а затем о капиталистах. Разве это не возмутительно?
— А у вас, сударыня, судя по всему, недюжинные технические способности, — с восхищением сказал Боорман.
— Да что вы, сударь! Что касается сопротивления материалов, то ведь есть таблицы, где все указано, так что достаточно туда взглянуть. Но кое-чему я действительно научилась за счет практического опыта. Иного выхода у меня не было, потому что мой брат… От него, знаете, и без того не было особого проку, а с тех пор, как он упал и ударился головой, дело совсем плохо.
После короткой паузы она продолжала серьезным тоном:
— Я очень рада, что наши лифты по-прежнему высоко котируются. Я ведь, по правде говоря, и не подозревала об этом, хоть всеми силами и стараюсь выпускать их прочными и добротными. Да, правда, я даже и не подозревала об этом — ведь из-за своей ноги я почти совсем не выхожу из дому, и сплошь и рядом мы вынуждены сидеть в конторе и ждать заказов, тогда как другие фирмы сами непрерывно охотятся за клиентами. Мне очень приятно услышать подобный отзыв от такого важного чиновника, как вы.
