Коммунисты - Луи Арагон
Над головой стоял грохот. Танкисты, принявшие немцев за бельгийцев, были застигнуты врасплох, они не умели применяться к местности так же искусно, как зуавы. Когда низенькие черные танки вышли на шоссе, танкисты лежали под своей машиной, а 25-миллиметровая пушка с перевернутым зарядным ящиком стояла на дороге, около впряженного в нее мертвого мула.
Слава богу, они успели доползти до фермы. Противник, попав на дорогу, увидел только силуэт танка и нескольких людей; он не догадается сразу, что остальные — во дворе покинутой фермы, оштукатуренные стены которой золотятся в лучах заходящего солнца. Но ведь мы тут как в мышеловке… Через высокие ворота вихрем врываются мотоциклисты. Они прикрывали отступление, и в последнюю минуту успели тоже укрыться. Второй танк, который шел не останавливаясь, обстрелял с фланга немцев, появившихся на шоссе, а они двинулись своим направлением, миновали ферму, во всяком случае передние танки.
Как быть? Еще не достаточно стемнело, чтоб выбраться незамеченными. Капитан занялся погонщиком мула, который, стиснув зубы, протянул ему для перевязки руку. Чего загрустил? Мула жалко? Он покачал головой. Молча указал подбородком на раненую руку… Вдруг страшный взрыв, оглушительный грохот… Крике, Жан-Блэз, лейтенант сразу оказались в густой тени, которую теперь отбрасывает стена дома. — Что случилось? — На дороге вспыхнул яркий факел. — Немецкий танк горит…
— Как немецкий? — переспросил Крике. — Ведь ты же говорил, что это бельгийцы…
— Мало что говорил! Надо самому соображать.
Да, горел немецкий танк. Вот это, называется, повезло! Теперь вокруг темнота, да и немцы на шоссе думают только о своем танке… Один из мотоциклистов сказал: — Живо все к нам в коляски! — Такие слова повторять не приходится. Жан-Блэз прижал к себе карабин — оружие при нем, все в порядке. Мотоциклы вихрем вырвались из ворот. Сидя в коляске, Жан-Блэз держит на прицеле правую сторону дороги. Мотоциклы повернули на север, туда, откуда пришли, вдоль неприятельской колонны, так сказать, ей против шерсти… Все десять мотоциклов на полной скорости…
Один из лейтенантов выстрелил находу из револьвера, просто так, наугад. Пули свистят им вдогонку, но мотоциклисты нажимают, подгонять нет надобности. Налево от шоссе отходит проселочная дорога, она сильно петляет. Ну и ладно, не важно, что уйдем от шоссе, зато уйдем и от танков…
И они свернули на дорогу. Только очутившись на склоне дня в деревушке, в которой совсем недавно кипел бой, они начали понимать, в какое попали положение. Все крыши были в пробоинах, на обнаженных стропилах лежали последние отсветы солнца. Перед развалинами того, что было трактиром, и того, что было школой, — разрушенное заграждение из повозок и сельскохозяйственных машин… между торчащими вверх оглоблями спит вечным сном упавший навзничь человек; страшно открытый рот как будто вопиет к небу! Бедняга! Но задерживаться нельзя. Куда теперь? На перекрестке, где сходится несколько дорог, кучей навалены винтовки, зарядные ящики, вещевые мешки, каски… И люди, французы и немцы, брошенные друг на друга и оставшиеся на месте в безумии схватки.
В голове колонны спорят два мотоциклиста. Ты же знаешь, что они на севере… Да ты ведь сам видел, что они шли с юга! Дорога уклоняется немного на запад, но в общем идет почти прямо на север… Там, к северо-западу, есть леса… Против этого довода возразить нечего: они мчатся к лесу. Въезжают в лес. Спускаются в ложбину, еще в одну. В какой-то деревне по ним стреляли. Они не замедлили хода, не стали вступать в объяснения. Может быть, стреляли французы. Они пересекли шоссе, железнодорожную линию… Крике дремлет в коляске: совсем как на ярмарках, на карусели, такие же колясочки… Опять в них стреляют! Они свернули налево, в объезд шоссе. Все спасение в быстроте. Почти в каждой деревне в них стреляют. Они катят наугад, только бы уйти подальше. Они не знают, что в одном месте пересекли дорогу, по которой прошли немецкие танки, занявшие Серфонтен позади и Фруа-Шапель впереди них… Не знают, что в другом месте миновали опасную зону… Не знают, что сейчас опять попали в нее… Передние даже не поняли того, что произошло на одном повороте дороги: слева, им на перерез, появились тяжелые танки, задние мотоциклы сразу повернули и покатили на юго-восток. Куда шли немецкие танки? Не все ли равно! Колонна была разрезана на две части… Ты понял, кого гнали толпой впереди танков? Пленных. Несчастные! Их пустили вперед, чтобы не стреляли по танкам…
Все это не важно. Важно одно — не замедлять хода.
Двадцать километров — это целая жизнь. Даже если их покрывают за четверть часа…
На первом разрушенном доме сохранилось название местечка: Бомон[607]… Не уцелело ни одной крыши. Словно дикарский поселок. Здесь впервые им попались живые люди, которые в ужасе шарахнулись от стремительно мчащихся машин. Они въезжают в разрушенный Бомон. Лейтенант в головном мотоцикле что-то крикнул. Колонна остановилась. Темно, ничего на карте не разобрать. Появляется карманный фонарик. Ясно: Мобеж в том направлении.
Вот шоссе. Здесь сгустившийся сумрак гудит от топота бесчисленных ног. По шоссе движется огромная толпа, но это и не толпа. Армия и не армия. Люди. Солдаты. Бредут усталым шагом разгромленного войска. Но оружия они не бросили. Некоторые хватаются за машины, затертые общим потоком. По привычке держатся правой стороны, и мотоциклы, не уменьшая скорости, идут вдоль толпы. Вокруг броневика собралась часть, еще в какой-то мере сохранившая дисциплину. Артиллеристы. Что же это — отступление или бегство? Походные кухни, грохочущие громче танков…
Они не заметили, как миновали границу. По мере приближения к Мобежу давка увеличивается. В Мобеже Жан-Блэз и Крике сдали в госпиталь раненного в руку погонщика и другого зуава с простреленной ногой, и теперь их осталось только двое среди мотоциклистов… все остальные зуавы со своими офицерами оказались в той части колонны, которую отрезали немецкие танки… Что теперь делать? Остаться здесь и выспаться. Мотоциклисты за то, чтобы продолжать путь. Что ж, им, должно быть, удалось поспать прошлой ночью. А у Крике и Жан-Блэза на счету три бессонные ночи. Тут есть казарма, в нее уже набилось, чтобы
