Герман Брох - Новеллы

— Лучше бы этакое вообще не появлялось на свет.

— Чем бы вы его ни допекали, естества вам все равно не изменить.

Венцель обиженно надулся:

— Он сам всех допекает своими страховками и радиоштучками.

— А вам-то какое дело?

— Мне?.. Никакого…

— Но вы все время вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются.

Он отмахнулся.

— Господин доктор! Да я-то кто такой?.. Попросту никто… Люди, люди не выносят этого Ветхи!

— Да, но до сих пор он жил спокойно, стоило появиться вам…

— Мне?.. Но, господин доктор!

— Кому же еще? Может быть, Мариусу?.

Он поскреб пятерней голову.

— С Мариусом-то какая история.

— Да, — сказал я, — это уже другая история — когда вы по указке Мариуса подбиваете парней к бунту.

— Мариус ничего не указывает, — почти презрительно бросил Венцель.

— Что же он делает?

Тут Венцель всерьез задумался и не сразу ответил:

— Мариус просто говорит то, что другие думают.

— Вот как? Эту дурацкую затею с золотом тоже придумали другие?

— То-то и оно, господин доктор, то-то и оно.

На его лице вновь заиграла привычная веселость, но па уме, как видно, были слишком серьезные вещи.

Я посмотрел вверх, в сторону Купрона. Вот он высится, скрывая золото в каменном чреве, и держит на своих зубцах тяжесть свинцового неба, он, глыба земная, извергнутая землей и подпирающая небо, чтобы оно не было поглощено алчущей силой земли. Великан, а может быть, великанша. Этого уже никто не знает. А рядом со мной стоял шельмоватый карлик с косой. Он тоже был исторгнут землей и теперь скашивал ее зеленую поросль.

— Да, — сказал он, — люди должны делать то, что думают.

— То, что думает Мариус…

— Это одно и то же.

Трапп, свесив язык, улегся на горячую землю. Он глухо ворчал, как будто сердился на самые недра земные.

— Если вы делаете то, что думаете, — ответил я Венцелю, — вам не избежать близкого знакомства с жандармерией. Насколько я знаю, кое-кто, очень скорый на исполнение замыслов, с этим уже столкнулся.

— Жандармы тоже так думают. — Он хитровато подмигнул мне. — Так же, как и вы, господин доктор.

— Такими шутками, Венцель, меня не втянуть в игру. То, что вы собираетесь преподнести Ветхи, обыкновенная подлость. А насчет авантюры с золотом могу вас лишь предостеречь.

Я считал своим долгом сказать ему это. Но с большим удовольствием я вырвал бы у него косу и сам бы пошел косить. Этот до странности тяжелый, свинцовый воздух горячими потоками ходил в моих легких, и, даже хорошо зная анатомию, я не мог постичь в тот момент, как дышит мое тело.

Он снова надавил каблуком на кротовый холмик, осклабился и после некоторого раздумья сказал:

— Людям всегда подавай что-нибудь новенькое, вот и пускай себе позабавятся.

— А вы не замедлите объявить это спасением человечества.

— Я — нет…

— Ну, значит, Мариус.

Он снова сделал цинично-презрительный жест:

— Возможно.

— А вы будете находить в этом забаву… Это жестокое удовольствие, Венцель.

— Мир должен идти вперед.

Первобытной, угрожающей мощью веяло от Купрона, от застывшего буйства скал, теснящих свинцовую синеву неба, пронизанных миллиониожильной жизнью деревьев, кустов и трав. И вдруг все это обернулось ехидной угрозой старца, который стягивает с себя тонкие одеяния жизни, разводит руки, выставляя, как броню, омерзительную наготу своего тела.

— Мир должен идти вперед, — повторил карлик с косой в руках.

Да, он должен идти вперед, беспрерывно оспаривать чудовищную мощь нагого старца, теснить его самого, — того, кто жуткой наготой смерти попирает радость цветения. Измотать его, одолеть, вырвать у него тайну золота, чтобы он уже не смог подняться, и небо слилось бы наконец с истомленной землей.

— Да, — сказал я, — мир должен идти вперед, но, вероятно, не так, как вы полагаете.

— Это не суть важно, лишь бы шел, — засмеялся он. — Хочу вам кое-что показать, доктор.

Он подошел к плетеному коробу и откинул крышку: в куче травы и листьев копошилось не менее дюжины черных, с прозеленью, раков; все они шевелили клешнями.

— Здесь, в ручье, наловил, — пояснил он, — это для Кримуса. Лопает за милую душу. Он и сам-то вроде рака.

Трапп обнюхал корзину.

Венцель поднес рака к самой его морде.

— Это вот луна-рыбка, — сказал он.

