Стивен Крейн - Алый знак доблести. Рассказы
Джордж, в меру своего понимания, целиком одобрял мать. То были мудрые мысли, и он восхищался ее предвидением. Однако про себя он лелеял более близкие мечты. А в отдаленном будущем он воображал себя человеком, который скрывает под покровом холодности и свою мягкость и свои ошибки, человеком, на которого окружающие, и в особенности женщины, взирают с почтением. Он соглашался с матерью, что когда придет это время, то он, словно брошенный камень, пробьет любые препятствия, встающие на пути прочих людей. И тогда у него появится власть и он с равным наслаждением прольет на нижестоящих и свою щедрость и свой гнев.
Они, те, кто ниже, должны благоговеть. Он же — и это главное — окружит себя тайной. А в настоящем была уйма других помыслов! Джордж начал присматриваться к большому миру, который как бы вращался у него перед глазами. У него появилось острое любопытство к городу, в сложной жизни которого он участвовал.
Тут, в этом городе, все было непроницаемой тайной. Тут была смесь множества соблазнительных красок. И он мечтал постигнуть до конца тайну города, чтобы с открытыми глазами подойти к его величайшим чудесам, включиться в его могучую жизненную поступь, узнать его пороки. Он мечтал о понимании, которое несет в себе самом награду — восхитительное положение человека с опытом. Он вспоминал Джонса. Разве мог он не любоваться человеком, который знал так много барменов?
VII
Во всех мечтах Келси неизменно участвовала некая неопределенная женщина. По правде сказать, он не представлял себя в роли жениха. Нет, он воображал себя выше, утонченнее и опаснее — таким он рассчитывал стать. В сценах, навеянных чаще всего живописью, этот «образ» сопровождался ухаживанием, гордыми выходками, обманами — целая драма, изумительно расцвеченная пурпурными блестками.
В этой драме он оставался ледяным, сдержанным; но она, девушка-мечта, была охвачена дикой, стремительной страстью. В конце концов он заставлял ее высказать свои чувства перед людьми, и те удивлялись его спокойствию. Их бесконечно поражало, как он остается холодным перед этой великолепной, несравненной женской любовью. Она вымаливала его расположение, как комнатная собачка, но он умел сдерживать проявление своих чувств, и никто не догадывался об его глубокой и преданной любви. Когда-нибудь, в критический момент, он решит открыться… В этих долгих мечтаниях присутствовали обычные аксессуары: дома, похожие на замки, обширные поместья, слуги, туалеты…
Такие мечты зародились у него еще в детстве. Как только Джорджу надоедало воображать себя суровым генералом, устремляющим свою саблю к тревожному и смутному горизонту, он превращался в высокого повелителя смятенного женского сердца. Позже, когда он прочел несколько книг, все это получило более четкое выражение. Из книг он узнал, что есть в мире «богиня», чье дело ожидать, пока ему вздумается обменяться с ней взглядом. И это стало его верой, утонченной и сильной. Она спасала от неудобств и его самого и несколько женщин, которые порхали вокруг. «Богиня» была для него образцом и мерилом.
Порой Джордж сознавал всю горечь ее долгого ожидания, но вера его не пошатнулась. Рано или поздно мир обязан повернуться к нему лицом. Жизнь его должна быть красивой и героической — иначе зачем было ему появляться на свет? Он верил, что обыденная участь — это приговор и судьба для неких людей, не умеющих чувствовать. А его кровь — это горячий жизненный поток. Он думал, что обыденное суждено другим — тем, у кого свинцовые нервы. Случалось, что он удивлялся, каким же образом судьба сумеет преобразить его в гигантскую личность, но в конечном результате не сомневался. За ним прилетит колесница из розовых облаков. Эта вера была смыслом его существования. Попутно он мог мечтать о некоей загадочной женщине, о ее благоухающих розами волосах.
В один прекрасный день он повстречал на лестнице Мэгги Джонсон. В одной руке она держала кувшин с пивом, а в другой — пакет из коричневой бумаги. Она посмотрела на него. Он почувствовал, как горько было бы увидеть, что ее улыбки достаются другому мужчине. Но взгляд, брошенный на него, был так равнодушен, до того не соответствовал внезапному восхищению, вспыхнувшему в его глазах, что он немедленно признал ее вдвойне очаровательной.
Когда Мэгги дошла до площадки, свет из окна серебристым лучом скользнул по девической округлости ее щеки. Это он запомнил.
В тот вечер, за ужином, Джордж больше молчал. А когда заговаривал, то был особенно нелюбезен. Мать, боязливо следившая за ним, тщетно пыталась вообразить себе новую ужасную катастрофу. В конце концов она решила, что сыну не понравилась тушеная говядина. И она добавила соли.
