Арчибалд Кронин - Цитадель
Старый Гас Пэрри, мастер-бурильщик из копи № 2. и староста западного участка, как-то, глядя вслед уходившему Эндрью, резюмировал за всех новое мнение о нем:
- Знаете что, ребята: он, конечно, книгоед, но он умеет и дело делать, когда это требуется.
Лечебные карточки начали возвращаться к Эндрью - сначала понемногу, а потом, когда оказалось, что он не издевается над вернувшимися ренегатами, они толпой повалили обратно. Оуэн был рад тому, что список пациентов Эндрью все увеличивается. Встретив его как-то раз на площади, он сказал смеясь:
- Ну, что я вам говорил?
Луэллин изобразил величайший восторг по поводу результатов экзаменов. Он поздравил Эндрью по телефону, рассыпаясь в любезностях, потом со своим неизменным кротким благоволением навалил на него вдвое больше работы в операционной.
- Да, между прочим, - спросил он у Эндрью после одной длительной операции, во время которой Эндрью давал эфир, - говорили вы экзаменаторам, что работаете младшим врачом в Эберло?
- Я назвал им ваше имя, доктор Луэллин, - ответил Эндрью любезно. - И этого было достаточно.
Оксборро и Медли не обратили никакого внимания на успех Эндрью. Экхарт же был искренно доволен, но удовольствие это выразил залпом ругани:
- Ах, Мэнсон, чтоб вам пусто было! Что ж вы это делаете, а? Хотите мне ножку подставить?
Желая польстить отличившемуся коллеге, он пригласил Эндрью на консилиум к своей пациентке, больной воспалением легких, и захотел узнать его мнение.
- Она поправится, - сказал Эндрью, приводя научные доводы.
Но старый Экхарт с сомнением покачал головой.
- Я никогда не слыхивал о вашей поливалентной сыворотке да антителах. Я знаю только, что она - урожденная Пауэл, а когда кто-нибудь из этой семьи заболеет воспалением легких и начинает пухнуть, то не проходит и недели, как он умирает. У нее пухнет живот, вы видели, правда?
И когда больная на седьмой день умерла, старик угрюмо торжествовал, что посрамил ученую мудрость своего коллеги.
Денни был за границей и ничего не знал о новом успехе Эндрью. Зато несколько неожиданно пришло длинное письмо с поздравлением от Фредди Хемсона. Фредди, прочитав в "Ланцете" о результате испытаний, кисло поздравлял Эндрью с успехом, приглашал приехать в Лондон и подробно описывал свои собственные головокружительные триумфы на улице Королевы Анны, где, как он и предсказывал в тот вечер в Кардиффе, у него уже был кабинет с новенькой, сверкающей медной дощечкой на дверях.
- Просто стыд, что мы с Фредди совсем потеряли друг Друга из виду, - объявил Мэнсон. - Надо будет писать ему почаще. Я предчувствую, что мы еще с ним опять очутимся вместе. Милое письмо, правда?
- Да, очень милое, - ответила Кристин довольно сухо. - Но больше всего он пишет о себе.
К Рождеству погода стала холоднее, стояли бодрящие морозные дни и безветренные звездные ночи. Твердая земля звенела под ногами Эндрью. Чистый воздух пьянил, как вино. В голове у Эндрью рождался план новой энергичной атаки на проблему вдыхания пыли в копях. Открытия, сделанные им при наблюдении пациентов, окрылили его, и к тому же он получил от Воона разрешение периодически осматривать всех рабочих в трех антрацитовых копях, что давало чудесную возможность расширить сферу исследований. Он хотел провести сравнение между шахтерами и людьми, работавшими на поверхности земли, и собирался приступить к этому после Нового года.
В рождественский сочельник он шел домой из амбулатории с удивительным ощущением радостного ожидания чего-то и физического благополучия. Проходя по улицам, он не мог не заметить признаков наступающего праздника. В горах Уэльса шахтеры очень весело празднуют Рождество. Всю предрождественскую неделю парадная комната в каждом доме заперта, чтобы туда не проникли дети. Она разукрашена гирляндами бумажных лент, в ящиках комода спрятаны игрушки, а на столе разложен солидный запас разных вкусных вещей - апельсинов, пряников, сладкого печенья, купленных на деньги, выдаваемые клубом к Рождеству.
Кристин, весело готовясь к празднику, заранее уже убрала дом ветками остролистника и омелы. Но в этот вечер Эндрью, придя домой, сразу увидел по ее лицу, что она чем-то особенно взволнована.
- Не говори ни слова! - сказала она быстро, беря его за руку. - Ни единого слова! Только закрой глаза и иди за мной!
Он позволил ей вести себя в кухню. Там на столе лежали какие-то свертки, неуклюже завернутые, некоторые просто в газетную бумагу, и к каждому свертку была привязана записочка. Эндрью сразу догадался, что это рождественские подарки от пациентов. Некоторые из этих даров были и вовсе не завернуты.
