Андре Моруа - Для фортепиано соло. Новеллы
— Оружие закона, что это значит? Что он может тебе сделать?
— О, все… процесс по соблазнению его жены.
— Что за вздор! Шестнадцать франков штрафа? Он выставит себя на посмешище.
— Да, но такой человек, как он, может погубить любую карьеру. Сопротивляться — чистое безумие, а если, наоборот, уступить… кто знает?
— Ты согласился?
— Через неделю я уезжаю вместе с ней в коллеж в Люксее.
— А она согласна?
— О, — сказал Лекадье, — она изумительна. Я провел вечер у нее. Я спросил ее: «Вы не боитесь жизни в маленьком городке, среди заурядных и скучных людей?» Она ответила мне: «Мы уезжаем вместе, я услышала только это».
Тут я понял, почему Лекадье так легко уступил: его опьяняла мысль, что он будет свободно жить со своей любовницей.
В то время я был, как и он, очень молод: эта театральная развязка показалась мне настолько драматической, что я принял ее фатальную неизбежность, не помышляя о том, чтобы ее оспорить. Позднее, обдумав эти события, уже имея некоторое представление о людях, я понял, что Треливан ловко воспользовался неопытностью юноши, чтобы расчистить от мусора свою жизнь с минимальным ущербом. Ему уже давно хотелось избавиться от докучной жены. Мы впоследствии убедились, что он решил жениться на мадемуазель Марсе. Он знал о первом любовнике, но не посмел тогда затеять скандал с коллегой, что могло бы сделать его политическую жизнь довольно затруднительной. Принадлежность к власти научила его смиряться с обстоятельствами, и он стал поджидать более благоприятного случая. Лучшего он не мог и желать: юноша, раздавленный его авторитетом; жена, надолго удаленная из Парижа, если она решится последовать за своим возлюбленным (и очень вероятно, что она за ним последует, потому что он молод и она его любит); скандал, сведенный до минимума благодаря исчезновению протагонистов. Он увидел в этом выигранную заранее партию и победил в ней без всякого труда.
Две недели спустя Лекадье исчез из нашей жизни. Иногда он писал, но не явился на конкурс на получение должности преподавателя ни в этом году, ни в следующем. Волны, поднятые его падением, утихли и вскоре сошли на нет. В газете я увидел объявление о его браке с мадам Треливан. От некоторых товарищей я узнал, что генеральный инспектор министерства образования разрешил ему занять должность преподавателя в лицее городка В., поскольку за него очень просили «влиятельные политики». Потом я окончил университет и забыл Лекадье.
В прошлом году, когда по воле случая путешествия привели меня в В., я из любопытства зашел в лицей, который располагался в старинном аббатстве, одном из самых красивых во Франции, и спросил у консьержа, что стало с месье Лекадье. Консьерж этот оказался человеком услужливым и весьма красноречивым, который, вероятно, из-за того, что пребывал в атмосфере учебного заведения и усвоил науку вести журнал отсутствующих-присутствующих, приобрел повадки педанта.
— Месье Лекадье? — переспросил он. — Месье Лекадье состоит в преподавательском корпусе этого лицея уже двадцать лет, и мы все надеемся, что он дождется здесь выхода на пенсию… Впрочем, если хотите повидаться с ним, вам нужно только пройти через почетный двор и спуститься во двор для младших учеников, лестница слева. Он наверняка там и беседует с классной надзирательницей.
— Как? Разве лицей не распущен на каникулы?
— Конечно, но мадемуазель Септим согласилась присматривать днем за некоторыми детьми из семей, живущих в городе. Месье директор соблаговолил разрешить, и месье Лекадье приходит, чтобы составить ей компанию.
— Вот как! Но ведь он, этот Лекадье, женат, не так ли?
— Он был женат, — сказал консьерж тоном упрека и с трагическим видом. — Мы похоронили мадам Лекадье год назад, в канун праздника Святого Карла Великого.[26]
«Верно, — подумал я, — ей было около семидесяти… Странной, видимо, была жизнь этого семейства».
А вслух спросил:
— Кажется, она была намного старше его?
— Знаете, — ответил он, — это была одна из самых удивительных историй в лицее. Наша мадам Лекадье постарела как-то очень быстро. Когда они приехали сюда, она была, я не преувеличиваю, просто девушкой… белокурая, с розовым личиком… и очень гордая. Возможно, вы знаете, кем она была?
— Да, да, я знаю.
— Ну и, естественно, жена председателя совета, вы сами понимаете, что это такое для провинциального лицея… Вначале она нас очень тревожила. Мы все в этом доме живем очень дружно… Месье директор всегда говорит: «Я хочу, чтобы мой лицей был настоящей семьей» — и, когда входит в класс, спрашивает преподавателя: «Месье Лекадье (я называю его имя, как сказал бы месье Небу или месье Лекаплен), как поживает ваша хозяйка?» Но, как я сказал вам, поначалу мадам Лекадье никого не желала знать, не наносила никому визитов и даже ответных приглашений не делала. Многие из преподавателей сердились на мужа, и их можно понять. К счастью, месье Лекадье был галантен и улаживал все дела с их женами. Он человек, который умеет нравиться. Теперь, когда он читает лекцию в городе, собирается вся знать — нотариусы, промышленники, префект, словом, все… Вообще все улаживается. Сама его хозяйка тоже себя преодолела, в последнее время не было никого популярнее мадам Лекадье и любезнее не было никого. Но она так постарела, так постарела…
— Правда? — сказал я. — Если позволите, я попробую найти месье Лекадье.
