Чарльз Диккенс - Общественная жизнь мистера Тольромбля, мэра города Модфога
— Твиджеръ, подлецъ! воскликнулъ Николасъ Тольромбль, забывая свое достоинство:- ступай назадъ.
— Никогда, отвѣчалъ Недъ: — я гнусное животное, но васъ не покину.
— Хорошо, Недъ, не покидай его! закричали въ толпѣ со всѣхъ сторонъ.
— Я и не намѣренъ, продолжалъ Недъ съ упорствомъ пьянаго:- я очень несчастливъ. Я несчастный отецъ несчастнаго семейства, но я преданный человѣкъ и никогда васъ не оставлю.
Повторивъ еще нѣсколько разъ это любезное обѣщаніе, Недъ обратился къ толпѣ съ длинной рѣчью, въ которой объяснилъ, какой онъ честный человѣкъ, сколько лѣтъ онъ прожилъ въ Модфогѣ и тому подобные интересные факты.
— Эй, не возьмется ли кто-нибудь увести его? воскликнулъ Николасъ:- я заплачу щедро.
Двое или трое охотниковъ тотчасъ выступило изъ толпы, но секретарь мэра вступился.
— Погодите! сказалъ онъ. — Извините, сэръ, но право опасно къ нему подойти; если онъ пошатнется и упадетъ на кого нибудь, то непремѣнно задавитъ.
Слыша это замѣчаніе, толпа раздалась и охотники отскочили на почтительное разстояніе. Недъ остался одинъ, какъ герцогъ Девонширскій, въ своемъ маленькомъ кружкѣ.
— Но, мистеръ Дженингсъ, возразилъ Николасъ Тольромбль: — онъ задохнется.
— Я очень буду сожалѣть объ этомъ, но никому безъ его помощи не снять съ него этихъ военныхъ доспѣховъ. Они такъ странно надѣты.
Тутъ Недъ горько зарыдалъ и такъ печально замахалъ шлемомъ, что каменное сердце было бы тронуто, но такъ какъ у толпы сердце не каменное, то воздухъ огласился веселымъ хохотомъ.
— Господи, произнесъ Николасъ, поблѣднѣвъ при мысли, что Недъ можетъ задохнуться въ своемъ древнемъ костюмѣ:- неужели, мистеръ Дженингсъ, ничего нельзя сдѣлать?
— Ничего, отвѣчалъ Недъ: — рѣшительно ничего. Господа, я несчастный, заживо погребенный въ мѣдномъ гробѣ.
Этотъ поэтическій образъ, плодъ его собственнаго воображенія, вызвалъ у Неда такой обильный потокъ слезъ, что толпа наконецъ почувствовала къ нему нѣжное состраданіе и начала гнѣвно спрашивать у Николаса Тольромбля, что онъ о себѣ думалъ, запирая живаго человѣка въ мѣдный гробъ. Одинъ же гражданинъ въ сѣромъ жилетѣ выразилъ мнѣніе, что Николасъ не посмѣлъ бы такъ поступить съ Недомъ, еслибъ послѣдній не былъ бѣднякъ, и предложилъ разнести четырехколесный фаэтонъ, или самого Николаса, или обоихъ. Послѣднее сложное предложеніе, повидимому, показалось толпѣ очень удовлетворительнымъ.
Однако, оно не было приведено въ исполненіе, такъ какъ въ эту минуту явилась на сцену жена Неда Твиджера, и Недъ, увидавъ ея издали, отправился по привычкѣ домой. Конечно, онъ не очень скоро передвигалъ ноги, которыя плохо шли подъ тяжестью мѣдныхъ доспѣховъ, несмотря на все желаніе поскорѣе очутиться дома. Поэтому, мистрисъ Твиджеръ вполнѣ достало время осыпать бранью Николаса Тольромбля. Она прямо высказала свое мнѣніе, что онъ чудовище, и что если ея мужъ потерпитъ какой нибудь вредъ отъ мѣдныхъ доспѣховъ, то она предастъ Николаса Тольромбля суду, какъ убійцу. Высказавъ все это съ подобающей яростью, она послѣдовала за мужемъ, который ковылялъ по улицѣ, громко жалуясь на свою несчастную участь.
