Робер Мерль - Изабелла
Спустя несколько мгновений стража ворвалась к ней в комнату и, не тронув, даже как будто не заметив герцогиню, увела всех ее служанок. Немного позднее она услыхала, как за стеной поднялась какая-то возня, раздался топот и глухой стук, словно волокли по полу что-то тяжелое. Она открыла дверь. Двое стражников, не глядя на нее, тотчас же скрестили перед ней алебарды.
Она вернулась к себе. Между тем шум в соседнем помещении не утихал. Внезапно раздался страшный вопль, от которого она похолодела. Она узнала голос Орсини.
Когда стражники по приказу Франческо раздели пленника, герцог заметил, что его правая рука частично парализована, и указал на нее палачу.
В течение двух часов, через определенные промежутки, вновь и вновь раздавались эти нечеловеческие крики, и тогда герцогиня опять открыла дверь и отрывисто бросила одному из стражников:
– Позови моего брата!
Видя, что он колеблется, она закричала повелительным голосом:
– Позови моего брата, если тебе дорога жизнь!
Франческо явился, окинул взглядом комнату, быстрыми шагами подошел к кровати, схватил свой кинжал и спрятал его в ножны. Шпаги при нем не было и, войдя к Изабелле без оружия, он испугался, как бы она не вздумала покуситься на его жизнь. В этот миг герцогиня так ненавидела брата, что горько пожалела о своей недогадливости.
– Что вам нужно от Орсини? – спросила она, стараясь говорить возможно спокойнее.
– Чтоб он сознался в своем преступлении и подписал это признание.
– По-видимому, вы этого не добились.
– Пока что нет, – сказал Франческо.
Он добавил, оскалив зубы в усмешке:
– Мы не спешим.
И видя, что герцогиня молчит, добавил:
– Надеюсь, что крики вам не мешают.
– Вы приложили немало стараний, чтобы я их слышала, – сказала герцогиня с безмерным презрением. – Насколько я припоминаю, застенок находится в северном крыле.
После недолгого молчания она продолжала:
– Семейство Орсини не поблагодарит вас за то, что вы пытали их родича.
– Зато я заслужу благодарность главы семейства Орсини.
Герцогиня сделала несколько шагов, остановилась и пристально посмотрела на Франческо.
– Перестанете ли вы пытать Орсини, если признание подпишу я?
Франческо мгновенно притушил вспыхнувший было взгляд, наклонил голову, заложил руки за спину и сказал глухим голосом:
– Даю вам слово.
Она взглянула на него. Столько фальши было в его лице, что ее словно молнией поразила догадка: он и не подумает сдержать слово.
– Что вы сделаете с моим признанием?
– Герцог Браччано имеет слабость любить вас. Он не поверит мне без доказательств.
Герцогиня была так изумлена, услышав, что Браччано любит ее, что оставалась какое-то мгновение в замешательстве. Затем она сказала:
– Мои служанки, вероятно, все рассказали.
– Вам прекрасно известно, что слугу можно заставить сказать все, что хочешь, чуть только сдавишь ему ногу «башмаком». Но Браччано потребует не таких доказательств.
Изабелла молчала.
– Итак, – сказал Франческо, – что будем делать?
Она посмотрела на него.
– Как вы думаете, – спросила она со странным выражением,– мог бы священник счесть меня сейчас за умирающую?
– Без сомнения. Вам недолго осталось жить.
Она подошла к скамеечке, служившей ей для молитвы, опустилась на колени и закрыла лицо руками.
Франческо не мешал ей молиться. Он был набожен, причащался каждое утро, и хотя совершенные им преступления не отягощали его совести, мелкие грешки заставляли его иногда подумывать о спасении души.
Вскоре Изабелла поднялась с колен и посмотрела брату прямо в глаза.
– Вы дали слово, что Орсини перестанут пытать, если я подпишу признание.
– Да, именно так.
– Вы дали мне слово сейчас, в это самое мгновение.
– Я не отпираюсь. Почему вы настаиваете?
Она посмотрела на распятие, висевшее над скамеечкой, и сказала, подчеркивая каждое слово:
– Я сейчас просила господа бога, чтобы он вас отправил в ад, если вы нарушите обещание.
Франческо побледнел. По тогдашнему поверию молитва умирающего обладала особо действенной силой.
– Я дал вам слово, – вымолвил он с трудом.
Она присела к столу, набросала на бумаге несколько строк и протянула листок брату.
Франческо пробежал его глазами, спрятал у себя на груди и направился к двери. На пороге он остановился и сказал ледяным голосом:
– Напрасно вы подписали это признание. Орсини держался очень мужественно: он умер бы, ничего не сказав.
