Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)
— Мудрейший, я просто должен туда пойти, — твердо сказал Пан-и-Трун. — Еще один раз перед отъездом. Дома у нас, конечно, хорошо…
— Еще бы там было не хорошо! — вскричал старик негодующе.
Пан-и-Трун слегка склонил голову и продолжил:
— …и много раз в эти жаркие месяцы я мечтал о подледной рыбалке, об охоте на медведя или о доброй порции тюленьего жира. Но…
— Что такое?
— Но я хочу сохранить больше воспоминаний об этой великой фактории. Я хочу пройти по улицам не с проводником, а сам по себе, куда вздумается. Я хочу зайти в лавку, выложить свои деньги и сказать на их языке: «Твоя давай моя то, а моя давай твоя это». Я хочу спрашивать людей: «Как моя ходи туда и сюда? Многа спасиба».
Он никогда не отличался разговорчивостью, и эта речь, возможно, была самой длинной из всех им когда-либо произнесенных.
— Ты глупец! — проворчал старик.
Однако он хорошо знал Пан-и-Труна, а посему без дальнейших споров открыл свой кошель и вынул оттуда новенькую серебряную монету в четверть доллара.
— Трать деньги с толком, — сказал он. — Купи мне табаку. И не забудь принести сдачу.
Пан-и-Трун снова наклонил голову:
— Я так и сделаю, мудрейший.
Перед уходом он заскочил к себе в иглу, чтобы захватить собственные скромные сбережения: четвертак, два десятицентовика и пару центов. Этот капитал приятно звякал в руке, пока он раздумывал, куда бы его поместить, поскольку в его арктическом одеянии карманы отсутствовали. Стоит заметить, что одеяние это было не столь жарким и неуместным для октябрьского дня в Чикаго, как могло показаться на первый взгляд, ибо пошили его из самых тонких и легких шкур специально к выставке.
Несколько секунд он колебался, выбирая между своей меховой шапкой и соломенной шляпой, подаренной ему одним из посетителей, и наконец остановил выбор на шляпе.
Затем он спрятал деньги в мокасин, еще раз прикрикнул на собак, пытавшихся допрыгнуть до рыбы, и покинул эскимосское селение.
Стоило ему выйти на центральную аллею выставочного комплекса, как вокруг образовалось кольцо из зевак. Но за прошедшие месяцы Пан-и-Трун привык к любопытным взглядам и перестал нервничать по этому поводу. Теперь, в новой соломенной шляпе, он держался непринужденно, ощущая себя частью толпы, и жалел лишь о том, что не позаимствовал в дополнение к шляпе новые очки своего отца, которые помогли бы ему окончательно с этой толпой слиться.
Двигаясь по аллее, Пан-и-Трун миновал уже большей частью разобранные павильоны испанцев, голландцев, мексиканцев, а также китайское селение (все это время китайцы и эскимосы ревниво косились на выставочные успехи друг друга) и вышел на Мичиганский бульвар. Взволнованный и счастливый, он то и дело замирал перед витринами, пока не начинала кружиться голова от обилия выставленных там чудес. Так, с остановками, он постепенно продвигался в сторону высокого здания, где, как он знал, находился один из крупнейших универмагов Чикаго. Несколько месяцев назад его вместе с другими эскимосами провели по тамошним торговым залам, когда они совершали автобусную экскурсию по городу.
Но прежде надо было купить табак для мудрейшего, чтобы потом не тяготиться этой заботой; и он зашел в магазинчик, витрину которого украшали курительные трубки.
Мокрый от пота продавец тотчас повернулся в его сторону. Несколько мужчин, лениво слонявшихся между стендами, также уставились на нового посетителя.
Пан-и-Трун расплылся в улыбке. Он впервые самостоятельно совершал покупку в Америке.
— Моя твоя что-то давай, — объявил он. — А твоя давай что-то моя.
Продавец озадаченно взглянул на остальных мужчин и вновь повернулся к Пан-и-Труну:
— Я не против, братишка. Что ты хочешь мне подарить?
Улыбка Пан-и-Труна стала еще шире.
— Твоя не понимай. Моя давай что-то твоя…
Один из посетителей пришел на помощь продавцу.
— Кажись, он хочет дать тебе свою соломенную шляпу, Джордж, — подсказал он.
— Ну так пусть дает поскорее и уходит. Тут от одного его вида стало на десять градусов жарче.
Пан-и-Трун с сожалением покачал головой, но улыбка еще держалась на его физиономии. Затем он нагнулся и достал из мокасина свои деньги.
— Вот! — заявил он важно. — Моя давай твоя это — а твоя давай мне то.
И он указал на ряд жестянок с табаком на полках позади продавца.
— Трубочный табак?
Пан-и-Трун кивнул.
— Какой именно? — Продавец перечислил несколько сортов.
— Один, — сказал Пан-и-Трун. — Моя давай твоя, твоя давай моя.
Продавец выглядел растерянным — он явно не отличался сообразительностью. И вновь ему помог тот же мужчина, теперь переместившийся за прилавок.
