Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

И все же иногда, когда они с Анной сидели рядом, глядя на туманное корнуэльское побережье, слушая глухие, тяжелые удары волн и перекличку чаек — когда они сидели вместе, Стивен казалось, что ее сердце так заполнено Анджелой Кросби, всей ее горечью, всей ее сладостью, что материнское сердце, ровно бьющееся рядом с ней, должно было, в свою очередь, биться сильнее, ведь разве она когда-то не пряталась под этим сердцем? И такой настоятельной была ее тоска, что она теперь часто искала холодную руку Анны и держала ее несколько мгновений в своей руке, пытаясь получить от нее какое-то утешение.

Но прикосновение этой холодной чистой руки расстраивало ее, душа ее болела от стремления к чему-то простому, прямому и почтенному, что служило многим простым и почтенным людям. Тогда все, что кому-то казалось скучным, казалось ей исполненным счастья и совершенства. Пара влюбленных, идущих рука об руку, просто двое обрученных, не самые красивые, не самые умные, не утопающие в богатстве; спокойная пара обрученных — они облекались в ее завистливых глазах славой и гордостью, превосходящими всякое понимание. Ведь если бы они с Анджелой были этими влюбленными, они могли бы встать перед Анной, счастливые и торжествующие. Анна, ее мать, улыбнулась бы и мягко, терпеливо говорила бы с ними, вспоминая те дни, когда сама была влюблена. Куда бы они ни шли, старики вспоминали бы, как сами были влюблены, и вспомнив это, улыбались бы их любви и говорили о ней с нежностью. Знать, что весь мир радуется твоей радости — это, конечно же, приближает рай к земле.

Однажды вечером Анна искоса взглянула на свою дочь:

— Милая, ты устала? Ты мне кажешься какой-то поникшей.

Вопрос был неожиданным, ведь предполагалось, что Стивен никогда не знала усталости, ее физическая сила и здоровье были притчей во языцех. Неужели возможно, что ее мать наконец угадала, как изнурена ее душа? Внезапно Стивен почувствовала себя постыдно инфантильной, и заговорила как ребенок, который хочет, чтобы его пожалели:

— Да, я ужасно устала, — ее голос слегка задрожал, — я так устала, ужасно устала, — повторила она. Она сама удивлялась своей слабой попытке вызвать жалость к себе, и все же не могла совладать с собой. Если бы Анна в эту минуту протянула ей руки, она, возможно, вскоре узнала бы об Анджеле Кросби.

Но вместо этого Анна зевнула:

— Это все здешний воздух, очень уж он туманный. Я буду очень рада, когда мы вернемся в Мортон. Который час? Я уже засыпаю — не пойти ли нам в постель, Стивен?

Это подействовало как холодный душ; и это было на пользу самоуважению девушки. Она постаралась собраться с силами:

— Да, пойдем, уже десять пробило. Не люблю я эти туманы, — и она покраснела, вспоминая эту слабую попытку вызвать жалость к себе.

Стивен покинула Корнуэлл без сожалений; казалось, это место нагоняло на нее тоску. Его довольно мрачная красота, которая в любое другое время глубоко затронула бы ее мужественную натуру, лишь прибавила мрачности этим нескончаемым неделям, проведенным вдали от Анджелы Кросби. Ее возмущение теперь стремительно нарастало, ее снедали сомнения и смутные страхи; она была озадачена, не уверена в своей способности выдержать; и не уверена в том, что Анджелу удержит эта опасная, но обескровленная любовь. Ее обманутое тело жестоко тревожило ее, и она бродила вдоль берега, до мыса, проклиная свою молодую силу, пытаясь подавить свою юную пылкость и только увеличивая ее.

Но теперь это испытание подходило к концу, и она перестала чувствовать такое отчаяние. Через неделю Анджела должна была вернуться из Шотландии; тогда, по крайней мере, глаза ее будут сыты — ужасно, когда глаза голодают, тоскуя по облику любимого существа. А потом, приближался день рождения Анджелы, и это обеспечивало верный повод для подарка. Дарить подарки, даже скромные сумочки, ей было строго запрещено из-за Ральфа, но день рождения — это совсем другое дело, и в любом случае Стивен решила рискнуть. Ведь побуждение дарить, общее для всех влюбленных, было в ней безмерным, так что она представляла себе Анджелу, увенчанную диадемами, достойными Клеопатры; она сидела и глядела на свою чековую книжку, и глаза ее становились сердитыми при виде остатка в ней. Что проку от таких денег, если их нельзя потратить ради любимого существа? Но на этот раз их следует потратить, и потратить щедро; никаких пределов не будет для этого подарка!

Деньги — в лучшем случае недостойная и утомительная вещь, но, по крайней мере, они могут облегчить сердца влюбленных. Когда становятся легче их кошельки, становится легче и у них на сердце, хотя это вряд ли может считаться достоинством, ведь дарить — это, может быть, самая хитрая форма наслаждений, известная человечеству.

