Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Спустя два дня все началось сызнова. Клотильда так ничего и не предприняла, и на этот раз Паскаль вышел из себя. Он слишком страдал; когда ее не было рядом с ним и она не успокаивала его своей лучезарной юностью, он не мог преодолеть подавленности. Теперь он в резких выражениях потребовал, чтобы она вела себя, как подобает серьезной девушке, и не играла больше сердцем любящего, достойного человека.
— Черт побери! Раз уж это все равно должно свершиться, надо с этим кончать! Предупреждаю тебя, что я сам пошлю записку Рамону, приглашу его на завтра в три часа.
Она выслушала его молча, потупив глаза. Казалось, и он и она избегают касаться вопроса о том, решено ли на самом деле ее замужество, но действуют так, словно оно бесповоротно решено. Когда Клотильда подняла голову, Паскаль вздрогнул, ему почудилось, будто в воздухе повеяло чем-то, показалось, будто она вот-вот скажет: я подумала и отказываюсь от этого брака. Что станется с ним, что ему делать, господи боже! На него налетел вихрь безмерной радости и безумного страха. Но она смотрела на него, улыбаясь сдержанной и растроганной улыбкой, которая в последнее время не сходила с ее губ, и ответила покорно:
— Как хочешь, учитель. Напиши ему, чтобы он был здесь завтра в три часа.
Паскаль провел ужасную ночь; он поднялся поздно, жалуясь, что у него возобновились мигрени. Ему стало легче только под ледяной струей душа. Около десяти часов он вышел из дома, сказав, что сам зайдет к Рамону. На самом же деле у него была другая цель: он знал, что у одной плассанской перекупщицы есть лиф из старинных алансонских кружев — настоящее чудо, лежавшее у нее под спудом в ожидании, когда какой-нибудь влюбленный безумец решится на такой щедрый дар; ночью во время бессонницы Паскалю пришла в голову мысль подарить этот корсаж Клотильде для ее подвенечного платья. Эта горькая мысль самому украсить ее, сделать ее прекрасной и одеть во все белое в день, когда она отдаст себя другому, размягчала его сердце, измученное приносимой жертвой. Однажды они оба в восхищении любовались этим лифом, и Клотильда мечтала принести его в дар святой деве, надев на старинную деревянную статую в церкви св. Сатюрнена, перед которой преклоняли колени верующие. Перекупщица уложила лиф в небольшую картонку, которую Паскалю легко было пронести незамеченной и спрятать дома в своем секретере.
Придя в три часа, доктор Рамон застал в гостиной Паскаля и Клотильду, которые поджидали его, возбужденные и неестественно веселые, впрочем, они избегали говорить между собой о предстоящем визите. Оба встретили Рамона улыбкой, преувеличенно сердечно.
— Вот вы и на ногах, учитель! — сказал молодой человек. — Никогда еще я не видел вас таким цветущим!
Паскаль покачал головой.
— Гм, гм, цветущим, может быть! Но сердце — никуда не годится!
Услышав это признание Паскаля, Клотильда вздрогнула и посмотрела на обоих, невольно сравнивая их. У улыбавшегося Рамона была великолепная внешность красавца мужчины, баловня женщин; густые черные волосы и борода еще подчеркивали его мужественную красоту в полном расцвете. А лицо Паскаля в ореоле седых волос и бороды — густого белоснежного руна, — было отмечено печатью трагической красоты — то был след пережитых им за полгода страданий. Паскаль казался измученным, постаревшим, но большие карие глаза, живые и ясные, сохранили детское выражение. Сейчас каждая его черта дышала такой кротостью, такой вдохновенной добротой, что Клотильда не отводила больше от него взгляда, полного глубокой нежности. Наступило молчание, их сердца вдруг затрепетали.
— Ну что ж, дети мои! — собравшись с духом, заговорил Паскаль, — мне думается, вам есть о чем поговорить наедине… А я пойду на минуту вниз и сейчас же вернусь.
И, улыбнувшись им, он ушел.
Как только они остались вдвоем, Клотильда доверчиво подошла к Рамону и протянула ему обе руки. Не выпуская его рук из своих, она сказала:
— Послушайте, мой друг, мне придется вас огорчить… Не сердитесь на меня, клянусь, я испытываю к вам самые дружеские чувства.
Он все понял и побледнел.
— Клотильда, прошу вас, не давайте мне сегодня ответа, не спешите, если хотите — подумайте еще.
— Это ни к чему, мой друг. Я все решила.
Она смотрела на него прекрасным открытым взглядом, удерживая его руки в своих руках, этим она хотела выказать ему свое расположение и убедить, что ее решение принято не сгоряча.
Но он сам заговорил тихим голосом:
— Значит, вы отказываете мне.
— Я отказываю вам, но поверьте, я сама расстроена. Не спрашивайте меня ни о чем, позже вы все узнаете.