Я пересек почетный двор. Это были древние монастырские галереи XV века, слегка потерявшие лоск из-за многочисленных окон, сквозь которые виднелись обшарпанные скамьи и парты. Слева сводчатая лестница спускалась во двор поменьше, обсаженный тощими деревьями. У подножия этой лестницы беседовали два человека: мужчина, стоявший ко мне спиной, и высокая женщина с костлявым лицом и жирными волосами, чей фланелевый клетчатый корсаж был затянут жестким поясом корсажа «цитадель» по старинной моде. Пара вела оживленный разговор. Сводчатый проход, создававший эффект акустической трубы, донес до меня голос, с необыкновенной четкостью напомнивший мне площадку перед дортуаром в Эколь Нормаль. И вот что я услышал:
— Да, Корнель, возможно, гораздо сильнее, но Расин более нежен и деликатен. Лабрюйер очень остроумно заметил, что один показывает людей такими, как они есть, тогда как другой…
Выслушивать подобные банальности, обращенные к подобной собеседнице, и предполагать, что они были высказаны человеком, который был наперсником первых моих идей и оказал на меня сильнейшее влияние в дни моей юности, было так странно и, главное, столь тягостно, что я невольно переступил через ступеньки на этой сводчатой лестнице, чтобы получше разглядеть говорящего в надежде, что ошибся. Тот обернулся, обнаружив неожиданные черты — седеющую бороду и лысую голову. Но это был действительно Лекадье. Он сразу узнал меня: на лице его появилось неопределенное выражение досады и почти муки, которое тут же исчезло за любезной улыбкой, чуть смущенной и неловкой.
С нешуточным волнением, не желая вступать в разговор в присутствии насторожившейся классной надзирательницы, я быстро пригласил моего друга на обед, назначив ему свидание в полдень, в ресторане, который он мне предложил.
Перед лицеем городка В. есть маленькая площадь, обсаженная каштанами. Я задержался там на некоторое время, задавая самому себе недоуменные вопросы: «От чего зависит успех или неудача человеческого существования? Вот Лекадье, рожденный для того, чтобы стать великим человеком, каждый год проверяет одинаковые сочинения многих поколений школяров из Турени и проводит каникулы, педантично ухаживая за смешным чудовищем, тогда как Клен, человек, конечно, умный, но отнюдь не гениальный, осуществляет в реальной жизни юношескую мечту Лекадье?» (Надо будет, думал я, попросить Клена, чтобы он добился перевода Лекадье в Париж.)
Направляясь к красивой романской церкви Святого Этьена, достопримечательности В., которую я хотел посмотреть, я пытался представить то, что привело к такому падению: «Вначале Лекадье не мог отличаться от себя самого. Это был тот же человек, тот же ум. Что же случилось? Должно быть, Треливан безжалостно удерживал их в провинции. Он сдержал слово и обеспечил Лекадье быстрое продвижение по службе, но закрыл ему дорогу в Париж… Провинция оказывает изумительное воздействие на некоторые умы… Сам я нашел в ней счастье. Когда-то в Руане у меня были преподаватели, которым согласие с провинциальной жизнью подарило великолепную безмятежность, чистый вкус и свободу от зигзагов моды. Но таким людям, как Лекадье, нужен Париж. В изгнании жажда власти приводит к поискам маленьких успехов. Стать светочем остроумия в В. — опасное испытание для того, кто наделен сильным характером. Стать там политиком? Очень трудно для чужака. В любом случае это долгая работа: есть законные права, понятие о старшинстве, своего рода иерархия. Для человека с темпераментом Лекадье разочарование должно было наступить очень скоро… Еще одно: одинокий человек мог бы ускользнуть, заняться другой работой, но у Лекадье была жена. После первых месяцев счастья она, вероятно, начала сожалеть об утраченной светской жизни… Можно представить себе ее медленное отступление… А потом она состарилась… Он же человек чувственный… Вокруг молоденькие девушки, занятия литературой… Мадам Треливан начинает ревновать… Жизнь превращается в череду глупых мучительных стычек… Потом болезнь, желание забыться, не забудем также привычку, удивительную относительность честолюбивых целей, счастье удовлетворенной гордости за успехи, которые в двадцать лет показались бы ему смехотворными (муниципальный совет, завоевание сердца классной надзирательницы). Но все же мой Лекадье, гениальный юноша, не может полностью исчезнуть: в этом уме должны оставаться широкие горизонты, быть может, слегка померкшие, но которые еще можно открыть, дождаться их…»
