Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни
Раз в две недели, по субботам, после двух часов, Лена не работала. И как же приятно было сесть в поезд, идущий в Уортли, а потом бродить по тамошним улицам, любуясь огромными витринами универсальных магазинов, где выставлено такое множество вещей, великолепных и удивительных для выросшей в деревне девочки. В пять часов она, всегда в одиночестве, пила чай в «Зеленом фонаре», уютном маленьком кафе, которое однажды заприметила на Леонард-сквер, а в шесть, разрумянившаяся, оживленная, со скромными своими покупками в руках, уже ехала обратно в Эстбери. От вокзала до отеля надо было пройти изрядное расстояние — больше двух миль по извилистой лесной дороге вдоль реки, но это не смущало Лену: в детстве она часами бродила по болотам Слискэйла.
Однажды в субботний вечер — лето было уже в разгаре — Лена, как всегда веселая и довольная, приветливо кивнув контролеру у выхода с перрона, быстрым шагом пошла домой, в отель. Луна пряталась за грядой облаков, и дорога тонула во мраке. Мрак был душный, тяжелый, полный шорохов невидимого леса и назойливого гудения ночных насекомых — застойная тьма джунглей. На этот раз даже Лена почувствовала, как она давит, ей стало казаться, что кто-то идет за ней. Она подумала о разнузданной компании молодых людей, которые только что ехали с нею в одном вагоне. Вопреки своему обыкновению Лена то и дело оглядывалась. Когда что-то зашелестело и хрустнуло на дороге за ее спиной, она вздрогнула, ускорила шаг, чуть ли не пустилась бежать. Но немного дальше, на самом темном повороте дороги, чья-то рука схватила ее за шею. Она закричала. Эта же рука грубо зажала ей рот и задушила крик. Лена боролась отчаянно, изо всех сил своего юного тела, но тщетно. В шайке, напавшей на нее, было пятеро головорезов. Брошенная наземь, она ударилась головой о камень. И хорошо еще, что потеряла сознание.
Есть поступки, о которых лучше не распространяться, — они хуже скотства. Но существует известная последовательность в преступлении, преемственность случая и обстоятельств, связующая события, даже годами отделенные друг от друга. О страшной беде, постигшей Лену, здесь нельзя умолчать, потому что она имела прямое касательство к делу Мэфри, и, не случись ее, дело Мэфри никогда бы не разрешилось. Со стоном придя в себя, Лена попыталась понять, что произошло, ноги ее не держали, она снова упала. Наконец, с рассеченной щекой, шатаясь, она побрела в отель.
Весь персонал был потрясен внезапным и диким нападением. На розыски преступников были посланы целые отряды. Но обнаружить их не удалось. Видимо, это были не местные парни, а хулиганье из Ноттингема, наводнившее эти края по случаю ярмарки.
Майор Прентис и его жена с редкостным добросердечием отнеслись к Лене. Когда первое потрясение миновало и она была уже в состоянии передвигаться, они стали настойчиво ее уговаривать взять длительный отпуск, конечно, за их счет, прежде чем снова приступать к работе в отеле. Но и то и другое было неприемлемо для Лены. Она не могла больше выносить эту нескрываемую жалость, эти исподтишка бросаемые на нее сочувственные взгляды, заботу и внимание, какими ее окружали. Она знала, что здесь ее карьера окончена. К тому же была и другая причина, заставившая ее устремиться прочь. Лена хранила стоическое молчание, блюдя свою тайну: она сделала страшное открытие, что у нее будет ребенок.
В то время в отеле жил некий Данн, человек молчаливый и не слишком обаятельный; он регулярно наезжал в Эстбери, так как любил ловить на муху серебристую форель, которая, по слухам, осенью в изобилии шла по реке. Среди прочих занятий Данна привлекало изучение человеческой психологии и в перерывах между своими явно неудачными атаками на форель он изучал Лену.
Хоть он и внушил себе мысль, что ни одна женщина не может произвести на него впечатление, тем не менее он с несказанным восхищением наблюдал за этой молчаливой и упорной, мужественной женщиной, которая так старалась с честью выйти из ужасного положения, а главное — с таким спокойствием и терпением пыталась побороть приступы истерии, овладевавшие ее израненной свободолюбивой душой. Когда он грезил, сидя у реки, подставляя свою лысину ласковым солнечным лучам, ему казалось, что он должен написать книгу о Лене, но он не умел писать книги и боялся, что ничего хорошего из этого не выйдет. И все же он сумел угадать, чего жаждет раненый дух Лены — скрыться, отречься от себя самой, от всех, кто когда-либо знал ее. Без лишнего шума он устроил так, что Лена смогла уехать в Уортли, к некоей миссис Хэнли, его старинной приятельнице, на которую, в этом он не сомневался, вполне можно было положиться.
