Джон Фаулз - Туча
Теперь она сидит, слегка ссутулясь, будто от холода, ухватив локти, уставившись на воду. Она начинает плакать. Словно бы без всякого чувства. Слезы медленно выкатываются из ее глаз и ползут по щекам под солнечными очками. Она их не утирает.
Бел зовет из-под дерева рядом с расстеленной розовой скатертью в клетку и разложенным на ней изобилием: charcuterie[14], длинные батоны, сыры, ножи, стаканчики для пикников; яблоки и апельсины, три горшочка шоколадного мусса для детей.
Кандида откликается:
— Да ну, мамуся! Мы еще не го-то-вы!
Но Пол что-то говорит ей. Салли оборачивается, обращая к Бел свою снежно-белую стройную спину — на это раз девушка «С». Тут Эмма, младшая дочка, бегом устремляется мимо нее, и маленький Том тоже пускается бегом, будто еда может исчезнуть. Затем оба мужчины и Кандида, неся пластиковую коробку теперь с семью пойманными раками, и она жалуется, что не хватает еще одного, чтобы на ужин по одному каждому — надо наловить еще после еды. Да, да, конечно, обязательно. Но все проголодались. Пол вспоминает про вино, идет туда, где оно охлаждалось; бутылка мюскаде sur lie[15], другая, гро-план, может подождать.
— Руки вверх для колы!
Они садятся, откладываются, взрослые и дети, но сторонам скатерти. Только Пол стоит, орудуя штопором. Питер шлепает Салли по ягодичкам, когда она на коленях наклоняется вперед налить коку детям.
— Вот это жизнь!
— Будь так добр!
Он целует ее в голую спину и подмигивает Тому.
Аннабель зовет:
— Кэт? К столу!
Затем Кандида и Эмма:
— Кэт! Кэт!
— Достаточно. Она придет, когда захочет.
Эмма говорит:
— Но, может, тогда ничего не останется.
— Потому что ты жадный поросенок!
— Нет! Нет!
— А вот да! Да!
— Кэнди!
— Но она же такая. — И она хватает протянутую руку сестры. — Сначала гости!
— Милочка, подержи стаканы для папочки.
Салли через скатерть улыбается Эмме: малышка красивее, застенчивее и спокойнее; возможно, только по контрасту со своей маленькой псевдовзрослой сестрой. Если бы Том только… она намазывает pâté[16] ему на хлеб; он подозрительно следит за ней.
— М-м-м. Выглядит божественно.
Эмма спрашивает, нельзя ли дать немножко ракам. Питер смеется, у нее обиженный вид. Кандида говорит ей, что она дурочка. Бел сажает Эмму рядом с собой, теперь обиженный вид у Кандиды. Пол поглядывает из тени вверх по течению в сторону валунов, потом опускает взгляд на Бел. Она чуть кивает.
— Папуся, куда ты идешь?
— Поискать тетю Кэт. Может быть, она заснула.
Кандида взглядывает на мать.
— На спор, она опять плачет.
— Милочка, съешь свой бутерброд. Пожалуйста.
— Она все время плачет.
— Да. Питер и Салли понимают. Мы все понимаем. И не собираемся об этом разговаривать. — Она строит миленькую moue[17], и Салли улыбается. Питер разливает вино.
— Мамуся, можно мне?
— Только если ты прекратишь болтать без передышки.
Пол стоит на нервом валуне, глядит в сужение берегов. Потом исчезает. Они едят.
Питер:
— Послушайте, чудесный вкус. Что это?
— Rillettes.[18]
— А вы их прежде не ели? — говорит Кандида.
— Его, — говорит Бел.
— Мы их каждый день едим. Почти.
Питер шлепает себя по затылку.
− Вновь попался? Момент заключения самого замечательного его контракта. И тут они доискиваются, что он никогда не ел rilletes. — Он откладывает свой бутерброд, отворачивается, прячет лицо в ладонях. Рыдание. — Простите меня, миссис Роджерс. Я недостоин сидеть за вашим столом. Мне не следовало позволять себе такую дерзость.
Они слышат, как Пол зовет Кэт у теснины. Питер издает еще одно театральное рыдание.
Бел говорит:
— Теперь видишь, что ты наделала?
— Он выдумывает глупости.
— Питер очень чувствительный.
Салли подмигивает Кандиде через скатерть.
— Как носорог.
— Можно мне еще? — спрашивает маленький Том.
— А пожалуйста?
— Пожалуйста.
Питер щурится сквозь пальцы на Кандиду. Внезапно она вновь становится ребенком и хихикает, а потом давится. Эмма смотрит блестящими глазами, затем тоже начинает хихикать. Маленький Том серьезно смотрит на них.
Пол увидел розовость ее рубашки прежде, чем дошел по тропинке до места, где она спустилась к заводи. Но заговорил, только когда остановился над ней.
