Любовь Овсянникова - Вершинные люди
— Что я могла сделать? — начала она оправдываться, но я не дала ей договорить.
— Считать лучше!
— Вы же не даете мне слова сказать, — она обиженно засопела в трубку.
— Можно что-то изменить?
— Нет, конечно. Но я хочу объяснить, что произошло, — она сделала паузу и, видя, что я ее больше не перебиваю, продолжила: — Вчера после нашей с вами встречи в магазин привезли новую литературу. Я не увидела в этом подвоха, потому что это был день плановой поставки. Время подходило к концу рабочего дня и я не стала разбирать накладные, а тем более книги, оставив все на сегодня. А сейчас вот открыла бумаги и вижу, что…
— Что?
— Понимаете, я сама возмущаюсь. Нам свезли неликвиды, наверное, со всей области. Сущая макулатура. Не знаю, как его можно продавать.
— Например? — до сих пор я считала, что из книг можно все продать.
— Труды классиков марксизма-ленинизма, например, материалы партийных съездов. Макулатура, короче. Политическая. Она, конечно, уцененная, но все равно.
Да-а, вот об этом я просто не подумала! В коммерческом ассортименте ведь нет такого.
— И что, на всю сумму сверх того, что вы считали, привезли это барахло?
— Да, точно так и есть. Магазин забит им. Если придет пожарный — оштрафует.
— Ничего, отобьемся.
Молодец, книготорг! — хотелось мне крикнуть. Мало того что избавились от нерентабельного магазина, так еще одним махом реализовали залежалую литературу. Так еще пару магазинчиков продадут, и, гляди, въедут в новую экономику с хорошим капиталом.
После вихря событий первого дня, после неожиданного успеха в разрешении принципиальных вопросов сделки получить такой неожиданный удар по счетам — это было безбожно. Меня беспокоила срочность — надо оплатить в течение трех дней! — и добивала тяжесть вопроса: где взять сумму в три раза превышающую изначальную, хотя и той у меня тоже не было. Вот для чего Лобановой понадобились проволочки: то директрису спросить, то до завтра подождать... — а сама свозила со всех магазинов области остатки и подсчитывала их.
Вчерашняя радость моя была недолгой, хорошо, что я не сказала мужу, не похвасталась.
И тут я вспомнила о Василии Федоровиче Круглове. Как я могла о нем забыть? Конечно, я же выполнила свои обязательства — ура! — теперь наставал его черед.
Нетерпеливой рукой я набрала номер его домашнего телефона. Там не ответили — ни сейчас, ни через час, ни через два… На мои звонки у него просто не отвечали. Я принялась разыскивать его по всему городу, звонила знакомым. Но там, где он мог быть, его не оказывалось.
Истекал первый день отпущенного на оплату срока, а я надеялась только на Василия Федоровича и, не видя других вариантов, искала его и не могла найти. Не могла проинформировать, что скоропалительно, в один день, ураганно решился наш вопрос, так долго висевший в воздухе, предупредить, что сумма, которая нам требуется, значительно возросла, не могла ничем ни порадовать, ни огорчить: его нигде не было. Меня начинало лихорадить, я не знала, что делать. Поздно вечером, когда я снова и снова звонила к нему из дому, на том конце телефон по-прежнему молчал. Наконец ответила его жена.
— Василия Федоровича нет в городе, он в командировке, — сказала она.
— Надолго? — мне не верилось, что при таком фантастическом везении что-то может сорваться. Так не бывает!
— Будет через неделю, — ее ответ прозвучал как приговор.
Господи, ну и пусть его нет, быстро соображала я, но жена-то есть! Она посвящена в его дела. Мы и без него справимся. Снова звоню ей, рассказываю, в чем дело.
— Да, он говорил о ваших планах. Но сейчас у нас нет денег, — почти радостно звучал ее голос.
— Как нет? Он же заверял, что есть! Зачем мы затевали эту покупку? Как я теперь буду выглядеть перед своим директором? Из-за вас я подвожу человека, который поручился за меня, гарантировал мою порядочность и серьезность? Вы — безответственные люди!
Она слушала терпеливо, не перебивая. Подождав не последовавшего продолжения, сказала:
— У нас случились непредвиденные неприятности. На нас наехал автор книги «Воспитание щенка», пригрозил судом за нарушение авторских прав, и Василий Федоровича поехал к нему в Москву улаживать проблему с гонораром.
— Иными словами, ваши денежки тю-тю в Москву?
— Тю-тю, — она, похоже, все-таки радовалась.
— Вы меня подвели и теперь так спокойно говорите об этом?
— Мы пережили несколько дней сущего кошмара, и я рада, что они позади. Вы не знаете, что такое наезд. Но сегодня мне опять дышится легко.