Данн не был богатым человеком, и к тому же на руках у него была семья. Тем не менее в силу особых свойств своего характера он не оставил Лену в беде, когда все те милые люди, что изливали на нее бальзам добросердечия и бросались подкладывать ей под спину подушки на террасе отеля, давно уже забыли о ней.
Он взял на себя заботу и попечение о ее родах, которые оказались трудными и опасными. Ребенок, родившийся глухим, прожил, на свое счастье, всего несколько недель. Но прошли еще месяцы, прежде чем Лена, разбитая физически и нравственно, была в состоянии вернуться на свою квартиру, к миссис Хэнли.
Данн не стал устраивать Лену на работу. Теперь, когда самое страшное осталось позади, ей необходимо было вновь обрести почву под ногами. А потому, когда ей наконец предложили место в кафетерии магазина «Бонанза», он не стал ее отговаривать. Одобрительно кивнул — и все. По дороге на службу он частенько захаживал туда выпить чашечку кофе и посмотреть, каковы успехи его подопечной. По обыкновению внешне бесстрастный, он с интересом наблюдал за тем, как в ее душе начинается борьба за возрождение. Данна забавляло то, что Лена смотрит на тяжелую работу, как на верное средство от тоски.
И сейчас она прибегла к этому же противоядию в борьбе с одолевавшей ее печалью. Придя домой из магазина, Лена надевала халат и молча, с решительным видом принималась скрести и натирать пол, стирать оконные занавески, чистить графитом каминную решетку, надраивать медные ручки — словом, трудилась над своими двумя комнатами, покуда они не начинали сиять.
Однажды вечером она пришла домой и растерянно огляделась вокруг: делать было совершенно нечего, не осталось ни пылинки, на которую можно было бы ополчиться. С горя она пошла вниз, во владение миссис Хэнли, и стала печь пирог. Покончив с этим, посидела в гостиной у своей хозяйки, послушала последнее письмо Джо, ее супруга, который отплыл из Тэмпико и в следующий понедельник должен был прибыть в Тилберийский док. Но ей никак не удавалось сосредоточить свое внимание на новостях, сообщаемых механиком.
— В чем дело, Лена? — осведомилась миссис Хэнли. — Вы на себя не похожи. Вот что значит работать с утра до ночи.
— Это пустяки, — постаралась улыбнуться та.
— Нет, у вас в лице ни кровинки. Просто не знаю, как вас тут бросить одну. До чего глупо, что Джо остается на судне во время ремонта… А потом у него еще будет целый месяц отпуска.
— Не волнуйтесь: со мной ничего не случится. А вы славно проведете время в Лондоне.
— Так-то оно так… Я всегда хотела туда съездить. Тем более что пароходная компания оплачивает нам гостиницу на весь месяц. И все же… Обещайте мне немножко последить за собой.
— Обещаю… Завтра я обязательно отдохну. В субботу ведь у меня свободный день.
Но суббота не внесла никаких изменений в душевное состояние Лены. Утром, после того как она отвезла на вокзал миссис Хэнли, ее охватило чувство мучительного одиночества, и, сама не зная, как это случилось, она пошла не той дорогой, которой ходила обычно, когда гуляла по выходным дням. Оказавшись у входа в Ботанический сад, Лена очень смешалась и жестоко себя осудила.
«Ну, что ж, — впрочем, тут же подумала она, хоть и не очень была довольна своей слабостью, — раз уж я пришла, надо войти. Сегодня здесь по крайней мере мало народу».
Она прошла через широкие ворота по аккуратно расчищенной дорожке и направилась в противоположную сторону той, где они гуляли с Полом. Добрый час она старалась побороть желание войти в оранжерею, но под конец все же зашла.
Очутившись в изящном стеклянном домике перед стройным апельсиновым деревцом, возле которого они тогда стояли вместе, Лена почувствовала, как сердце ее тяжко забилось. Она торопливо прижалась лицом к ветке с восковыми пахучими цветами, затем повернулась и вышла.
Вечером, раздевшись, она вдруг увидела свое нагое тело в зеркале на туалетном столике, увидела следы, оставленные беременностью в виде голубоватых прожилок на белой коже. Охваченная отвращением к себе, Лена словно окаменела, а потом вдруг ударила себе по щеке, на которой еще виднелся шрам.
— Нечего с ума сходить, — пробормотала она. — Толку от этого не будет… Никогда!
