Крепкий ветер на Ямайке - Ричард Хьюз
— Я думаю, мы все были такими дурачками, когда были маленькие, — сказал Гарри.
Дети ужасались тому, что никто из взрослых не сознавал, что тут “море”. Матросы беспечно ступали прямо по глубочайшему океану и не думали сделать руками хоть бы один гребок. Но матросов в равной степени раздражало, когда дети, стоя ли в безопасности на острове или сидя в своем собственном суденышке, принимались кричать им, причем в голосе у них звучала полнейшая убежденность:
— Вы тонете! Вы сейчас утонете! Да смотрите же! У вас там ничего нет под ногами! Акулы вас съедят!
— Ох, смотрите! Мигель уже под водой! Головы под волнами не видно!
Шутка получилась того сорта, который не доставлял матросам удовольствия. Хотя сами слова и были им непонятны, но их смысл — еще и с помощью нарочито зловещих намеков помощника — был им ясен. “Плавать” они неизменно отказывались, но, если им надо было пересечь какой-то участок открытой палубы, принимались с жаром и безостановочно креститься. Потому что мало ли, а вдруг у этих мальцов дар ясновидения — hijos de putas![10]
Что, конечно, действительно занимало детей, так это как все будет, когда они сами станут взрослыми пиратами, то ли все вместе, то ли каждый в отдельности со своим собственным кораблем; и хотя они никогда на людях даже не упоминали о пиратстве за все время плавания, теперь, по ночам, эти разговоры не сходили у них с языка.
Маргарет тоже отказалась “плавать”, но они теперь знали, что приставать к ней бесполезно; бесполезно было кричать ей, что она тонет: слыша такие слова, она лишь сидела и плакала. Поэтому была достигнута общая договоренность, что Маргарет, куда бы она ни шла и что бы ни делала, находится на плоту, с бочонком пресных лепешек и бочонком воды, сама по себе — и на нее можно не обращать внимания.
Потому что с тех пор, как она вернулась, водить с ней компанию радости было мало. Тот раз, когда играли в “рассказ-с- продолжением”, так и остался единственной минутой просветления. В течение нескольких следующих дней она оставалась в постели, почти не разговаривала и во сне все теребила край одеяла, пытаясь оторвать от него полоску; и даже когда она снова приходила в себя, то — хотя и была вполне дружелюбна, куда дружелюбнее, чем прежде, — отказывалась принимать участие в любой игре вообще. Она казалась всем довольной, но там, где требовалось воображение, пользы от нее не было никакой.
Более того, она не предпринимала никаких попыток вернуть себе верховенство, перешедшее от нее к Эмили. Она никогда никем не командовала. Даже дразнить ее не было никакого удовольствия: казалось, ничто не могло вывести ее из себя. Иногда к ней обращались со снисходительным презрением, иногда просто игнорировали ее, и что бы она ни сказала, все автоматически признавалось чушью.
Рейчел тоже в течение нескольких дней после своего пастырского опыта не выказывала расположения присоединиться к остальным, чем бы они ни занимались. Она предпочитала отсиживаться, надувшись, внизу, в трюме. Время от времени она пыталась подобранным ею медным гвоздем проковырять дырку в днище корабля, чтобы его затопить. Лора раскрыла ее намерения и понеслась скорее докладывать новость Эмили. Как и Рейчел, Лора ни на миг не усомнилась, что эта цель вполне достижима.
Эмили спустилась вниз и застала Рейчел за этим занятием. За три дня ей удалось отковырять одну-единственную щепочку — отчасти потому, что она никогда не принималась долбить дважды одно и то же место; однако и она, и Лора ожидали, что вот-вот покажется вода, хлынет и стремительно заполнит корабль. И в самом деле, хотя вода еще не появилась, Лора была убеждена, что в результате усилий Рейчел корабль уже ощутимо глубже сидит в воде.
Лора ломала руки в ожидании: ей не терпелось увидеть, что же предпримет Эмили перед лицом надвигающейся катастрофы.
— Ты бестолочь, это же бесполезно, — только этим замечанием Эмили и ограничилась.
Рейчел сердито посмотрела на нее:
— Отстань! Я знаю, что делаю!
Глаза у Эмили широко раскрылись и зажглись каким-то странным огнем.
— Если ты будешь так со мной разговаривать, я тебя повешу на нок-рее!
— А это что такое? — спросила Рейчел угрюмо.
— Пора бы тебе уже знать, что такое нок-рея!
— А мне это ни к чему! — огрызнулась Рейчел и продолжала царапать своим гвоздем.
Эмили подобрала в углу какую-то большую железяку, такую тяжелую, что едва могла ее удержать.
— Знаешь, что я сейчас сделаю? — спросила она незнакомым голосом.
При звуке ее голоса Рейчел прекратила царапать и посмотрела на нее с опаской.
— Нет, — сказала она с некоторой тревогой.
— Я тебя убью! Я превратилась в пирата, и я тебя убью этим мечом!
При слове “меч” Рейчел показалось, что бесформенный кусок металла засверкал страшным острым лезвием.
Она с сомнением посмотрела Эмили в глаза. Она взаправду, или это игра?
Она, бесспорно, всегда побаивалась Эмили. Эмили была такая здоровенная, такая сильная, такая старая (все равно что взрослая), такая хитрая! Никого в мире нет умнее и могущественнее Эмили! Великанские мускулы, змеиная мудрость! А теперь вот эти ее ужасные глаза, и в них ни намека на притворство.
Эмили смерила ее пристальным взглядом и уловила в лице Рейчел признаки зарождающейся паники. И вдруг та резко повернулась и так скоро, как только позволяли ей ее коротенькие толстенькие ножки, стала карабкаться вверх по трапу. Эмили брякнула по лесенке своим штырем, и Рейчел второпях едва опять не свалилась вниз.
Железка была такая большая и тяжелая, что Эмили потребовалось немалое время, чтобы выволочь ее на палубу. И даже когда она это сделала, железка сильно мешала ей бежать, так что они с Рейчел сделали три круга по палубе, а расстояние между ними почти не изменилось; Эдвард приветствовал их громкими одобрительными возгласами. Даже во власти ужаса Рейчел не забывала работать руками, как будто плыла брассом. Наконец с криком “Ох, я больше бежать не могу, болит моя бедная ножка!” Эмили отшвырнула железяку и, тяжело дыша, повалилась на главный люк рядом с Эдвардом.
— Я тебе в обед яду подсыплю! — весело крикнула она Рейчел, но та спряталась за брашпилем и самозабвенно погрузилась в заботы о части своего выводка, которая там обитала, в своей глубочайшей материнской нежности и заботливости едва не проливая над этими чадами слезы.
Эмили продолжала еще какое-то время посмеиваться, вспоминая свой забег.
— Ты чего это расхихикалась? — напыжившись, пренебрежительно