Какой плачъ и стонъ подняли дѣти Неда по его возвращеніи домой! Мистрисъ Твиджеръ долго старалась снять съ него военные доспѣхи, но все тщетно. Поэтому она кончила тѣмъ, что повалила его на кровать, какъ онъ былъ, въ латахъ, шлемѣ, и цр. Страшно заскрипѣла кровать подъ тяжестью Неда, но не сломалась, и Недъ пролежалъ до слѣдующаго дня, кряхтя и отпиваясь ячменной водой. При каждомъ его стонѣ, мистриссъ Твиджеръ громко заявляла, что ему подѣломъ, и другого утѣшенія несчастный не могъ добиться.
Между тѣмъ, Николасъ Тольромбль и торжественное шествіе продолжали свой путь до ратуши, среди криковъ и свистковъ толпы, которая взяла себѣ въ голову, что Недъ былъ бѣднымъ мученикомъ. Оффиціально водворенный на своемъ почетномъ мѣстѣ въ залѣ муниципальнаго совѣта, новый мэръ произнесъ рѣчь, сочиненную его секретаремъ. Она была очень длинная и, вѣроятно, очень хорошая, но благодаря шуму толпы на улицѣ, никто ее не слышалъ, кромѣ самого Николаса Тольромбля. Послѣ этого процессія двинулась обратно въ значительномъ безпорядкѣ и въ Модфогъ-Голлѣ Николасъ Тольромбль задалъ муниципалитету торжественный банкетъ.
Но обѣдъ прошелъ очень скучно, и Николасъ былъ сильно разочарованъ. Всѣ муниципальные совѣтники были такіе сонные, тупые старики. Николасъ произнесъ нѣсколько рѣчей, какъ лордъ мэръ въ Лондонѣ, и даже сказалъ тоже самое, что лордъ мэръ и, однако, никто ему не рукоплескалъ. Только одинъ изъ гостей былъ въ веселомъ настроеніи, по онъ оказался дерзкимъ нахаломъ и назвалъ мэра Никомъ! «Что бы было, подумалъ Николасъ:- еслибъ кто-нибудь вздумалъ назвать Никомъ лондонскаго лорда-мэра? Онъ желалъ бы видѣть, что сказали бы на это меченосецъ, лѣтописецъ и прочіе должностные сановники столичной корпораціи. Они ему показали бы что такое Никъ!»
Но все это не было еще худшимъ дѣломъ Николаса Тольромбля. Еслибъ онъ не пошелъ далѣе, то остался бы до сегодня мэромъ и могъ бы произносить рѣчи до совершенной потери голоса. Но онъ почувствовалъ пристрастіе къ статистикѣ и сталъ философствовать; а статистика и философія побудили его совершить нѣчто, увеличившее его непопулярность и ускорившее его паденіе.
Въ самомъ концѣ Большой улицы, заднимъ фасомъ къ рѣкѣ, стоитъ таверна «Веселые лодочники», старинный домикъ съ полукруглыми окнами и одной комнатой, совмѣщающей въ себѣ кухню, буфетъ и столовую съ большимъ очагомъ и котломъ. Здѣсь собирались съ незапамятныхъ временъ работники и проводили зимніе вечера, попивая доброе, крѣпкое пиво и слушая веселые звуки скрипки и бубенъ. Содержатель таверны имѣлъ, какъ слѣдуетъ, разрѣшеніе мэра и муниципалитета на производство торговли подъ музыку, но Николасъ Тольромбль прочелъ нѣсколько брошюръ и парламентскихъ отчетовъ о распространеніи преступленій, или слушалъ, какъ ихъ читалъ его секретарь, что сводится къ тому же, и онъ пришелъ къ тому неожиданному заключенію что скрипка и бубны болѣе развратили населеніе Модфога, чѣмъ вслкое другое обстоятельство, которое могло только придумать самое хитрое человѣческое соображеніе. Поэтому новый мэръ рѣшился удивить весь муниципалитетъ и нанести страшный ударъ Веселымъ Лодочникамъ, когда придетъ время возобновлять свидѣтельство на торговлю.
