Джон Пассос - Большие деньги
Айседора организовывала вечера мелодекламации с Этебертом Невином
танцевала под стихи Омара Хайяма для женских обществ в НьюПорте. Когда сгорел отель «Виндзор» вместе со всеми их чемоданами и узлами, вместе со счетом за жилье длиной с руку, они отправились в Лондон на грузовом судне, перевозившем скот,
чтобы таким образом спастись от заедавшего их материализма родной Америки.
В Лондоне в Британском музее они открыли для себя древних греков;
Танец – греческое изобретение.
В своих муслиновых туниках они танцевали под лондонскими дымоходами, на покрытых сажей и копотью площадях, копировали позы изображенные на античных вазах греков, ходили на лекции, посещали художественные галереи, слушали концерты, смотрели театральные пьесы, мокли под дождем спустя пятьдесят лет после завершения викторианской эпохи.
Назад, к грекам.
Когда их выгоняли из жилища за неуплату, Айседора не унывая тащила весь выводок Дунканов в лучший отель, там снимала целые апартаменты, и тут же, сбиваясь с ног, официанты бежали за омарами с шампанским, за фруктами, сезон для которых еще далеко не наступил; чего не могут позволить себе артисты, Дунканы, Греки;
Лондону девяностых нравилась ее поразительная наглость
В Кенсингтоне и даже в Мэйфере она танцевала на вечеринках в частных домах,
все британцы, включая и принца Эдуарда
восхищались ее красотой эпохи прерафаэлитов
похотливой чисто американской невинностью
ее калифорнийским акцентом.
После Лондона – Париж во время самой большой Всемирной выставки девятнадцатого века. Она танцевала с Лойе Фуллер. Она все еще была девственницей, такой робкой, что не осмелилась ответить на заигрывания Родена, этого великого скульптора, и ее просто поражало необычное поведение кружка Лойе Фуллер с чокнутыми красотками-извращенками. Все Дунканы были вегетарианцами, вульгарность мужчин вызывала У них сильное подозрение, как, собственно, и материализм.
Раймонд всех их обеспечивал балетными туфлями.
Айседора в обществе матери и своего брата Раймонда объехала всю Европу в своих балетных туфлях, с повязкой на голове и в греческой тунике,
останавливаясь в лучших отелях, выбирая для себя естественную настоящую греческую жизнь под шуршание стопки неоплаченных счетов.
Айседора дала первый свой сольный концерт в Будапеште; теперь она уже дива, у нее была любовная связь с ведущим актером; в Мюнхене восторженные студенты выпрягли лошадей из ее кареты и потащили ее сами, на своем горбу. Повсюду – только цветы, радушные рукопожатия, ужины с шампанским. В Берлине все сходили по ней с ума.
На деньги, заработанные в Германии, она повезла весь клан Дунканов в Грецию. Они прибыли туда на рыбацкой шхуне с Итаки. Все они фотографировались на фоне Парфенона, танцевали в театре Диониса, учили уличных мальчишек петь, исполнять античный хор из «Мольбы» и даже затеяли строительство храма для жилья на горе, с которой открывался превосходный, вид на развалины древних Афин, но там не оказалось воды, и у них кончились деньги, и храм так и не был воздвигнут, посему им пришлось жить в отеле «Англетер», но и там вскоре появился неоплаченный счет. Когда иссякли кредиты, они повезли свой хор в Берлин, где поставили «Мольбу» на. древнегреческом. Когда ее величество увидела Айседору в просторном греческом платье-пеплуме, которая бодро шагала во главе строя греческих мальчишек в греческих туниках по Тиргартену, ее лошадь встала на дыбы и сбросила с себя кайзерину, супругу короля.
Айседора вошла в моду.
Она приехала в Санкт-Петербург в 1905 году в тот день, когда вечером хоронили жертвы расстрела демонстрации, состоявшейся перед Зимним дворцом девятого января. Это произвело на нее гнетущее впечатление. Она была американка, американка до мозга костей, как Уолт Уитмен, и правители этого мира, не останавливавшиеся перед убийством, были ей чужды, нет, это не ее люди, ее люди – это те, кто принимал участие в похоронной процессии; артисты никогда не станут на сторону тех, у кого в руках пулеметы; она была американкой в греческой тунике; она служила своему народу.
В Санкт-Петербурге, который все еще находился под сильным влиянием балета восемнадцатого века при французском дворе Короля-Солнца, власти сочли ее танцы непристойными и опасными.
В Германии она основала свою школу танца с помощью сестры Элизабет, которая улаживала все организационные дела, и там у нее родился ребенок от Гордона Грейга.
