Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Туча мыслей, нагромождение мыслей. Святым нельзя бездействовать. Но рука Станислауса была в гипсе и напоминала поверженную белую колонну.
На соседней кровати лежал столяр с раздробленной ногой. Когда время для него тянулось слишком медленно, он свистел. Он знал множество песен и песенок и намеревался на больничной койке научиться свистеть на два голоса. Но ему никак не удавалось сложить губы в две дудочки.
— До чего ж несовершенное создание человек! — вздыхал он. — Любой орга́н свистит на три, а то и на четыре голоса.
Станислаус утешал его:
— Но зато ты умеешь писать.
— Ты со мной говоришь?
— Ну конечно!
— А я уж думал, ты такая важная птица, что со всяким сбродом и говорить не станешь.
— Да что ты! — сказал Станислаус. — А ты не знаешь, как можно выяснить, живет ли человек там, где жил?
— Я сразу подумал, что ты ученый, разговор издалека начинаешь.
Станислаус промолчал до вечера. Он вновь взялся за святых и радовался приходу сестры Винеты. Как, у нее на правой руке обручальное кольцо? Ему совсем не хотелось, чтобы это нежное существо оказалось замужем. Он позавидовал мужу сестры Винеты.
— Я тебя днем случайно не обидел? — спросил его столяр с соседней кровати.
— Обиды надо прощать, — ответил Станислаус, не отрываясь от святой книги.
— Ты что, праведник?
— Я вхож в дома праведников.
— Ты хочешь найти чей-то адрес?
— Речь идет об одном человеке, у которого только пол-уха.
— И ты хочешь знать, живет ли он там, где жил?
— Нет, я только очень хотел бы знать, есть ли у него еще племянница, которая у него была?
— Так прямо и спрашивай про племянницу.
Столяр разъяснил Станислаусу, что он должен написать в адресный стол в Вильгельмстале и не забыть послать одну марку на почтовые расходы.
— Никто на свете не разберет, что я накорябаю левой рукой.
— Попроси сестру. Она напишет тебе письмо со штемпелем больницы.
— Сестра Винета святая, а письмо будет к, можно сказать, нечестивой племяннице этого самого дяди.
— Святая? Она так посматривает на мой член, когда поправляет мне постель!
— Не смей так говорить об этой благочестивой женщине!
— Я вижу то, что вижу!
Опять они долго молчали. И только вечером следующего дня столяр продолжил разговор:
— В конце концов, я вчера оскорбил тебя в твоих лучших чувствах.
— Обиды надо прощать, — опять вздохнул Станислаус.
Столяр нажал на кнопку ночного звонка. Явилась сестра.
— Бюднеру надо срочно написать письмо. Его дяде оттяпали пол-уха.
Сестра Винета принесла письменные принадлежности. Ее восковая рука выводила красивые строчки на бумаге с больничным штампом. Станислаус и сам бы не отказался получить красиво написанное письмо от сестры Винеты. Старый знакомец, шутик, вылез из-под одеяла.
— Хорошо вашему мужу, — сказал Станислаус. Брови сестры Винеты дрогнули. Станислаус опять попал под влияние шутика. — Повезло же вашему мужу, это же счастье — иметь жену с таким красивым почерком!
Сестра Винета поджала губы. Она положила письмо на одеяло Станислауса и выплыла из палаты. Тихонько насвистывавший столяр прервал свой концерт:
— Да ты совсем еще щенок. Она такая же замужняя, как привидение какое-нибудь.
— А кольцо?
— Ты что, не знаешь, что она обручена с самим Иисусом Христом? Он же супруг и жених всех монашек. Вам что, в школе этого не рассказывали?
Станислаусу стало стыдно:
— Выходит, я ее прогнал?
— Ну разве что за дверь, а за дверью она небось хихикает.
— И слушать не хочу, что ты мелешь о святой женщине, я тебе уже сказал.
— А я тебе уже сказал: я вижу то, что вижу.
Спустя неделю на имя Станислауса пришло официальное письмо из Вильгельмсталя. Станислаус вскрыл его зубами.
Две неполных строчки: «Поименованное лицо выбыло, местонахождение его неизвестно». Печать и подпись.
Буря мыслей на какое-то время улеглась. Безветрие разочарования разрасталось в нем. Столяр, видя это, преисполнился сочувствия.
— Как бы там ни было, — заговорил он, — может, я не в свое дело суюсь, но только нашел ты ее, эту племянницу?
— Нет, она, наверно — бог даст! — сама отправилась искать меня.
— А ты дай объявление в газете, что ты здесь.
