Коммунисты - Луи Арагон
Как только расположились на ферме («Ну-ка, Жош, сдвиньте поскорее эти два стола и сейчас же разложите на них карты!»), разумеется, тотчас же примчались с шумом, с треском мотоциклисты. Немедленно сообщите штабам наши ориентиры. А это еще кто? Дивизионный врач? Ламиран? Ах, нет, доктор, оставайтесь на месте, пожалуйста. Вся эта суета здесь совершенно излишня. Здесь моя дозорная башня, вы понимаете? С этого маленького плато мне будут видны все долины Гэбея, вам понятно? Отсюда я держу под наблюдением дорогу на Варемм; в случае отступления ко мне могут быть стянуты наши части со всех позиций по берегу Малой Гетты… Как раз здесь находятся подступы к той самой бреши Жамблу, в которую могут проникнуть неприятельские танки…
Доктор Ламиран вздыхает. Он тоже отличается романтическим тяготением к переднему краю. Кроме того, его зять состоит в драгунской моторизованной части, сопровождающей разведполк. Доктор Ламиран весь как наэлектризованный, но, несмотря на поразительное проворство движений, все-таки кажется мешковатым по сравнению с генералом… — Какие сообщения? Известно, что делает неприятель?.. — А вы что ж, думаете — мы в Тонгре живем, как в мирное время? В город ворвались было немецкие танки из авангардных частей, но наши танкисты выгнали их. — А как же, господин генерал, в Маастрихте? — Бельгийцы — рохли, неприятель их опрокинул, переправился через мосты… и если бы мы не подоспели…
Лейтенант Жош выждал, когда уедет полковник медицинской службы, и только тогда стал задавать вопросы. Жош — высокий и рыжий, несколько пухлый молодой человек, в гражданской жизни — чиновник государственного совета. Он восхищается своим начальником, но старается этого не показывать. Генерал… нынче близость с ним полезна, а завтра… как знать!.. Жош — социалист. Он поставил своей задачей убедить Гревиля, что в интересах военных — иметь в стране патриотическое правительство, за которое будет стоять народ, а деньги на военные нужды оно будет брать с богачей. Это служит постоянной темой разговоров во время переездов в машине, если генерал в хорошем расположении духа. Нынче утром лейтенант Жош озабочен. Как могут войска продержаться четыре дня, прикрывая линию Вавр–Намюр, которая организуется в тылу, если бельгийцы уже дают тягу? — Господин генерал, — сказал он, когда доктор отъехал от ворот, — у нас скверно с авиацией. В небе одни только немецкие самолеты.
— Голубчик, Жош, мы командуем не авиацией, а танками. Мы продержимся. Нельзя думать лишь о Северном секторе. Вы же хорошо знаете, что наша задача — только задержать неприятеля. В Бельгию французская армия вступила для того, чтобы составить заградительный вал, для того, чтобы враг не вторгся в наши фламандские провинции, как в четырнадцатом году… Надо привыкнуть к мысли, что половину территории Бельгии мы оставим. Бельгийцы сами виноваты. Вместо того чтобы договориться с нами, они повели игру в нейтралитет… Но с востока и юго-востока наши фланги прикрывают 9-я и 2-я армии — Корап и Хюнцигер. На границе, перед Седаном, мы повернули в направлении Урта, а к северу от Живе мы на широком участке форсировали Маас. Так что… поглядите-ка на карту… вот каково расположение нашей 1-й армии. Когда мы отойдем на линию Намюр–Жамблу–Вавр, перед которой мы сейчас выдвинуты в качестве прикрытия, то с правой стороны нас будут поддерживать две французские армии, и их быстрое продвижение позволит бельгийцам разрушить все мосты от Люксембургской границы через Арденны до Мааса и тем самым преградить путь немецким танкам… Если неприятель вздумает форсировать Маас (предположим, что он поведет наступление с этой стороны), надо еще, чтобы он успел подтянуть мощную артиллерию, открыл сильный огонь… Наше высшее командование ожидает главного удара неприятеля как раз на линии Вавр–Жамблу–Намюр и уже давно предусмотрело сосредоточение на этой линии лучших, самых стойких войск. Вы слушаете меня? — Что это? — вдруг воскликнул Жош.
Всколыхнулся воздух, задрожали стекла от далеких взрывов. Где-то шла бомбардировка. — В шести километрах, — спокойно сказал Гревиль. — Север–северо-восток…
Бомбили маленький городок, который был виден за усадьбой Геккеров: он стоял у скрещения дорог — от Тирлемона к Жамблу и от Вавра на Тонгр и Сен-Трон. Машина полковника медицинской службы Ламирана остановилась у въезда в город. Дома на перекрестке центральных улиц разрушены, вокзал пылает. От места бомбежки хлынул народ, грузовые и легковые автомобили, повозки, телеги; спасаясь от них, пешеходы с огромными узлами карабкались на откос дороги; между машинами проскальзывали велосипедисты — целый поток людей, застигнутых налетом врасплох… Полковник Ламиран открыл дверцу автомобиля, высунулся наружу и, замахав руками, остановил проезжавшую санитарную машину.
— Куда вы едете? Какой части?
Сержант, сидевший рядом с водителем, сообщил: — Говорят, в замке устроен госпиталь… Везем туда раненых англичан и бельгийцев. Наша часть как раз стоит на стыке французской и английской армий. — А много раненых? — Человек двадцать. У нас в машине шестеро.
Ламиран откинулся на спинку сиденья: — Не понимаю, — сказал он лейтенанту Варнэ, своему помощнику по административно-хозяйственной части. — Немецкие самолеты, кажется, совершенно беспрепятственно делают все, что им угодно. — В небе сейчас спокойно. Повидимому, за вражескими самолетами, совершившими налет, не было никакой погони. У выезда из города надрывалась батарея зенитных орудий, но самолеты внезапно повернули на север.
Прибытие раненых в замок Геккеров заставило лейтенанта медицинской службы Фенестра отменить первоначальное распоряжение: он приказал было устроить операционную в палатке, и санитары уже ставили ее на лужайке за домом. Но теперь некогда ждать, и операции решили делать в оранжерее, находившейся за службами. Задержали Морльера и Монсэ, которые должны были ехать с лейтенантом Блазом на перевязочный пункт к Партюрье и уже садились в машину. Водители тоже приняли участие в устройстве операционной.
Небольшая оранжерея, примыкавшая к конюшням и обращенная застекленной стеной к востоку, была залита солнцем. В нее внесли раненых. Во двор въехали еще две санитарные машины. В уголке оранжереи Блаз, засучив рукава, мыл руки. Жан де Монсэ разрезал ножницами наспех сделанные перевязки легко раненных. Фенестр и Сорбен обсуждали случай тяжелого ранения; англичанин стонал, держась руками за живот. Приготовили стол. Морльер принес металлический ящик, в котором лежал стерилизованный перевязочный материал.
На лужайке все еще возились с палаткой, укрепляли ее на столбах, и она уже принимала должную форму, но дело шло гораздо хуже, чем