Она с триумфом возвратилась в Америку, о котором всегда мечтала, и опустошала карманы богатых филистимлян во время своего продолжительного турне; ее поклонников постоянно укоряли, притесняли за то, что они носят греческие туники; нет, в Америке она не нашла свободного искусства.
Она вернулась в Париж и теперь взлетела на самую вершину. Искусство там означало – Айседора. На похоронах князя де Полиньяка она встретилась с пришедшим из легенды миллионером (король среди производителей швейных машинок), который станет ее опорой и будет финансировать ее школу. Она отправилась в путешествие с ним на его яхте (Что бы ни делала Айседора – это, несомненно, Искусство)
чтобы станцевать в Храме Пестума
только для него одного,
но пошел дождь и все музыканты вымокли до нитки. Тогда они все напились забыв о танцах.
Искусство – это жизнь миллионеров. Все, что делала Айседора, – Искусство. Когда она танцевала во время второго своего турне по Америке, то уже под сердцем носила ребенка от миллионера, что вызывало постоянные скандалы среди старых чопорных леди женских клубов и старых дев – почитательниц искусства;
она слишком пристрастилась к спиртному и в нетрезвом виде подходила к самой рампе и начинала задирать богачей, арендующих ложи;
Айседора находилась в зените славы и скандалов, в ее руках были власть, богатство; ее школа процветала, миллионер собирался построить для нее театр в Париже, Дунканы становились жрицами нового культа (Все, что делала Айседора, – это Искусство)
возвращавшийся домой с другого конца Парижа автомобиль с ее двумя детьми внезапно заглох на мосту. Забыв поставить машину на тормоз, шофер вышел, чтобы покопаться в моторе. В эту минуту автомобиль поехал сам и, сбив шофера, упал с моста в Сену.
Дети с нянькой утонули.
Жизнь продолжалась, жизнь отчаянная
треп побуждающих к скандалу злых языков, насмешливые, недоброжелательные физиономии репортеров, угрозы судей, брань менеджеров отелей, приносящих давно не оплаченные счета.
Айседора много, слишком много пила, она не могла пропустить мимо ни одного смазливого молодого человека, она красила волосы, выбирая все более яркие красно-рыжие оттенки, она никогда не пользовалась макияжем, всегда была небрежной со своей одеждой, нисколько не заботилась о сохранении фигуры, никогда не считала своих денег
но здоровый дух
немедленно пропитывал весь зал
когда эта грушевидная фигура с красивыми длинными руками медленно выходила из глубины сцены к зрителям.
Она ничего не боялась; она была великой танцовщицей.
В родном ее городе Сан-Франциско политики запретили ей танцевать в том греческом театре, который сами и построили под ее влиянием. Где бы она ни появлялась, она поливала оскорблениями богатых филистимлян. Когда разразилась война, она танцевала «Марсельезу», это многим не нравилось, но она продолжала дразнить многих, отказываясь исполнять свои танцы под музыку Вагнера или проявлять уважительные чувства к этой чудовищной бойне и притворяться, что она абсолютно Давно ее устраивает.
Во время своего турне по Южной Америке
она повсюду ловила мужчин,
испанский художник, пара боксеров, гребец лодки, бразильский поэт,
она устраивала шумные ссоры, потасовки в танцевальных залах, где танцевали танго, орала на аргентинцев, обзывала их, подойдя к краю рампы, ниггерами, одерживала один громкий триумф за другим в Монтевидео и Бразилии; если у нее были деньги, то она не могла их безрассудно не тратить, бросала их исполнителям танго, не скупилась на подачки, устраивала после спектаклей дружеские ужины – нет-нет, все за мой счет! – делала она широкий жест. Менеджеры жульничали, обманывали ее. Она ничего не боялась, никогда не стыдилась на людях трепа побуждающих к скандалу злых языков, ее не трогали оскорбительные заголовки в дневных газетах.
Когда Октябрь погрузил во мглу старый мир, она вспоминала Санкт-Петербург, вспоминала похоронную процессию, гробы на притихших улицах, бледные лица людей, сжатые кулаки в ту памятную ночь в Санкт-Петербурге, когда она танцевала «Прощание славянки».
и танцевала, в своей красной марлевой накидке перед глазами старых почтенных леди в симфоническом зале;
но когда она поехала в Россию, надеясь организовать и там свою танцевальную школу, поработать, испытать, что такое новая, свободная жизнь, все оказалось слишком сложным, слишком трудным для нее: холод, водка, икра, вши, никаких удобств в отелях, все там, в этой стране смешалось в одну кучу, – повсюду только груды мусора, и у нее не хватило терпения, ведь ее прежнюю жизнь с этой не сравнить, слишком она была легкой;
