В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню
Судья послал почти всю свою прислугу в Бакстон – готовить жилье и прочее к его приезду. Сам он собирался отправиться следом денька через два.
Было девятое число; пройдут следующие сутки – и над видением и всякими дурными знаками можно будет посмеяться.
Вечером девятого в дверь к судье постучался лакей доктора Хедстоуна. Доктор взбежал по темной лестнице в гостиную. Был март, близились сумерки, в дымовой трубе громко свистел восточный ветер. В камине весело полыхали дрова. Темная комната, наполненная красным свечением, судья Харботтл в парике, какие тогда называли бригадирскими, и в красном роклоре – все выглядело так, словно занимался пожар.
Ноги судьи покоились на скамеечке, большое багровое лицо было обращено к камину, и вся фигура как будто вздымалась и опадала вместе со вспышками огня. Настроение у него снова испортилось, он думал о том, чтобы подать в отставку, и о множестве других неприятных предметов.
Но доктор, этот энергичный сын Эскулапа, не захотел слушать брюзжание, а заявил, что у судьи скопились соли и, пока это так, он не способен судить даже о собственных делах, а потому с ответами на свои печальные вопросы должен повременить недели две.
А до того судье надлежало всячески соблюдать осторожность. При таком избытке солей следует избегать всего, что может спровоцировать приступ, пока воды Бакстона не сделают свое очищающее дело.
Возможно, доктор не был настроен столь оптимистично, как старался показать: он прописал больному отдых и посоветовал отправиться в постель немедля.
Мистер Джернингем, слуга, уложил судью в постель, дал ему капли и, по распоряжению хозяина, остался в спальне ждать, пока тот заснет.
Трое свидетелей рассказали о событиях той ночи очень странные истории.
Домоправительница, которой за хлопотами было не до ребенка, разрешила дочке одной побегать по комнатам и посмотреть картины и фарфор, наказав только, как обычно, чтобы та ничего не трогала. Девочка резвилась, пока не поблекли последние отсветы заката, и, лишь убедившись, что в сгустившихся сумерках не может различить цвета статуэток на каминной полке и в кабинете, вернулась в комнату матери.
Описав первым делом фарфор, картины и два больших парика судьи, хранившиеся в гардеробной за библиотекой, девочка поведала о крайне необычном приключении.
В холле стоял, как было принято в те времена, портшез, обитый басменной кожей с золочеными гвоздиками, которым время от времени пользовался хозяин дома. В тот вечер дверцы старинного средства передвижения были заперты, окошки закрыты, шторы из красного шелка опущены, но одна не до конца, и любопытная девочка сумела снизу заглянуть внутрь.
Через открытую дверь задней комнаты проникал последний косой луч уходящего солнца, и сквозь алую штору портшеза просачивался тусклый свет.
Девочка была удивлена, обнаружив, что внутри сидит худой мужчина в черном – смуглый, с резкими чертами, немного кривым, как ей показалось, носом. Застывший взгляд карих глаз незнакомца был устремлен вперед, рука опиралась о бедро и весь он своей полной неподвижностью напоминал восковую фигуру, которую девочка видела однажды на ярмарке в Саутуорке.
Детям так часто внушают, будто взрослым свойственна высшая мудрость и малолетним лучше помалкивать и воздерживаться от вопросов, что в конце концов они начинают принимать как должное все, что видят вокруг; вот и дочка домоправительницы расценила присутствие в портшезе темнолицего незнакомца как нечто само собой разумеющееся.
Лишь когда мать вместо ответа на вопрос, кто этот человек, принялась испуганно выяснять, как он выглядел, девочка поняла, что столкнулась с какой-то загадкой.
Миссис Карвелл сняла с крючка над лакейской полкой ключ от портшеза, взяла дочку за руку, прихватила свечу и отправилась в холл. Не дойдя до портшеза, женщина остановилась и отдала свечу ребенку.
– Посмотри снова, Марджери, есть ли там кто-нибудь, – шепнула она, – и постарайся посветить внутрь свечкой.
Девочка, на сей раз с пресерьезной миной, посмотрела и поспешила сообщить, что незнакомец исчез.
– Посмотри снова, хорошенько, – потребовала мать.
Девочка не сомневалась, и миссис Карвелл, в кружевном домашнем чепце с вишневыми лентами, с темно-каштановыми, еще не напудренными волосами, что подчеркивало ее бледность, отперла дверцу и убедилась, что внутри пусто.
– Вот видишь, детка, тебе почудилось.
– Смотри, мама, смотри! Он зашел за угол.
– Куда? – Миссис Карвелл попятилась на шаг.
– В ту комнату.
– Да ну тебя, детка! Это была тень. – Миссис Карвелл рассердилась, потому что ей стало страшно. – Я махнула свечой. – И все же входить в указанную ребенком открытую дверь ей совсем не хотелось, и вместо этого она схватила один из стоявших в углу шестов от портшеза и с силой постучала им об пол.
Встревоженные непонятным грохотом, снизу прибежали повариха и две кухарки.
Вместе они обыскали комнату, но не нашли ни малейших признаков того, что там кто-то побывал.
Кое-кто может предположить, что этот странный эпизод придал мыслям миссис Карвелл новое направление, чем и объясняется весьма странная галлюцинация, явившаяся ей двумя часами позднее.