Ему пришлось сесть, настолько он был сражен, хотя и сдерживал себя, как подобает человеку сильному и уравновешенному, который умеет владеть собой даже при самом большом горе. Но он никогда еще не испытывал такого страдания, как сейчас. Он не находил слов, а Клотильда, стоя подле него, продолжала.
— Самое же главное, друг мой, не думайте, что я кокетничала с вами… Если я подала вам надежду и разрешила ждать ответа, то лишь потому, что не могла сама в себе разобраться… Вы не представляете, какое потрясение я пережила, настоящую бурю в беспросветном мраке, и только теперь я наконец начинаю приходить в себя.
— Раз вы не хотите, я не буду вас ни о чем спрашивать, — выговорил он через силу. — Впрочем, ответьте мне на один только вопрос. Вы не любите меня, Клотильда?
Она больше не колебалась и ответила серьезно, с такой сердечностью, которая смягчила откровенность ее ответа:
— Да, я не люблю вас, но отношусь к вам как самый искренний друг.
Он поднялся и движением руки остановил ее, не дав ей высказать все те ласковые слова утешения, какие вертелись у нее на языке.
— Решено, не будем больше к этому возвращаться. Я хотел, чтобы вы были счастливы. Не беспокойтесь обо мне. В эту минуту я чувствую себя так, будто мне на голову обрушилась крыша. Но я возьму себя в руки.
Кровь прилила к его бледному лицу, он задыхался, подошел к окну, потом, едва передвигая ноги, вернулся обратно, пытаясь справиться с собой. Он глубоко вздохнул. В наступившем тягостном молчании послышались шаги Паскаля, который шумно поднимался по лестнице, чтобы заранее возвестить о своем возвращении.
— Прошу вас, не будем ничего говорить учителю, — успела ему шепнуть Клотильда. — Он не знает о моем решении. Я хочу сама все рассказать ему, но осторожно, ведь он очень хочет нашей свадьбы.
Паскаль остановился на пороге. Он едва держался на ногах, тяжело дышал, словно поднялся наверх слишком быстро. Но, однако, он нашел в себе силы им улыбнуться.
— Ну, дети мои, вы договорились?
— Конечно, — ответил Рамон, весь дрожа, так же, как доктор.
— Итак, все решено?
— Окончательно! — отозвалась Клотильда, которая почувствовала внезапную слабость.
Паскаль, держась за мебель, дошел до своего рабочего стола и рухнул в стоявшее перед ним кресло.
— Ох, как видите, ноги меня все еще не слушаются. Виной всему мои старые кости!.. Но это пустяки. Я счастлив, я очень счастлив, дети мои, — ваше счастье меня исцелит!
Рамон побеседовал еще несколько минут и ушел. Оставшись вдвоем с Клотильдой, Паскаль, казалось, снова впал в беспокойство.
— Ну, на этот раз решено, бесповоротно решено, ведь правда?
— Решено, бесповоротно!
Он больше ничего не сказал, только кивнул головой, как бы подтверждая свое восхищение тем, что все устроилось к лучшему и отныне все заживут спокойно. Закрыв глаза, он притворился, что спит. Но сердце его билось так сильно, что казалось, вот-вот разорвется, а упрямо опущенные веки сдерживали слезы.
Часов в десять вечера Клотильда спустилась вниз, чтобы отдать распоряжения Мартине, а Паскаль воспользовался этим и положил на постель девушки маленькую картонку с кружевным лифом. Вернувшись, Клотильда, по обыкновению, пожелала ему доброй ночи; прошло минут двадцать, как он ушел к себе. Он уже снял пиджак, когда до него донеслись ликующие возгласы. Маленький кулачок застучал в дверь:
— Посмотри, ну посмотри же скорей! — звал со смехом юный голос.
Покоренный этой радостью, не в силах сопротивляться, Паскаль открыл дверь.
— Пойдем, пойдем же, взгляни, что положила мне на постель синяя птица.
И не успел он опомниться, как она увела его в свою спальню. Там горели две свечи, и при их свете старая улыбающаяся комната с поблекшей нежно-розовой обивкой напоминала часовню; на постели, точно святыня, выставленная на поклонение верующим, был разложен лиф из старинных алансонских кружев.
— Нет, ты только послушай!.. Я ведь не сразу заметила картонку. Я, как обычно, разделась, собиралась лечь в постель, и вдруг увидела твой подарок. Что за чудо, у меня просто сердце замерло. Я поняла, что ни за что не смогу дождаться утра, надела юбку и побежала за тобой…
Только тут он заметил, что девушка полуодета, как в тот грозовой вечер, когда он застал ее за кражей своих бумаг. И он вновь увидел всю ее божественную красоту: ее стройное девственное тело, точеные ноги, округлые плечи, изящный торс, маленькие, упругие груди.