— Вот, Робинзон Крузо, тут есть отличнейшие сорта табака, вникаешь? — сказал он и выставил на прилавок несколько жестянок. — Это за десять центов, это за четвертак, а вот это импортный, по два доллара за фунт. Сколько денег ты готов потратить?
Пан-и-Трун оглядел красивые банки и сказал:
— Один.
— Ладно, спросим иначе. Что у тебя есть? — (Пан-и-Трун показал свои деньги.) — Думаю, тебе нужен самый дешевый. Вот это хороший десятицентовый табак.
— Самая-самая дешевый, да? — уточнил Пан-и-Трун.
— Дешевле нет.
— Многа спасиба.
— Кури на здоровье. Только не подпали сам себя и не растопи свою ледяную избушку. До свиданья.
— Дасвидання. Моя твоя давай…
— Да понял я, понял. И моя твоя тоже давай. Все ясно — сейчас тебя понял бы даже банкир.
Пан-и-Трун проследовал дальше по Мичиганскому бульвару в направлении универмага. Он только что самостоятельно совершил покупку и сиял от радости. Теперь он сможет получить все, что пожелает. В многолюдном зале первого этажа он прошелся вдоль стендов и приобрел несколько номеров «Реальных сыщиков» и «Гангстерских тайн» — своих любимых журналов с картинками. Он помнил, что самая желанная вещь находится где-то на верхних этажах, но по пути к лестнице вдруг замер перед удивительным объектом, стоявшим на одном из прилавков. Это была изящная леди — точнее, ее верхняя часть — с накинутой на плечи короткой пелериной; у нее были ярко-голубые глаза и золотые волосы. Пан-и-Трун широко ей улыбнулся, осторожно тронул пальцем ее плечо и затем обратился к продавщице:
— Моя твоя давай…
Не слушая его, та взглянула на ценник пелерины и сказала:
— Два пятьдесят девять.
— Что твоя говори?
— Два доллара пятьдесят девять центов.
Он сокрушенно покачал головой и отправился дальше.
Когда эскимосы были здесь на экскурсии, их поднимали наверх на лифте и эскалаторе, но сейчас он не смог отыскать ни того ни другого. Посему он поднялся по обычным ступеням на второй этаж и тщательно его обследовал. По счастью, нужная ему секция обнаружилась уже на третьем этаже — он узнал ее сразу же, испытав радостное облегчение. Это была секция детских игрушек.
— Моя хоти самолет, — сказал он продавщице.
Та вздрогнула, увидев перед собой столь необычного клиента.
— Вы об этих моделях аэропланов? Ах да, теперь я вспомнила — вы все приходили сюда несколько недель назад.
Продавщица покрутила резинку моторчика и запустила модель под потолок зала. Пан-и-Трун восторженно наблюдал за ее полетом.
— Сколько моя давай? — спросил он.
— За это?.. Модели идут со скидкой по девяносто девять центов, цена снижена с полутора долларов.
Пан-и-Трун уныло оглядел свои финансы.
— Моя стока не моги, — сказал он. — Твоя давай за это?
— Нет, этого не хватит.
Глубоко расстроенный, он, однако, принял удар судьбы с улыбкой, словно это была величайшая в мире шутка, и пошел было прочь, но что-то в его облике тронуло продавщицу.
— Постойте-ка, вы. Если это все ваши деньги, вы можете попытать счастья в магазинах «Тысяча мелочей». Может, у них найдутся модели поменьше и подешевле этих.
— Тысяся мелосей?
— Один такой магазин есть недалеко отсюда. — Она подозвала мальчишку-разносчика. — Эрл, ты не отведешь этого… этого эскимоса в «Тысячу мелочей» за углом? Он, похоже, плохо понимает, что к чему.
Эрл окинул взглядом Пан-и-Труна и спросил с видом оскорбленного достоинства:
— Мне идти по улице рядом с этим?
— Ладно, не задавайся — было бы с чего. Я скажу мистеру Ричардсу, что отослала тебя с клиентом. Послушайте, мусью, или как там по-вашему, этот мальчик сейчас отведет вас куда нужно.
В считаные минуты Пан-и-Трун был доставлен к дверям соседнего магазина, через которые туда-сюда сновали люди. Но долго блуждать там ему не пришлось: неподалеку от входа он увидел прилавок с целой грудой всевозможных замко́в — висячих, врезных, накладных, секретных — и, крякнув от удовольствия, прямиком направился туда.
Замки́ были его страстью — еще совсем маленьким мальчиком он добыл свой первый замо́к, найдя его среди прочих вещей с раздавленного льдами русского парохода. Настоящих детских игрушек у него никогда не было, и он провел много часов, разбирая и собирая этот замо́к. Позднее миссионер подарил ему еще один, а очередное кораблекрушение добавило в его коллекцию сразу несколько штук. Эта его страсть к замка́м носила чисто теоретический характер, ибо практического применения для них у эскимосов не было за отсутствием в снежных иглу дверей; однако дорожные сундуки, которые им дали для поездки на юг, были снабжены столь хитроумными запорами, что только Пан-и-Трун был способен отпереть их, пользуясь куском изогнутой проволоки.