После встречи на лестнице Джордж очень часто видел Мэгги. Он изменил свои мечты и поместил ее в самый центр этого солнечного сияния. Женщина-призрак, «богиня», свергнутая с пьедестала, лежала поверженная, заброшенная. В свете своей новой религии он вспоминал о ней разве только для того, чтобы мысленно обозвать ее глупой и ребяческой.
Иногда он бывал относительно счастлив — например, когда мать Мэгги напивалась и принималась издавать страшные вопли. Тогда он просиживал в темноте, придумывая сцены, в которых спасал девушку от ее отвратительного окружения.
Он составлял хитроумные планы, чтобы столкнуться с ней в коридорах, у дверей, на улице. Когда же ему удавалось с ней встретиться, его подавляла мысль, что девушка уже обо всем догадывается. Он чувствовал, как горят от стыда лицо и шея. Чтобы доказать, будто она ошибается, Джордж отворачивался или глядел на нее каменным взором.
Спустя некоторое время им овладело беспокойство: почему они так далеки друг от друга? Он представлял себе вкрадчивых принцев, стремящихся завладеть девушкой. Часы досуга, а иногда и часы работы он проводил в поисках нужного решения. Тень девушки сопровождала его неотступно. Она участвовала в грандиозных драмах его воображения; он шествовал по облакам, а повседневные дела меркли, окутывались туманом.
Он видел, что стоит ему опрокинуть хрупкие барьеры условностей, и она очень скоро узнает его благородный характер. Порой он ясно представлял себе, как все это будет. Получалось очень здорово. Но вслед за тем, в решительный момент, смелость покидала его. А что, если все приключение покажется ей смешным? Быть может, она уже давно следит за его душевной мукой? Она может рассмеяться… Если так, он чувствовал, что способен умереть или убить ее. Он не мог решиться выдержать эту страшную минуту. Часто он спотыкался на самом пороге познания. После этого он обычно избегал Мэгги, желая показать, что она для него ничто.
Если бы представился случай, думалось ему, спасти девушку от какой-то беды, тогда вся трагедия разрешилась бы очень быстро.
Но однажды вечером в коридоре Джордж повстречал молодого человека, который обратился к нему:
— Скажите, дружок, где здесь живут эти пташки Джонсоны? В этом чертовом притончике я не могу ничего найти… Шатаюсь здесь вот уже полчаса…
— Выше на два пролета, — холодно сказал Келси. Он почувствовал внезапное сердцебиение. Замечательный костюм, изящный светский вид, опытность, уверенность и смелость, отличавшие поведение молодого человека, погрузили Джорджа в глубины отчаяния. Стоя в коридоре, он прислушивался, стыдясь и краснея, пока не различил, что они спускаются вниз вдвоем.
Тогда он улизнул. Какой ужас, если бы Мэгги его заметила! Чего доброго, она пожалела бы его… Возможно, они отправились на спектакль… Этот светский поросенок в разукрашенном плаще собирается подавить ее своим блеском. И Келси размышлял, как несправедливо со стороны других мужчин ослеплять женщин роскошью.
Поняв свое невыгодное положение, он выругался — дико, мстительно и горько. А дома мать тоже повысила голос, закричала на него монотонно и раздражительно:
— Да повесь ты пальто, слышишь, Джордж! Не могу же я вечно ходить за тобой. Разве труднее повесить, чем так бросать? Неужели ты еще не устал слушать, как я кричу на тебя?
— О да! — взорвался Келси, вкладывая в это слово всю глубину своего внезапного гнева.
Он повернулся к матери с покрасневшим, искаженным лицом, жестким от ненависти и бешенства. Минуту они молча глядели друг на друга, затем она повернулась и заковыляла к себе в комнату. Ничего не замечая вокруг, она изо всей силы ударилась боком о край стола. В следующий миг дверь захлопнулась.
Келси плюхнулся на стул, вытянул ноги, глубоко засунул руки в карманы брюк. Подбородок опустился на грудь, глаза уставились в одну точку. Его захлестнуло острое чувство жалости к себе, которое приходит, когда душа вынуждена свернуть с избранного ею пути.
VIII
В течение ближайших дней Келси страдал, впервые придя к мрачному выводу, что мир не испытывает к нему особой признательности за его присутствие на земле. Когда ему говорили резкие слова, он истолковывал их в духе этой недавно обретенной интуиции. Теперь ему казалось, что весь мир ненавидит его. Он погрузился в глубочайшую безнадежность.
