Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
С замирающими от любопытства и ужаса сердцами они ползли к этому окну. Павлюк остался с Янькой в кустах, а ребята ползли ближе, ближе. Красноватые вспышки становились ярче, постукивание — тревожнее и выразительнее.
Стук-пых... Стук-стук-пых-х...
Окно было зарешеченным, и через него они увидели большущее подземелье с каменным полом и сводами. Все стены его, кроме одной, тонули во мраке, а эта одна была освещена сверкающими вспышками горна, над которым нависал черным грибом колпак. Возле очага стояли каменные столы с удивительными приспособлениями из стекла и металла.
Стук-пых... Стук-стук-пых...
В подземелье были четыре человека. Один сидел за столом, возле горна, и держал над жаровней что-то похожее на сковороду. Это из сковороды иногда пыхал вино-красный огонь, и тогда человек опять сыпал на нее черный порошок, качал головою и калил дальше.
Второй сидел поодаль. Перед ним трепетала, зажатая одним концом в тиски, металлическая полоса. Он постукивал по ней небольшим остроконечным чеканом.
Стук-пых... Стук-стук-пых-х...
Два остальных сидели, закутавшись в грубые суконные плащи, и смотрели в огонь. И все четыре были чем-то похожи; угасала красная вспышка, и тогда даже в свете горна можно было заприметить фарфоровую бледность лиц.
И все молчали, будто слова между ними были совсем ненужными.
Вспышки возникали все чаще. И вот человек возле очага снял с чугунка совсем круглую бутылку с узким рыльцем, всколотил какой-то осадок и показал человеку с полосой. Тот утвердительно опустил голову.
Трепетало красное пламя.
Человек с полосой взял ее и подал одному из сидящих. Освободил другую полосу, крутой дугою изогнутую между двумя тисками, и подал соседу первого. Они сбросили плащи и, оставшись в суконных штанах и белых сорочках, начали молчаливую и страшную своей молчаливостью игру во вспышках красного света. Начали ударять полосой о полосу, по-разному удерживая их, ударяли по очереди. Потом один ударял по полосе второго, воткнутой одним концом в щель между плитами пола. Потом второй ударял довольно толстой дубиной по полосе первого.
Один из ударов дубины сломал металл. И владелец дубины молча, с мрачным лицом, развел руками.
И тут вспышка небывало красного густого пламени охватила подземелье. Человек над жаровней стоял и скалил зубы в потоках красного света, змеившихся все выше и выше. Руки его были победно вскинуты вверх.
Это было так страшно, что ребята бросились прочь, и опомнились только за углом строения.
— Что видели? — спросил Павлюк.
— Вызывали кого-то, — коротко ответил Андрей.
— Кого?
— Не знаю. Но не к добру. Пошли отсюда.
— А огонь? — напомнил Кондрат.
— Да, огонь, — у Андрея упал голос.
Они подняли глаза к окну и увидели, что синий огонек угас. На его месте сейчас темнел провал окна. Обычный мертвый провал Больше ничего.
И ребята сразу ощутили, как ужас уступил место разочарованию. Огонь был так близко, такой высокий и синий. Кто знает, какие чудеса он освещал. И вот они, дураки, оставили его, дождались, пока он угас.
— Болваны, — возмутился Кондрат. — Оболтусы. Чекуши.
Это действительно было горько, если уже забыть о страхе. Столько раз видеть искру над кронами парка, решиться, наконец идти сюда, натерпеться страха, увидеть огонь вблизи, такой изменчивый и синий. И все испортить.
— Пошли, — бросил Андрей.
Опять тропа, на этот раз с уступа, в обход небольшой подковы озера. Опять запах грибницы и стылая роса.
Ребята шли молча с опущенными головами. Было холодно и неуютно под кронами деревьев. Хорошо, что хоть Янька не плакала, ибо ей было все равно, так она хотела спать. Андрей снял с себя свитку, и они подвязали девочку на спине Кондрата, сделав что-то наподобие мешка, в котором было тепло и уютно. Кондрат теперь мог освободить руки, ему стало легче.
— Придем еще сюда? — тихо спросил он у Андрея.
— Придем, — подумав, ответил Андрей. — Надо прийти.
— Кого они все-таки вызывали? — спросил Кондрат.
Андрей не ответил. Да и что можно было ответить?
Тьма. Глухие шаги. Сонное посапывание Яньки на спине у Кондрата. Начинает пробирать холод, тот сонливый холод, когда челюсти разрывает зевание и человек мечтает, как о высшем счастье, об охапке сена, в которую можно зашиться.
Мужественный дух предприимчивости и приключений всегда терпит от таких обстоятельств.
Они миновали озеро, с которого тянуло влажным холодком и рыбной сыростью. Парк опять сделался густым, — не парк, а какие-то чертовские дебри с валежником и ветробоем, с редкими глухими тропинками.
По одной из таких тропинок они шли довольно долго; шли и почти не надеялись, что когда-нибудь ей будет конец. Но она влилась в поперечную тропу, более широкую и напоминавшую скорее узкую дорогу, по которой едва может проехать воз. Дорожка эта была как тоннель — так сплетались над нею ветви деревьев, с левой стороны она, через каких-то пять саженей, вливалась в небольшую опушку. И опушка была тоже темной, ведь над нею склонялись, застилая небо и образуя над нею шатер, верхние суки могущественных вычурно-кряжистых деревьев. А под шатром, занимая почти всю опушку, стояло самое чудное строение, которое им пришлось видеть в своей коротенькой жизни.
Строение окружал частокол из заостренных бревен. Над частоколом поднимались только два-три венца стен да трехъярусная крыша из грубой замшелой щепы. На коньке верхнего яруса неподвижно возвышался «болотный черт» — вычурная коряга, какой ветры и гнилая вода порой придают подобие уродливого идола.
В венцах стен там-сям тускло блестели маленькие слепые окошки с резными наличниками. Такие же резные ворота разрывали в одном месте частокол.
И травы подступали к частоколу, а колья его венчали побеленные непогодой конские черепа с темными провалами глаз.
Дети не знали, что это была баня Раубича, построенная в «сказочном» стиле, но, содрогаясь, ощущали это сказочное и страшное. Это было как ужасающий лесной терем, из ворот которого светит глазами и отвечает путникам конская голова. Видимо, сюда, к этим воротам, должны были приезжать, чтобы погибнуть: вечером — светлый день, а перед рассветом — черная ночь.
И ночь явилась.
Из темного тоннеля дороги долетел усталый, редкий стук копыт, а потом появилась сама ночь, как это ей положено — на черном коне и в черном плаще.
Конь шел мерной поступью, а всадник сидел на нем, склонив голову, и длинный черный плащ, похожий на обвисшие большущие крылья, прикрывал репицу животного.
— Вот кого вызывали, — шепнул Кондрату Андрей.
Ребята не удивились, узнав ночь в лицо,