– В этом я уверена.
– Зачем же вам было в таком случае подписывать собственный приговор?
Она смерила его долгим взглядом и сказала, не повышая голоса:
– Поверьте, я буду счастлива покинуть мир, в котором есть такие братья, как вы.
Эти слова оказали на Франческо необычайное действие. Казалось, внезапно упала бесстрастная маска, прикрывавшая его черты. Лицо его исказилось, нижняя губа затряслась, он был не в силах вымолвить слово. «Неужели это чудовище способно что-то чувствовать?» – подумала герцогиня с удивлением. Таково было ее последнее впечатление от встречи с братом. Он вышел, ничего более не сказав ей.
Франческо был смертельно усталым. Беззвучным голосом велел он палачу развязать узника и до прибытия Браччано содержать его в приличных условиях. В те времена в Италии брат считал себя не менее оскорбленным, чем муж, распутством сестры, но в то же время кодекс чести предоставлял окончательную расправу мужу. Только в том случае, когда муж не мог или не хотел отомстить обоим преступникам, брату следовало вмешаться, дабы кровью смыть пятно со своего имени.
Войдя в свою молельню, Франческо поддался мгновенной слабости: он пожалел о том, что случилось несколько часов назад; лучше бы он ушел из спальни Изабеллы, не обнаружив своего присутствия. Но тотчас он ужаснулся этой слабости. «Как! – подумалось ему. – Я притворился бы, что не знаю?» Перед ним неотступно стояло прелестное лицо Изабеллы, приподнявшей занавесь, чтобы войти в комнату. «Нет, нет! – промолвил он, содрогнувшись от непонятного ему самому страха, и упал на колени, закрыв лицо руками. – О боже! Пусть она умрет! Пусть умрет! И пусть всему этому придет конец!»
Помолившись, он несколько успокоился и написал длинное письмо Браччано в своей излюбленной нравоучительной манере. К посланию он приложил исповедь герцогини и показания ее служанок. В заключение он советовал зятю принять это известие с подобающей твердостью и не медлить с отмщением за поруганную честь. Совет этот был дан в таких выражениях, которые, судя по тому, что они дошли до нас, видимо, поразили современников. «Не забывайте, – писал Франческо герцогу, побуждая его лишить герцогиню жизни, – не забывайте вести себя как подобает человеку знатному и христианину» («ricordatevi d'esser un gentiluomo e cristiano»).
III
Браччано, верхом на коне, окруженный свитой, собирался в сенат, когда гонец вручил ему письмо Медичи. Все его внимание поглотила исповедь герцогини, и он так торопливо и небрежно пробежал глазами послание ее брата, что даже не понял, что Изабелла во Флоренции. Не вымолвив ни единого слова, даже не послав кого-нибудь предупредить сенат, он ринулся прочь из Венеции и, словно потеряв рассудок, помчался по дороге, ведущей в его владения. Сопровождавшие его вельможи переглядывались за его спиной. Ни один не решился задать ему вопрос о цели этой бешеной скачки. Он пригибался к холке коня, стиснув челюсти, не сводя глаз с дороги.
Путь был долгий. Несколько раз меняли лошадей. Герцог ни на кого не взглянул и не проронил ни слова. Он дал себе клятву молчать, пока он, как говорилось в те времена, «не сорвет со своего лица эту маску» (1).
Из окна спальни Айша увидела, как он соскочил с коня, и по лицу его догадалась, что ему все известно. Она видела, как он пробежал через двор, и услыхала его шаги на лестнице. Она решительно встала посреди комнаты, готовая к встрече.
Он влетел вихрем, с лицом, искаженным яростью, сжимая в руке кинжал, и крикнул глухим голосом:
– Мерзкая тварь, где твоя госпожа?
– Во Флоренции, – спокойно ответила Айша.
Пока Браччано мчался верхом, перед глазами его все время стояла одна и та же картина: он вбегает к жене, бросается на нее, обеими руками разрывает на ней платье и вонзает ей в грудь кинжал. Более тысячи раз пережил он эту сцену, глядя поверх головы коня на бегущую навстречу дорогу. От повторения картина эта не становилась менее отрадной. Всякий раз впечатление было все так же ярко. И вот теперь он стоял один в той самой комнате, в которой видел себя во время своей безумной скачки, упиваясь сладострастием мести. Он зарычал голосом, в котором не было уже ничего человеческого: добыча ускользнула от него. Пусть даже он твердо знал, что еще доберется до нее. Только сейчас, только здесь готовился он с таким наслаждением растерзать ее, а теперь не в кого было вонзить когти.