— Как же вы издавали книгу без договора с автором? — мне показалось, что я не верю ей, хотя понимала, что она говорит правду.
— Мы купили готовые пленки. Фирма-посредник уверяла, что с автором все согласовано. Теперь придется еще и с ними разбираться. Но денег не стало, и появятся не скоро.
Что мне оставалось?
Ночь была бессонной. Я перебирала шансы, но их выбор был невелик, и они отпадали один за другим.
Наступил второй день, такой же безрадостный и беспросветный, не суливший облегчения. На помощь, по-прежнему, рассчитывать не приходилось. Пришла мысль позвонить в книготорг и просить об отсрочке платежа, хотелось верить, что, вернувшись из Москвы, Круглов найдет выход. Но потом я поняла, что не имею права этого делать, не посоветовавшись с директором. Ведь это он выступил моральным гарантом сделки, ему и принимать решение.
Ничего не подозревающий Николай Игнатьевич, воодушевленный тем, что так здорово помог мне, выслушал новость с таким выражением, будто выпил синильной кислоты.
— Как же ты, не имея денег, шла на сделку? — ошарашено спросил он. — В какое положение ты меня поставила?
Я объяснила, что, во-первых, должна была только получить согласие Лобановой на сделку и оформить ее на себя, а деньгами должен был заниматься Василий Федорович. И потом — книготорг нас обманул первым, завысив стоимость сделки в три раза за счет своей неликвидной макулатуры!
Наконец мой директор понял, что произошло задуманное коварство, соединенное с несчастливым стечением обстоятельств, и лишь выругал меня за долгую проволочку:
— Чего выжидала два месяца? За это время и рак мог свиснуть.
Я осмелела:
— Договоритесь об отсрочке. Вернется Круглов и что-нибудь придумает.
— Куда спешишь? Успеем. Есть еще завтрашний день, — он лукаво подмигнул. — Подумай сама, куда от нас денется Анна Федоровна? Но деньги искать надо.
— Теперь сами велите не торопиться, — защищалась я, понимая, что не права. — А может… — я замялась. — Может, можно, чтобы по счету заплатила типография, а я потом отдам? — странная смесь робости и наглости звучала в этих словах, имя которой — отчаяние.
Он аж подпрыгнул:
— Еще чего? Придумала! Выбрось из головы! — и он завернул крутое словцо.
После этого разговора тяжесть, оседлавшая душу, что я вовлекла в свои проблемы директора, а сама не подготовилась, свалилась с меня — он понял ситуацию и не рассердился.
И все же чудилось, что эта беспросветность, сгустившаяся со всех сторон, отрезала меня от людей и покрыла мое имя темным, несмываемым цветом. Как страшно, как обидно не иметь возможностей! Шанс, вполне посильный по способностям, может уйти в другие руки, к тому, к кому судьба благосклоннее. Горькие сетования на судьбу, размышления о своей жалкой участи неимущего человека терзали меня до утра. Я впервые не радовалась, что солнце поднимается над горизонтом, зажигая новый день, холодный, ветреный и пыльный. Где найти деньги, я так и не придумала.
Забрезжил рассвет.
Однако утро оказалось несколько не таким, как представлялось. За ночь выпал снежок, покрыл землю новым слоем. И хоть был тот слой тонок и невесом, но все же в очищенной им атмосфере появилась свежесть. Серость коротких дней, разбавленная сиянием белого кружева неровно лежащего снега, оживила в скользящих над землей, негреющих лучах солнца еще живущие хлопья надежды. Невнятная радость коснулась мира и осталась над ним, уже не выдуваемая занудными, надоевшими ветрами. Пыль, не взлохмаченная беспорядочными потоками воздуха, осела куда-то под выпавший снег.
Но что это давало безотрадной душе? Так и сидела я на следующий день в своем кабинете — отупело, безотчетно уставившись в слегка подновленный пейзаж за окном. О чем только не думалось в эти часы! Плавным, неспешным, смирившимся потоком текли они, мои мысли, достигая то кажущейся глубины, то измельчаясь до веры в чудо. Я наблюдала оживленную воробьиную возню на внешнем подоконнике — искорки жизни. Похоже, птицы считали, что все под солнцем зависит от их суеты и чириканья, поэтому усердствовали на совесть, вовсю стараясь не уронить надежды мира на них. «Так и я, — успокаивала я себя, — суечусь, переживаю, убиваюсь. Мне только кажется, что я представляю собой что-то значащее, важное, и меня люди замечают. На самом деле единство и борьба противоположностей правит бал и играет людьми, подсовывая им случай то как удачу, то как несчастье. За хлопотами и занятостью собой никто и не заметит ни моих побед, ни моих поражений».
