Александр Дюма - Кавалер Красного замка
— Потому что на гражданке был букет, который пахнул этим запахом.
— На какой гражданке?
— На той, которая смотрела, как проходила королева.
— Видишь, ты говоришь — королева! Жена Тизона! Сообщество с аристократами губит тебя!.. На что это я наступил тут? — продолжал Симон, нагибаясь.
— На что, — сказала Тизон, — да на цветок, на гвоздику, вероятно, выпавшую из букета гражданки Диксмер, когда Мария-Антуанетта взяла одну из ее букета.
— Вдова Капета взяла себе цветок из букета гражданки? — сказал Симон.
— Да, и я сам его дал ей, слышишь ли ты? — грозным голосом произнес Морис, уже некоторое время слушавший этот разговор, который вывел его из терпения.
— Хорошо, хорошо! Видим, что видим, и знаем, что говорим, — проговорил Симон, все еще державший измятую гвоздику под пятой.
— А я, — подхватил Морис, — я знаю только одно и выскажу тебе это — что тебе нечего делать в башне и что твое место там, при Капете, которого, однако, не удастся тебе поколотить сегодня, потому что я здесь и тебе запрещаю.
— А, ты мне еще грозишь и называешь палачом? — вскрикнул Симон, раздавив цветок между пальцами. — А посмотрим, позволено ли аристократам… Ого!.. Это что такое?
— Что еще? — спросил Морис.
— Что я нащупал в гвоздике… Эге-ге!..
И Симон вынул перед изумленным взором Мориса из стебля цветка клочок бумажки, с необыкновенным тщанием свернутый и мастерски вложенный в середину пышного цветка.
— О, — вскрикнул Морис, в свою очередь, — это что такое, Боже мой?
— Мы это узнаем, мы это узнаем! — сказал Симон, приближаясь к окошечку. — А приятель твой Лорен говорит, что я читать не умею! Вот ты и посмотришь!
Лорен оклеветал Симона. Он умел читать печатное и даже писаное, когда оно было очень крупно и ясно. Но записка была написана таким мелким почерком, что Симон принужден был прибегнуть к очкам. По этому случаю он положил записку на окно и начат шарить у себя в карманах. Но когда он этим занимался, гражданин Агрикола отворил дверь передней, которая как раз была напротив окна, и сквозняком унесло, как пух, легонькую бумажку, так что, когда Симон после минутного поиска отыскал свои очки и надвинул их себе на нос, он тщетно искал бумажку — она исчезла.
Симон заревел.
— Была бумажка, была! — вскрикнул он. — Ну, теперь берегись, гражданин муниципал, она непременно должна отыскаться!
И он спустился по лестнице, оставив Мориса в недоумении.
Десять минут спустя три члена общины входили в башню. Королева находилась еще на террасе, и отдано было приказание оставить ее в полном неведении того, что происходило. Члены Коммуны велели вести себя к ней.
Первый предмет, поразивший их взор, была красная гвоздика, которую она держала еще в руках. Они взглянули друг на друга с недоумением и приблизились к ней.
— Дайте нам этот цветок, — сказал президент депутации.
Королева, не готовая к этой внезапности, вздрогнула и поколебалась.
— Отдайте этот цветок, сударыня, — с каким-то страхом произнес Морис, — прошу вас.
Королева протянула требуемую гвоздику.
Президент взял ее и удалился, сопровождаемый своими товарищами, в ближайшую залу, чтоб произвести розыск и составить допросные пункты.
Открыли цветок — он был пуст.
Морис вздохнул.
— Позвольте, позвольте, — сказал один из чиновников, — сердцевина гвоздики была вынута. Стебель пуст, это правда, но в этом стебле непременно вмещалась записка.
— Я готов, — сказал Морис, — дать всевозможные разъяснения, но прежде всего прошу арестовать меня.
— Мы занесем в журнал твое предложение, — сказал президент, — но не возьмем этого на себя. Тебя знают как истинного патриота, гражданин Лендэ.
— И я жизнью отвечаю за друзей, которых имел неосторожность привести сюда.
— Не отвечай ни за кого, — сказал президент.
На дворе раздалась страшная суматоха.
Это Симон, после напрасных поисков записки, унесенной ветром, побежал к Сантеру и рассказал ему о покушении, предпринятом для похищения королевы, с разными прибавлениями, которые мог только придумать. Сантер прибежал. Окружили Тампль, сменили караул к крайней досаде Лорена, который протестовал против такой обиды, нанесенной его батальону.
— Ах ты, негодный сапожник! — сказал он Симону, грозя ему саблей. — Тебе обязан я этой штукой! Но будь покоен, я у тебя в долгу не останусь.