Наконецъ, наступилъ этотъ долго-ожидаемый день и краснощекій содержатель таверны явился въ ратушу съ сіяющимъ лицомъ, а до ухода изъ дома распорядился пригласить на вечеръ лишняго скрипача для торжественнаго празднованія годовщины его заведенія. Онъ почтительно просилъ муниципалитетъ возобновить ему разрѣшеніе торговать съ музыкой, и муниципалитетъ уже хотѣлъ, какъ всегда, подписать это разрѣшеніе, какъ вдругъ Николасъ Тольромбль всталъ и огорошилъ всѣхъ присутствующихъ потокомъ краснорѣчія. Въ цвѣтистыхъ выраженіяхъ онъ распространился о быстро увеличивающемся развратѣ въ его родномъ городѣ и совершаемыхъ ежедневно въ его стѣнахъ излишествахъ. При этомъ онъ разсказалъ, какъ непріятно на него дѣйствовало зрѣлище многочисленныхъ боченковъ съ пивомъ, спускаемыхъ каждую недѣлю въ погребъ Веселыхъ Лодочниковъ, и какъ онъ два дня къ ряду сидѣлъ у окна противъ таверны, считая число лицъ, заходившихъ туда за пивомъ съ полудня до часа, когда между прочимъ большинство жителей Модфога обѣдаетъ. Изъ этихъ его личныхъ наблюденій оказалось, что въ пять минутъ вышло изъ таверны съ кружками пива среднимъ числомъ двадцать одно лицо, а умножая на двѣнадцать, это число составитъ 252 человѣка въ часъ, или, въ теченіи пятнадцати часовъ, во время которыхъ открыто заведеніе, три тысячи семьсотъ восемьдесятъ человѣкъ въ день, значитъ въ недѣлю двадцать шесть тысячъ четыреста шестьдесятъ. Затѣмъ онъ доказалъ очень краснорѣчиво, что бубны и развращеніе нравовъ — синонимы, а скрипка и безнравственныя стремленія — одно и тоже. Всѣ эти аргументы онъ подкрѣплялъ частыми ссылками на толстую книгу въ синей оберткѣ и на рѣшенія лондонскихъ судей. Дѣло кончилось тѣмъ, что муниципалитетъ, озадаченный цифрами, и усыпленный длинною рѣчью, а главное желавшій поскорѣе отправиться обѣдать, отдалъ предпочтеніе Николасу Тольромблю и отказалъ Веселымъ Лодочникамъ въ разрѣшеніи торговать съ музыкой.
Однако, хотя Николасъ восторжествовалъ, но его торжество было кратковременное. Его борьба съ кружками пива и скрипками, точно онъ самъ никогда не пользовался тѣмъ и другимъ, вскорѣ возбудила противъ него общую ненависть и даже старые друзья стали отворачиваться отъ него. Мало по малу, ему надоѣло уединенное величіе Модфогъ-Голла и его сердце стало изнывать по теплому уголку въ Тавернѣ Барочниковъ. Онъ сталъ сожалѣть, что вздумалъ сдѣлаться общественнымъ дѣятелемъ и сталъ, вздыхая, вспоминать о веселомъ времени, когда онъ торговалъ углемъ. Наконецъ, Николасъ Тольромбль дошелъ до такого отчаянія, что собрался съ духомъ, заплатилъ своему секретарю за треть впередъ и отправилъ его обратно въ Лондонъ. Послѣ этого онъ надѣлъ шляпу, спряталъ гордость въ карманъ и отправился въ Таверну Барочниковъ. Тамъ находилось только двое изъ его старыхъ друзей, и они очень холодно отвѣчали на его привѣтствіе.