— Хочешь есть, Кэт?
Она мотнула головой, не оборачиваясь, потом взяла свои темные очки с камня рядом и надела их. Он поколебался, затем спустился к ней. Потом протянул руку и потрогал розовое плечо.
— Если бы мы знали, что делать.
Она уставилась в дальний конец заводи.
— Так глупо. Что-то внезапно забирает власть.
— Мы понимаем.
— Если бы я понимала.
Он сел на камень рядом с ней, полуотвернувшись.
— Сигарета найдется, Пол?
— Только «голуазки».
Она вытащила сигарету из пачки, которую он достал из кармана; нагнулась к спичке, затянулась, затем выдохнула дым.
— Ничего пока не случилось. Сейчас все еще прежде, чем это случилось. Я знаю, это случится, как и случилось. И ничего не могу поделать.
Он наклонился вперед, упираясь локтями в колени; кивок, будто подобные фантазии вполне разумны и он их с ней разделяет. Такой милый человек; и утомительный, потому что всегда старается. Будь как я, будь нетребовательной, будь мужчиной, довольствуйся тем, что у тебя есть: тиражи, пусть и не имя. Даже все эти годы спустя — коротко постриженная борода, прекрасный, сулящий аскетизм рот, тонкость, беспощадно строгий интеллект, а не всего лишь порядочность, посредственность, будничное копание.
— Кэт, ты не из тех, кому навязывают клише. А потому мы, простые смертные, не находим, что сказать. — Она на мгновение опустила голову. — Чему ты улыбаешься?
— Ты и Бел — боги. А я — бедная смертная.
— Потому что мы верим в клише?
Она опять слабо улыбнулась; замолчала, затем заговорила, подыгрывая ему.
— Бел меня расстроила. Вина не ее. Я держусь с этими двумя слишком уж высокомерной стервой.
— Что она сказала?
— Именно это.
— Ты терпишь такую боль. Мы понимаем, как это трудно.
Она снова выдохнула дым.
— Я полностью утратила ощущение прошлого. Все только в настоящем. — Но она покачивает головой, будто подобное формулирование настолько неясно, что совсем лишено смысла. — Прошлое помогает находить оправдание. А вот когда не можешь спастись от…
— Но не может ли помочь будущее?
— Оно недостижимо. Прикованность к настоящему, к тому, что ты такое.
Он подбирает камешек и бросает его по длинной дуге в воду. Канкан, дыба; когда ты читаешь людей, как книги, и знаешь их знаки лучше их самих.
— Не наилучший ли способ разбить такие цени, постаравшись вести себя… — Он не доканчивает фразы.
— Нормально?
— Хотя бы внешне.
— Наподобие мистера Макобера[19]? Что-нибудь да подвернется?
— Дорогая моя, хлеб тоже клише.
— И требует голода.
Он улыбается.
— Но ведь своего рода голод наличествует, верно? По крайней мере чтобы обескураживать всех нас, кто хочет помочь тебе.
— Пол, клянусь, что каждое утро я… — Она умолкает. Они сидят бок о бок, уставясь в воду.
Он говорит мягко:
— Дело не в нас, Кэт. Но в детях. Можно ограждать излишне. Но они действительно не понимают.
— Я ведь стараюсь. Особенно с ними.
— Я знаю.
— Полная утрата силы воли. Ощущение зависимости от случайных слов. Пустяков. Все снова и снова под вопросом. Пытаться понять почему. Почему он. Почему я. Почему это. Почему что бы то ни было.
— Я бы хотел, чтобы ты попробовала записать все это.
— Не могу. Невозможно записывать то, чем живешь. — Она бросает окурок в воду, затем внезапно спрашивает: — Вы с Бел боитесь, что я тоже попытаюсь покончить с собой?
Он ничего не отвечает, и затем:
— А следует?
— Нет. Но вы думали, в чем причина, почему я не?
Против обыкновения он обдумывает вопрос.
— Мы надеялись.
— По-моему, это должно означать, что мне нравится то, что я есть. Чем я стала. — Она взглядывает на него, на римский профиль, обращенный к воде; мудрый сенатор; жалеет, что пошел ее разыскивать. — В сущности, мне требуется, чтобы меня хорошенько встряхнули, ударили. А не нежные уговоры.
Он выдерживает паузу.
— Жаль, что мы настолько разные люди.
— Я вовсе тебя не презираю, Пол.
— Только мои книги.
— Этому ты можешь противопоставить тысячи и тысячи счастливых читателей. — Она говорит: — И я бы так сильно не завидовала Бел, если бы презирала тебя.
Он смотрит вниз.
— Ну…
— Ложная скромность. Ты знаешь, у вас все в порядке.
— На наш лад.
