Александр Сеничев - Александр и Любовь
«Я - Блок! Многие были бы рады.».
А в воспоминаниях Л.Д: «он не любил вызывать общественного внимания. Когда, например, в трамвае смотрели на него как на знаменитость». Разумеется, курьез на мосту можно бы было и проигнорировать, спасительно обвинив Толстую с ее другом в излишней склонности пофантазировать, приукрасить, а то и просто - спекульнуть на имени звезды. Но чем объяснить тогда не менее изощренную причуду Блока -подтвержденную уже не одной парой свидетелей - вручать каждой из проституток, включая тех, с которыми всего лишь перекинулся парой слов, свою визитную карточку?.. Чем объяснить такую розность поведения, как не фактом существования под одной физической оболочкой двух практически непересекающихся сущностей?
Факт действительно жутковатый, но отметать саму версию по причине одного только пиетета как-то некрасиво. Ведь был же у Есенина свой Черный человек. Оказался же сильнее Хлебникова его Председатель Земшара.
Увы: жажда (или наказание?) прожить за один отпущенный век несколько земных жизней - планида многих и многих истинных художников. Почему мы должны делать исключение для Блока?
Готовы ли мы дальше листать ненаписанную до сих пор историю болезни любимого поэта?
Мы - уже готовы. И нам очень любопытно: а что же думала на этот счет сама Любовь Дмитриевна? Не может же быть, чтобы, прожив с ним бок о бок без малого два десятилетия, женщина, не стеснявшаяся в выражениях насчет психической неполноценности близких мужа, ни единожды не задалась тем же, что и мы, вопросом.
И как бы парадоксально это ни звучало, но именно на фоне мамы и остальных родственников с приятелями Александр Блок выглядел довольно адекватным человеком. Врожденная неагрессивность перестала быть его отличительным свойством лишь к самому концу жизни, на всем протяжении которой он оставался верен своим юношеским клятвам быть рабом при царице. В психиатрическом смысле это так и выглядело долгие годы, и, похоже, устраивало обе стороны. Ну и совершенно умозрительное: никакая Прекрасная Дама никогда и ни за что не согласится объявить своего создателя параноиком. Это означало бы признание и собственной фантомности. После этого остается лишь снять с головы венец и забросить его в сточную канаву. А заодно уж расписаться и в своей многолетней прописке в той же самой палате с хорошо известным номером.
Разумеется, мы не имеем права настаивать на шизофрении Блока. Эпилептический припадок в 16 лет - да, это неопровержимый факт. Лицо без мимики (отмечалось многими мемуаристами) и легендарно повышенная зябкость -тоже прямые признаки нервного нездоровья. Резкие перепады в настроении - «от детского беззаботного веселья к мрачному пессимизму, несопротивление - никогда, ничему плохому», вспышки раздражения с битьем посуды и мебели, годы самых настоящих запоев, зашкаливающая до нездорового аккуратность, лечение спермином от неврастении - это всё многократно запротоколированные моменты. Но все они так мелочны в сравнении с главным для нас симптомом: чем центростремительней становились чувства поэта к жене, тем центробежней развивались их отношения... «Люба довела маму до болезни. Люба создала всю ту невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть. Люба выталкивает от меня всех лучших людей, в том числе - мою мать, т. е. мою совесть. Люба испортила мне столько лет жизни, т. е. измучила меня и довела до того, что я теперь. Люба, как только она коснется жизни, становится сейчас же таким дурным человеком - страшным, мрачным, низким, устраивающим каверзы существом, как весь ее Поповский род. Люба на земле - страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но 18981902 сделали то, что я не могу расстаться с ней и люблю ее...» (Поповский здесь не в смысле сословного происхождения, а производное от девичьей фамилии матери Любы - Попова). И чуть ниже: «У меня женщин не 100-200-300 (или больше?), а всего две: одна - Люба, другая - все остальные». Привычный блоковский спектр охвата - от «Люба сволочь» до «Люба всё». От его ненависти до его любви - десять строк. Меньше даже, чем классический один шаг.
Которому из этих двух Блоков верить? Мы полагаем - обоим. И даже попытаемся объяснить почему. Перед нами многочисленные фото, запечатлевшие 18-летнего Сашу в сценических образах. На сцене того самого Бобловского театра. В контексте поставленных вопросов мы позволим себе назвать эти снимки фотообвинениями. Вот Блок на колене перед Мариной Мнишек (ее играет старшая сестренка Любы Сима) - в одеянии Самозванца из «Бориса Годунова».