— Лучше бы гонялись за раками, чем за золотом. Так было бы разумнее.

Он снова ухмыльнулся.

— Раков тоже ищут под камнями.

— Но ловить раков — более безобидное занятие, по крайней мере, не натворите бед. До свидания. И не вздумайте задевать Ветхи.

— Слушаюсь, господин доктор! — крикнул он мне вслед, и, когда я обернулся, он стоял в позе часового, и коса в его руках сверкала изогнутым лезвием, как тонкий полумесяц, дерзнувший светить в синеве полуденного неба.

Недалеко от деревни на знакомом покатом лугу я увидел Мариуса. Он, крестьянин и батрак Андреас двигались ровным рядом на одинаковом расстоянии друг от друга, слаженно работая косами. За ними следовали Ирмгард и крестьянка, движения их длинных вил были не столь стройны и свободны, они разметывали укос. Издалека Мариуса легко было спутать с крестьянином. Ирмгард махнула мне рукой, возможно, даже крикнула, но все звуки безнадежно вязли в отяжелевшем, ленивом воздухе. Они просто валились наземь, будто их тоже засасывала земля.

Деревня совершенно вымерла. Можно было подумать, что полдень встретился с полночью — до такой темноты сгустился свет безоблачного дня, славший волну за волной, подобно беззвучному барабанному бою. В узкой полосе тени у стены трактира распластался Плутон, положив морду между передними лапами. Похоже, и он сердился на то, что делается в глубине земли. Он окинул меня печальным взглядом, но не потрудился подняться хотя бы для того, чтобы обменяться собачьими приветствиями с Траппом. Сегодня им нечего было сказать друг другу, а то, что они и могли бы сказать, скрывалось в земной толще, на которую они глухо рычали. Нечего было сказать и фрау Сабест. Она сидела в пустом зале трактира, глядя куда-то в пространство.

— Думаю, сегодня в амбулаторию никто не придет, — сказал я, чтобы как-то начать разговор.

— Никто, — отозвалась она.

— Подожду грузовика с пивом. Может, подбросит.

— Да, — ответила она.

Минуту спустя сказала:

— Петер сегодня работает на бойне.

— Вот это новость. Теперь-то он увидит, что такое кровь?

— Так ему Венцель велел.

— Стало быть, он передумал заниматься торговлей?

— Мариус сказал, что все лавки с барахлом надо позакрывать… Дескать, здесь они нужны одним только бабам.

— Вот как. А вам как это понравилось?

— Муж доволен.

— Доволен и тем, что не будет мелочной лавки?

Она улыбнулась.

— Пока что в трактире полно народу по вечерам… крестьяне приходят посмеяться над Венцелем. Правда, драки пошли уж очень жестокие.

— В прошлое воскресенье имел возможность убедиться.

Вскоре появился Сабест. На нем был повязан забрызганный кровью фартук, сбоку, как шпага, болтался длинный мясницкий нож. Он подсел к жене, обхватив красными ручищами ее пышные телеса, она хихикнула. В безмолвии затянувшегося полдня это прозвучало неожиданно и странно.

— Значит, дело пошло в гору, Сабест?

— Да, — сказал он. — Мариус — мировой парень, другие теперь времена.

— Но сам-то он в трактир ни ногой.

— Не беда. Хватает и прощелыги Венцеля, он даже к Кримусу сумел подъехать.

— А Кримус доволен.

— Еще бы. Малый вкалывает, как лошадь, а кроме того, будет добывать золото.

— Но это чревато осложнениями.

— Кто станет перечить? Эти, из Верхней деревни, отступятся… они, как бабы, всего на свете боятся.

— Как раз этого-то я не заметил.

Он поигрывал лезвием ножа.

— А не отступятся, придется пустить кровь… такое нынче время.

— Неужели вы забыли войну, Сабест?

Он выпятил мясистую нижнюю губу, пряча за ней улыбку, а рукой продолжал тискать жену.

— Войну? Нет, войну я не забыл.

— Так как же вас понимать?

— Знаете, господин доктор, я много чего забыл, считайте, все забыл… но кое-что все же осталось, да, осталось — это когда пахнет женщиной.

Он замолчал и высморкался самым незатейливым способом.

— Надо, чтобы опять пахло женщиной… на то и кровь потребна… не только телячья и свиная… когда я работаю на бойне, я чую, подошвами чую, господин доктор, чего хочет земля… если ее не напоить, она и нам не даст силы, тогда на кой мы бабам нужны, тогда все пойдет прахом.

Он не смеялся, хотя и тужился рассмеяться, его лицо выражало неподдельный ужас, а рука, обнимающая женщину, уже не тискала чужую плоть, но искала опоры.

— Вон как сосет снизу-то, — сказал он, показывая глазами на пол.