— Мне кажется, наоборот, что ты поплатишься за все это перед нацией, — сказал сапожник, потирая руки.
— Гражданин Морис, — сказал Сантер, — будь готов явиться по вызову Коммуны, которая тебя допросит.
— Я к услугам твоим, начальник. Но я уже просил, чтоб арестовали меня, и опять повторяю свою просьбу.
— Погоди, погоди, — с насмешкой пробормотал Симон, — ежели ты этого так добиваешься, то мы постараемся уладить твое дело.
И он отправился за женой Тизона.
XXIII. Богиня разума
Весь день искали во дворе, в саду и около него бумажку, которая наделала столько хлопот и, как все думали, содержала в себе целый заговор.
Королеву допрашивали, отделив ее от сестры и дочери; но она отвечала только одно, что на лестнице она встретила молодую женщину с букетом и сорвала цветок, да и то с согласия муниципального чиновника Мориса.
Это была чистейшая истина во всей простоте и силе — королеве больше нечего было говорить.
Ответ этот передали Морису, когда очередь дошла до него, и он подтвердил показание, как точное и чистосердечное.
— Но ведь, значит, был заговор? — заметил президент.
— Быть не может, — отвечал Морис. — Я сам за обедом у мадам Диксмер вызвался показать ей узницу, которую она никогда не видала. Но мы не назначали для этого ни дня, ни способов.
— Однако достали же цветы. Букет был сделан заранее? — допрашивал президент.
— Нисколько, я купил этот букет у женщины на углу улицы Виелль-Одриэтт.
— Но, по крайней мере, цветочница предложила тебе букет?
— Нет, я сам выбрал его из десятка или дюжины, и сказать правду, выбрал самый красивый.
— Но дорогой разве нельзя было спрятать в него записку?
— Не было никакой возможности. Я не оставлял мадам Диксмер ни на минуту, а чтобы сделать, как вы говорите, операцию над каждым цветком — заметьте по рассказу Симона, в каждом цветке должен был находиться точно такой же листок, — для этого надобно убить по крайней мере половину дня.
— Послушай, наконец, разве нельзя было сунуть в эти цветы две готовые записки?
— Узница не хотела брать весь букет и на моих глазах взяла цветок наудачу, какой попался.
— Значит, Лендэ, по-твоему, тут не было никакого заговора?
— Был, и я первый не только подозреваю это, но даже могу подтвердить. Только его составляли вовсе не мои друзья. Впрочем, чтобы нация не подвергалась никакому страху, извольте, я готов представить обеспечение — и готов сам идти в тюрьму.
— Что за вздор! — отвечал Сантер. — Можно ли так поступать с людьми испытанными, подобными тебе! И так дело просто: тут нет доноса, не правда ли? Никто не узнает того, что было между нами. Удвоим нашу бдительность, особенно ты, и мы узнаем подноготную без всякой огласки.
— Очень благодарен, — сказал Морис. — Но отвечаю вам то, что вы ответили бы на моем месте. Нам нужно не останавливаться на этом и отыскать цветочницу.
— Ну, она далеко отсюда, однако, будь спокоен, отыщем. Наблюдай только за своими друзьями, я не выпущу из глаз тюремную корреспонденцию.
О Симоне и не подумали, а у него тоже был свой план.
Он пришел к концу рассказанного нами заседания спросить, что новенького, и узнал решение Коммуны.
— А, так дело стало только за формальным допросом, — сказал он. — Извольте, я представлю его через пять минут.
— Что это значит? — спросил президент.
— А то, что бесстрашная гражданка Тизон, — отвечал сапожник, — доносит о скрытых проделках сторонников аристократии, Мориса, да еще другого лжепатриота из его приятелей, некоего Лорена.
— Берегись, берегись, Симон! Чтоб тебе не сбиться с толку от усердия к нации! — сказал президент. — Морис Лендэ и Гиацинт Лорен — люди испытанные.
— А вот увидишь в суде.
— Подумай хорошенько, Симон. Ведь это будет скандальный процесс для всех настоящих патриотов.
— Скандальный или нет, какое мне дело! Разве я боюсь огласки? По крайней мере, изменников выведут на чистую воду.
— Так ты непременно хочешь подать донос от имени Тизон?
— Я донесу от своего имени сегодня же вечером кордельерам и на тебя с другими, гражданин президент, если ты не велишь арестовать изменника Мориса.
— Ну хорошо, хорошо, Морис будет арестован, — сказал президент, который по обычаю этой несчастной эпохи трепетал перед тем, кто кричал громче.
Покуда собирались арестовать Мориса, он возвратился в Тампль, где ждала его следующая записка:
