Любовь Овсянникова - Вершинные люди
А тогда он показался ужасно бестолковым. Меня изрядно разозлила его беспардонность и настырность. Досадливо глядя в его распахнутые глаза, постукивая костяшками пальцев по столу, я произнесла, медленно и монотонно:
— Для особо одаренных в повторяю шестой раз, — и еще раз слово в слово произнесла то, что говорила до этого.
Услышав такое, он преобразился в лице, побледнел, даже глаза его утратили цвет и сделались серыми, как пыль за окном. Экспансивный посетитель замер всем существом, застыл, впал в ступор! Только брови пару раз поднялись вверх, опустились, нависнув над ресницами, и вернулись на место, словно при приступе сильной головной боли. Недоумение? Затем на лице прорисовалось какое-то новое понимание происходящего и это изменило его выражение. Под кожей заиграли желваки, рот открылся для ответа, но, хватанув несколько раз воздух, закрылся. Чудовищным усилием воли этот человек подавил ярость, обиду, желание размазать меня по стене.
Я чувствовала, что мои глаза горят вызовом, но отступать и не подумала. Впившимся взглядом наблюдала за его внутренней борьбой и видела: истекшие мгновения протекали в расплеске, растреске, расшибе его эмоций — диких, первобытных — о силу воли, стремящуюся не выпустить их наружу. Каждое из этих мгновений сокращало расстояние между нами, ибо я оценила его умение обуздать себя. А он — что оценил он во мне?
Постепенно бледность сошла с его лица, там что-то дрогнуло и ослабило оцепенение, судорогу и застылость. Мое напряжение спало и разлилось по щекам горячим румянцем торжества. Схватка закончилась обоюдной победой, так бывает: мы оба победили, ибо выиграли друг друга.
Он резко, рывком пододвинул к себе стул и сел, по-американски положив одну ногу на колено второй. Пристально посмотрел суженными глазами:
— Допустим, вы очень умная. Почему же тогда у вас такое гнусное настроение?
— С чего вы взяли?
— А с того, что вы хамите людям. Что-то не ладится, да? — его глаза уже смеялись, выпуская на волю шальных бесенят раздражения: они ему надоели.
В тоне отсутствовало злорадство, но было превосходство человека, умеющего владеть собой и побеждать других. Моя неприязнь исчезла. Я успокоено молчала, как затихает природа после бури, после бешенства и бессмысленных разрушений.
— Итак, прекрасная, — потом он всегда так называл меня, подчеркивая вовсе не то, на что я претендовала. — Я жду, рассказывайте.
Можно сказать так: накануне этого разговора я была сама не своя. Но неправильным было бы и утверждение, что я вернулась теперь к себе истинной. Сильная, самостоятельная, способная на поступок, умеющая прятать эмоции, которые присутствуют здесь лишь для читателя, я обиженным тоном рассказала неожиданному посетителю о своих затруднениях, пожаловалась. На душе стало легче, словно оттуда ушла долгая-долгая зима, словно осела тяжелая замутненность от бурь и проступили истинные черты сущего.
— Только и всего? — послышался его голос, выводящий меня из повествовательного транса то ли насмешливостью, то ли легкомыслием.
— Что, мало?
— Да пустяки все это! — воскликнул он беспечно. — Вы можете на полчаса отлучиться с работы?
— Могу, — озадаченно протянула я, ожидая разъяснения.
Но он, ни во что не вникая дальше, схватил меня за руку и уже уводил из кабинета. Без пальто, без шапки, раздетую, запихнул в какую-то иномарку, стоящую во дворе типографии. Потом выяснилось, что это был «мерседес» — «ну очень крутая тачка», как он любил говорить.
Ехали молча и недолго. Через несколько кварталов машина остановилась возле нужного здания, где начинали сдавать в аренду пустеющие кабинеты. Как в тумане передо мной развернулись и промелькнули коридоры, лифт, еще коридоры, приемная. Остановились перед дверью из натурального дерева — здесь недавно сделали модный дорогой ремонт. Неожиданный знакомец подтолкнул меня к этой двери, и мы вошли.
Меня часто упрекают в том, что я склонна идеализировать людей. Может быть, со стороны виднее. Как и каждый нормальный человек, я знаю свои особенности, проявляющие то слабость, то силу характера, поэтому согласна — есть во мне такой недостаток. И сейчас он сам обнажается перед читателем, без обличителей и толкователей. В большинстве случаев я принимаю людей такими, какими их создала природа, различая, однако, цвета и оттенки на той палитре, где она замешивала краски, но иногда включаю при этом то серый, то розовый фильтр.
Можно было бы и не считать это таким уж редким качеством, если бы ему не сопутствовало другое, что было во мне, — желание потакать достоинствам человека. Глагол «потакать» носит негативный оттенок, как проявление ласкового снисхождения к чему-то предосудительному, нежелательному. Его можно заменить. Достаточно близко по смыслу того, что было в моем характере, подходит слово «потворствовать», но это звучит еще возмутительнее, хотя смысл сказанного остается тем же. Я просто не хочу использовать глагол «поощрять», хотя поощрять достоинства человека — похвальное занятие, но есть в этом слове что-то меркантильное, что идет от головы, от умышленного действия. А у меня же — характер!
Нет, я именно потакала тому в человеке, что мне нравилось, что было хорошего, светлого, на что можно положиться, чему доверять, с чем мириться, работать и дружить. Остальное для меня не имело значения, я на него не обращала внимания, в лучшем случае делала поправку на наличие, на то, что оно есть, и все. Каждого я воспринимала как сосуд, доверху наполненный содержимым, при этом всякая-всячина, как и полагается мути, опускалась на дно, а драгоценные эфиры души поднимались над нею. У кого-то их слой был толще, у кого-то тоньше, но я всегда старалась не расплескать эти капли природного дара. И старалась не поднять со дна муть.
Да, я люблю петь дифирамбы человеческому в человеке. И потому утверждаю, что в кабинете, куда я попала, за столом сидел симпатичный, абсолютно бесцветный человек моих лет. Вся его внешность, улыбка, наклон головы, взгляд — тлелись необыкновенной доброжелательностью. Предполагалось, что и голос должен быть тихим и мягким. Коротко стриженые усы неопределенного оттенка предназначались для того, чтобы прятать не приличествующую наступающим суровым временам доброту ухмылки вглубь торчащих срезов. Он напоминал Аристарха Ливанова, но в земном исполнении, скромном и без аристократической помпы и вальяжности.
Он выжидающе молчал.
— Виктор Михайлович, оплатите этой даме счет на… — Валентин Николаевич назвал сумму счета.
— Это в наших интересах? — последовал обращенный к нему вопрос тем голосом, который я и предполагала услышать от хозяина кабинета.
— Да какой там интерес! — воскликнул Углов. — Без интереса. Просто надо помочь ей. Она того стоит, — добавил он, глядя на меня с озорной симпатией.
— Счет с вами? — Виктор Михайлович, наконец, посмотрел на меня.
— Да, — я не услышала собственного голоса, так тихо он звучал, я прокашлялась, произнесла громче: — Со мной.
— Оставьте у меня. Мы оплатим. До свидания, — и он опустил взгляд в бумаги на своем столе.
Ничего не оставалось делать, только так и сделать.
— Как вам наш генеральный? — восхищенно спросил Валентин Николаевич, когда мы вышли в приемную, при этом в его тоне было ровно столько же экспрессии, сколько в тех вопросах, которыми он терзал меня в моем кабинете.
— Да-а! — сказала я со значением, вкладывая в интонации подтекст о его силе, мощи, но он меня, по своему обыкновению, не слушал и уже мыслями мчался куда-то дальше.
Вот я и на коне! — подумала и… испугалась, вспомнив сон, давнишний странный сон, который запомнился. Я резко остановилась и, заступив дорогу Углову, посмотрела на него так, как смотрят на половецкого идола, выставленного в музее.
— Что, прекрасная? Целоваться будем? — даже его голос теперь показался мне знакомым, точно из того сна. И лицо. И говорил он так, словно все время шутил.
— «Куда нам ехать, чтобы попасть вперед», да? — зачем-то спросила я, но он и не подумал уточнить, что я имею в виду.
— О, вам, чтобы попасть вперед, надо приблизиться ко мне, — ответил он, только в моем сне эти слова произносила я сама.
— Нет, все должно быть наоборот, не приписывайте себе чужих слов, — запротестовала я.
— Ха-ха-ха! — залился Углов беспечным смехом.
— Чего смеетесь?
— Я не смеюсь, я радуюсь.
И все же события, напоминающие сказку, в которые теперь невозможно поверить, но которые происходили на самом деле, на этом не закончились. Самое чудесное и трогательное, драматичное и дорогое было еще впереди. Оглядываясь назад, я до бессильных слез сожалею, что они были сосредоточены на слишком малом отрезке времени.
***
Сильный человек — это какой? Что характерно для него, что присуще? Чего в нем есть такого, чего нет у обыкновенного? Это хорошо или плохо, когда человек сильный? Из каких составляющих состоит понятие «сильный человек»?