Стивен, как бы вскользь, сказала Анне:

— Может быть, мы проведем три-четыре дня в Лондоне, когда будем возвращаться в Мортон? Ты могла бы пройтись по магазинам.

Анна согласилась, думая, что следует обновить в доме постельное белье; но Стивен думала о ювелирных магазинах на Бонд-стрит.

И теперь они действительно были в Лондоне, остановившись в тихом и дорогом отеле; но проблемы с подарком на день рождения Анджелы, казалось, для Стивен только начались. У нее не было ни малейшего представления, чего хотела она, или, еще важнее, чего хотела Анджела; и она не знала, как отделаться от своей матери, не любившей ходить без сопровождения. Три дня из четырех Стивен провела в беспокойстве и волнении; никогда прежде Анна не казалась такой зависимой от нее. В Мортоне они теперь жили каждая своей жизнью, но здесь, в Лондоне, всегда находились вместе. Она строила всевозможные планы, но никак не могла найти повода в одиночку сходить на Бонд-стрит. И все же на четвертый, последний день утром у Анны ужасно разболелась голова.

Стивен сказала:

— Пойду-ка я проветрюсь, если я тебе действительно не нужна — я чувствую себя бодрой!

— Да, иди — мне не хотелось бы, чтобы ты сидела дома, — со стоном ответила Анна, которая жаждала покоя и таблетки аспирина.

Выйдя на тротуар, Стивен поймала первое же встречное такси; она чувствовала довольно нелепый восторг.

— На перекресток Пиккадилли и Бонд-стрит, — распорядилась она, когда забралась в такси, захлопнула дверцу и высунула голову в окно. — А на углу, пожалуйста, остановитесь. Не хочу, чтобы вы ехали по Бонд-стрит, я пойду пешком. Хочу, чтобы вы остановились на углу Пиккадилли.

Но, когда она уже стояла на углу — слева — она начала сомневаться, с какой стороны Бонд-стрит ей начать. Попробовать правую или остаться на левой? Она решила попытаться начать с правой стороны. Перейдя дорогу, она медленно пошла вперед. У каждого ювелирного магазина она останавливалась и смотрела на вещицы, выставленные в витрине. Теперь ее озадачивала совсем новая проблема — оказалось, что этих камней так много. Изумруды, или рубины, или, может быть, просто бриллианты? Конечно же, никаких изумрудов и рубинов — Анджеле нужна была белизна. Белизна… вот именно! Жемчуг — нет, одна жемчужина, одна безупречная жемчужина, оправленная в кольцо. Анджела когда-то с вожделением описывала такое кольцо, но, увы, оно появилось на свет в Париже.

Люди поглядывали на мужеподобную девушку, которая была так поглощена женственными украшениями. Какой-то мужчина засмеялся и подтолкнул в бок своего спутника:

— Посмотри-ка! Что это такое?

— Господи! И правда, что это?

Она услышала их, и вдруг восторг ее схлынул, пока она входила в магазин. Она сказала довольно громко:

— Мне нужно кольцо с жемчужиной.

— Кольцо с жемчужиной? Какое, мадам?

Она помедлила, не зная, как описать то, что хочет:

— Я не совсем знаю… но она должна быть крупной.

— Это для вас? — и ей показалось, что человек за прилавком слегка улыбнулся. Конечно же, ничего подобного он не делал, но она пробормотала:

— Нет… о, нет, это не для меня, это для подруги. Она просила меня выбрать ей кольцо с крупной жемчужиной, — в ее собственных ушах эти слова звучали глупыми и суетливыми.

В этом магазине не было ничего, что удовлетворяло бы ее требованиям, и вот еще раз она попала под обстрел Бонд-стрит. Теперь она пошла быстрее и обнаружила, что идет семимильными шагами; изменив походку, обнаружила, что едва плетется; и всегда чувствовала, или представляла, что на нее все смотрят. Она чувствовала некоторое сомнение на лицах приказчиков, когда она спрашивала кольцо с крупной и безупречной жемчужиной, и, ловя мимоходом свое отражение в витрине, она решала, что это явное сомнение — ее внешность не предполагала ни этого жемчуга, ни его цены. Она нерешительно скользила рукой в карман, обретая храбрость, когда прикасалась к чековой книжке.

Когда восточная сторона оживленной улицы была исчерпана, она быстро перешла дорогу и отправилась к тому углу, с которого начала. Теперь она была подавленной и сердитой. А вдруг она не найдет того, что ей нужно, на Бонд-стрит? Она понятия не имела, где еще искать — ее знание Лондона было далеко не обширным. Но, вероятно, боги смилостивились над ней, потому что, пройдя чуть дальше, она остановилась перед маленьким и, по ее мнению, довольно скромным магазином. На самом деле он был далеко не скромным, судя по решетке, наполовину закрывавшей его небольшое окно. Она смотрела туда, потому что там на белой бархатной подушечке лежала жемчужина, круглый сияющий шарик, похожий на мраморный, прикрепленный к тонкому платиновому колечку — божественный мраморный шарик! Это было такое же кольцо, какое Анджела видела в Париже и все еще по нему вздыхала.