Вот - коленопреклоненный, он обнимает сундук - со шпагой на боку, с роскошными приклеенными усами и бородой в роли пушкинского же Скупого Рыцаря... Вот он Дон-Гуан - подбоченясь, охмуряет Донну Анну...
А вот - пылкий Гамлет, вновь припавший на одно из колен у ног мамы-Гертруды, всё той же Серафимы Дмитриевны.
А вот, глядите-ка, он в этом же спектакле, но уже Клавдий.
А вот, наконец, и они с Любой: он - Чацкий, она - Софья. Прелестно! Глаза горят! А посадка какая, посадка...
Это была счастливая пора, когда ни о какой большой поэзии Сашура еще и не помышлял, а горел желанием «поступить на сцену». И взор его об ту пору был направлен к подмосткам до того всерьез, что маменька в полнейшей тревоге запрашивала совета у московской кузины Ольги Михайловны Соловьевой. И та успокаивала - нет в этом ничего ни опасного, ни дурного. С тех пор как 13-летнего Сашу впервые вывезли в Александринку, он большой ценитель и даже знаток - и оперы, и балета. И с тех же пор сам всё что-нибудь да представляет. Мы можем смело говорить о более чем шестилетнем опыте освоения Блоком сценического ремесла. И наличие такого опыта у нас, извините, катастрофически не увязывается с образом прямолинейного и до твердолобости искреннего Блока, который нам навязывают его близкие и биографы. У сколько-нибудь способного актера не бывает своего лица. Лицо ему заменяет набор наработанных масок. Начиная с определенного момента, это происходит уже независимо от хотения или нехотения. И искренность лицедея - всего лишь одна из его масок.
Вы помните Бад-Наугеймскую анкету? Ну, ту, где любимыми качествами Блок назвал ум и хитрость? Там же: идеал счастья - НЕПОСТОЯНСТВО, главная черта характера -НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ. И не говорите нам, пожалуйста, что последующие десятилетия изменили что-нибудь в сущности этого мужчины. Он стал решительным? - Где? В чем?..
А, может быть, сделался постоянным?.. Хитроумие было его незаменимым посохом на всем жизненном пути. Именно оно в неменьшей степени, чем поэтический дар, позволило Блоку подняться на самую вершину Олимпа русской словесности. Оно же надоумит его вовремя спуститься с нее, чтобы первым же взобраться на назначенную большевиками взамен.
Водевильный герой! - он сыграл и той и другой России роль ее первого поэта. Аплодисменты не смолкают и по сей день.
Жаль только, целая жизнь ушла у него на понимание страшного: если видишь безхозный сыр, немедленно оглядись - ты уже в мышеловке.
Фаусту пришлось заплатить за возвращенную молодость и вкус к жизни бессмертной душой. Наш герой расплатился с точностью до наоборот - свою вечную славу он выкупил ценой так и не познанного во всю его глубь и ширину обыкновенного человеческого счастья.
Но, кажется, мы снова несколько отвлеклись.
Перед очередным «дранг нах вестен» Блок отправляется за советом к доктору. Доктор не находит в нем никаких болезней, но «нервы в таком состоянии, что на них следует обратить внимание» (и давайте смело считать эту дату днем зарождения отечественной психоаналитики).
Купаться! - велит доктор.
Купаться, так купаться, - соглашается Блок. «Через два-три месяца правильной жизни все должно пройти», - успокаивает он маму (та уже в Полтаве, где Феликс Францевич получил целую бригаду) и 5 июля выезжает в Бретань.
Враки из Аберврака
В поисках подходящего места Любовь Дмитриевна объездила полпобережья, побывала в десятке приморских деревенек, забиралась на близлежащие острова - уж больно Блок хотел, чтобы место было тихое, «не нарядное», и «не элегантное». В конце концов, Люба остановила свой выбор на неброском Абервраке.
Выбор Любы мужу очень даже понравился. Гостиница, где они поселились, была устроена в старой церкви (небольшой бывший францисканский монастырь). Блоки разместились в двух комнатах с камином. С холма прекрасный «в полгоризонта» обзор - скалы, островки и открытое море. Рядом один из самых больших маяков Франции. Во дворе -святой Марк «с отломанной головой и львом ужасно смешным». Перед окнами большая смоковница. Выход в океан замыкает разрушенный форт с остатками подъемных мостов и батарей, с настоящим пороховым погребом, казармой и будкой для часового.
Форт, кстати, продается. По до того сходной цене, что Блок даже подумывает: а не купить ли? «Среди валов можно развести хороший сад. Так что это остров, туда можно пройти только во время отлива. На дне ловят креветки и крабов величиной с кулак» (смотрите: снова - крабы! все-таки он человек-алгоритм).