И вновь долгое молчание, но под вечер столяр опять завел свое:
— Если она ждет от тебя ребенка, ты можешь даже не тратиться на объявление в газете. Денежки понадобятся, она и так тебя сыщет.
— Только и знаешь гадости говорить. Что ты за человек! — сказал Станислаус. Молчание.
Дни каплями сиропа сочились в бочку минувшего. Станислаус не стал давать объявления в газету. Он целиком и полностью покорился воле Божьей.
Быть может, Господь лишь затем послал ему Миа, чтобы наказать его за непослушание. Святые в книгах тоже ни в малейшей степени не были защищены даже от самых мелких искушений.
Не исключено, что Господь послал ему и сестру Винету. Когда он смотрел на нее, в ее глазах не было ни искорок, ни обманных огоньков, как у Марлен или Миа. Даже в глазах Людмилы за толстыми стеклами очков иной раз сверкали искры. Нет, сестра Винета мягко отвечала на его взгляды. Неужто Господь опять приготовил ему ловушку? Бог Отец был свекром сестры Винеты и непременно хотел знать, как поведет себя со Станислаусом жена его сына.
В один прекрасный солнечный день эта самая Винета явилась в палату с ножницами. Она присела на край кровати Станислауса и взрезала его гипсовую повязку. Должно быть, рука уже зажила.
Грех, как свистящий ветер, налетел на Станислауса. Он схватил Винету за руку. Она посмотрела на него. Он погладил ее восковую руку. Винета содрогнулась и отдернула руку.
— Вы не смеете хватать меня за руку, даже если вам больно!
Столяр подмигнул ему. Станислаус залился краской. Он едва не нанес оскорбление Христовой невесте. Вот до чего он докатился! Монашка ушла. Рука теперь была свободна от гипса. Столяр приподнялся в постели:
— Может, конечно, ты опять обидишься, но я скажу — ты молодец, умеешь подход найти. Думаешь, ей нравится, что на нее всякий глаза пялит? Вот если б ты в отдельной палате лежал, да не за счет больничной кассы…
Станислаус отвернулся к стене:
— Нет-нет да и подумаешь, что в один прекрасный день тебе отнимут ногу за такие грешные речи.
Спустя два дня он вернулся в пекарню. Хозяин бушевал:
— Твое место занято, бандит!
И он вытолкал Станислауса за дверь. Его ядовитые слова кружились в воздухе как рой навозных мух:
— Надавать бы тебе по физиономии! Надо же, сломал руку за мой счет! Что ж теперь, любого бродягу страховать на случай болезни, что ли?
Станислаус смотрел вверх по улице. Улица была теперь его родиной.
32
Станислаус встречает хозяина соленых палочек, проникает в тайны первозданного мрака и прогоняет голубицу.
Теперь у него было два дорожных мешка: один со снаряжением пекаря, другой — с впечатлениями.
Миа одарила его собой; но потом она и других дарила своим телом, своими стройными ножками она растоптала его любовь. Он хотел излечить ее от распутства. Хотел пуститься на поиски Миа. Он очень верил в нерастраченную силу своей любви. Некоторое время он опять уповал на свои потайные силы. И неотступно думал о Миа, пока она не возникала перед ним стоящей у витрины в городе или лежащей на лугу у дороги, по которой он шел. Когда же оказывалось, что он окликал незнакомую девушку, Станислаус неуклюже извинялся и заливался краской до самых ушей.
Но не мог же он вечно скитаться по дорогам. Ему нужно было хоть какое-то пристанище. Он должен был поискать совета в книгах, и, кроме того, он нуждался в — если такое еще могло быть — тепле и человеческом участии. Ведь он же не бездомный пес. Еще одно слово, горькое и обидное, нес он с собою. Слово это было: бандит.
Он нашел хозяина, который хотел вырваться из тесноты своей лавчонки.
— Добейся хоть какого-то успеха и ты сумеешь подняться, — сказал он Станислаусу.
Станислаус хотел подняться. Он пал довольно низко, хулиган и бродяга.
В пекарне стоял горьковато-затхлый дух. Его источали продолговатые, чересчур румяные рулетики величиной с сигару — соленые палочки, посыпанные зернышками тмина — облатки для исповедующих пивную веру.
Соленые палочки были священным продуктом этой пекарни. После обеда ученики раскладывали эти палочки по три штуки в пергаментный пакетик с синей печатной надписью: «Соленые палочки Папке с изысканной начинкой». Когда вечер резко спускался на застроенный со всех сторон двор пекарни, там на шаткой скамейке собиралась ватага ребятишек. Госпожа нужда гнала сюда этих детей в рваных башмаках, не давая им дома даже куска хлеба. Казалось, стая ласточек спустилась во двор!