- Смотри, Эндрью! - выкрикивала Кристин. - Гусь! И две утки! И чудесный торт с сахарной глазурью! И бутылка бузинной наливки. Ну, не великолепно ли это с их стороны? Не чудесно ли, что им захотелось подарить тебе все это!
Эндрью не мог вымолвить ни слова. Он был растроган этим доказательством того, что люди, среди которых он жил, наконец-то его оценили, полюбили. Он вместе с Кристин, жавшейся к его плечу, принялся читать записки, безграмотные, написанные неумелой рукой, иногда нацарапанные карандашом на старых конвертах, вывернутых наизнанку. "От благодарного пациента с Сифен-роу № З", "С благодарностью от миссис Вильямc". Драгоценное, криво написанное послание от Сэма Бивена: "Спасибо, доктор, за то, что выволокли меня на свет Божий к Рождеству", и так далее.
- Мы непременно все их сохраним, милый, - сказала Кристин тихо. - Я унесу их наверх.
Когда к Эндрью вернулась обычная словоохотливость - этому способствовал стакан присланной в дар бузинной наливки, - он шагал по кухне взад и вперед, пока Кристин начиняла гусей, и восторженно говорил;
- Вот как следовало бы платить врачам, Крис. Не деньгами за каждый визит, не по счетам - черт их побери, эти счета! - не жалованьем подушно, по числу пациентов. Хорошо было бы, если бы, вместо того чтобы стараться нахватать побольше гиней, врач получал плату натурой. Ты меня понимаешь, дорогая? Вот я вылечиваю больного, и он посылает мне что-нибудь из продуктов его собственного производства. Ну, например, уголь, меток картошки с его огорода, яйца, может быть, если он держит кур, - пойми мою мысль. И вот тебе идеал этики!.. Кстати, знаешь: эту миссис Вильямc, что прислала нам уток, Лесли пять лет пичкал микстурами и пилюлями, а я вылечил ее от язвы желудка, продержав пять недель на диете. Но о чем я говорил? Ах, да! Так видишь ли, если бы врачи покончили с погоней за гонораром, вся система стала бы морально чище...
- Да, мой друг, понимаю. Достань-ка мне, пожалуйста, коринку. Она на верхней полке в буфете!
- Черт возьми, Кристин, да ты не слушаешь меня!.. А начинка, кажется, будет вкусная!
На следующий день, первый день Рождества, погода стояла солнечная н ясная. Вершины Тэллин Биконс в голубой дали были жемчужно-серы и покрыты белой глазурью снега. После утреннего приема Эндрью, заранее радуясь, что вечером приема в амбулатории не будет, отправился в обход квартир. Сегодня список адресов был невелик. Во всех домиках готовили праздничный обед. В "Вейл Вью" Кристин была занята тем же. Он всю дорогу выслушивал поздравления с праздником и без устали поздравлял сам. Он невольно сравнил свое нынешнее радостное настроение с унынием, в котором ходил по тем же самым улицам всего только год тому назад.
Быть может, под влиянием этой мысли он вдруг остановился с какой-то странной нерешительностью у дома № 18 на Сифен-роу. Из всех ушедших от него пациентов (не считая Ченкина, которого он сам отказался принять обратно) не вернулся к нему один только Том Ивенс. И сегодня Эндрью, необычно растроганный, быть может, слишком восторженно уверовав в братство всех людей, ощутил внезапное желание зайти к Ивенсу и пожелать ему веселого Рождества.
Постучав один раз, он открыл дверь и прошел в кухню. Здесь остановился, пораженный. Кухня была убогая, почти пустая. На очаге тлели последние искры. Том Ивенс сидел перед огнем на сломанном деревянном стуле, выгнув скрюченную руку наподобие крыла. В сгорбленных плечах чувствовалось безнадежное отчаяние. На колене у него примостилась четырехлетняя дочка. Оба были погружены в безмолвное созерцание еловой ветви, вставленной в старое ведро. На этой миниатюрной рождественской елке, за которой Ивенс ходил за две мили через гору, висели три сальные свечки, еще не зажженные, а под ней лежало рождественское угощение для всего семейства - три маленьких апельсина.
Ивенс вдруг обернулся и увидел Эндрью. Он вздрогнул, и по лицу его разлилась краска стыда и гнева. Эндрью понял, как мучительно для Тома, что врач, советом которого он пренебрег, застает его безработным калекой, видит, что половина мебели уже заложена. Эндрью слыхал, что Ивенсам живется теперь трудно, но он не ожидал увидеть такую печальную картину. Он огорчился, почувствовал себя неловко и хотел уже уйти. Но в эту минуту в кухню вошла с черного хода миссис Ивенс с пакетом подмышкой. Увидев Эндрью, она так растерялась, что уронила сверток, который, упав на каменный пол, раскрылся. В бумаге оказались две бычьи печенки, самое дешевое мясо в Эберло. Девочка, взглянув в лицо матери, неожиданно заплакала.
