Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни
Тем временем сэр Мэтью дошел до Леонард-сквер — площади с небольшим садиком посередине, где стояли когда-то белые, а теперь сплошь обсиженные голубями статуи именитых горожан былых времен, — и постарался стряхнуть с себя дурное настроение. Оставив в величественном вестибюле клуба пальто и шляпу, он отыскал уголок поукромнее в нижнем зале и заказал чай.
«Шервуд» был клубом с ограниченным доступом, он вербовал своих членов из старейших семейств графства и аристократии Средней Англии. Спротта здесь недолюбливали; он был трижды забаллотирован, прежде чем попал в члены клуба, но все-таки добился своего, и это доставило недюжинное удовлетворение его тщеславию. С тех пор как он понял, что люди завидуют его успеху, у него возникла потребность похваляться своей непопулярностью, гордиться способностью сломить любое сопротивление. Нередко, стоя перед трюмо в мантии, покуда его секретарь Бэрр, человек средних лет с лицом табачно-серого цвета, подобострастно подавал ему парик, он самодовольно улыбался собственным мыслям и замечал:
— Послушайте-ка, в Уортли ведь нет человека, которого ненавидели бы так, как меня.
Однако в этот вечер он в значительной мере утратил свою самоуверенность и всей душой желал, чтобы кто-нибудь из немногочисленных присутствующих подошел к нему, с ним заговорил. Но увы, только несколько сдержанных кивков отметили его появление в зале. В противоположном углу четыре человека играли в бридж, среди них — его коллега, немного ему знакомый, Найгел Грэхем, королевский прокурор. Раз или два они взглянули в его сторону, и в нем немедленно шевельнулось подозрение, что они говорят о деле Мэфри. Нет, нет, так больше продолжаться не может, надо взять себя в руки. Но почему, собственно, Грэхем не узнает его? Он не спеша принялся за чай, время от времени поглядывая на коллегу.
Грэхем, по его мнению, был человек не без странностей, способный на самые неожиданные и нелепые поступки. Сын приходского священника, он еще мальчишкой был принят стипендиатом в Винчестер. Из этой прославленной школы, наложившей свой неповторимый отпечаток на манеры и знания, им усвоенные, Грэхем перешел в Оксфорд. Через год после того, как он получил право адвокатской практики, скончался его отец, оставив ему скромный годовой доход в двести фунтов. Сразу после похорон он уехал за границу и в течение пяти лет вел там кочевую жизнь. Часть этого времени он был домашним учителем у мальчика-австрийца, больного туберкулезом и потому вынужденного жить в Тирольских горах. Затем он странствовал по Европе, большей частью пешком, с вещевым мешком за плечами, живя зимою среди гор Юры, а летом в Доломитах, Он любил бродить по горам и однажды умудрился за один день покрыть расстояние в пятьдесят две мили от Мерана до Инсбрука.
Естественно, что эта внешне бесцельная жизнь внушала опасения его друзьям, но уже через год Грэхем вернулся в Уортли, по-видимому, здоровый духом и телом, и с полнейшей невозмутимостью, словно никогда и не уезжал, приступил к выполнению своих профессиональных обязанностей. Мало-помалу он сколотил себе практику, если и не очень обширную, то, во всяком случае, незаурядную. Поговаривали, что он обязан ей своими манерами и наружностью. Высокий, стройный, с темными, огненными глазами на правильном и бледном лице, он был неизменно благовоспитан и сдержан. Но под этой корректной внешностью жила горячая и неподкупная целеустремленность, на ней зиждился его внутренний мир, и она же снискала ему доброе имя. Фанатически честный, он был окружен плотной атмосферой неприступности, которая всегда сбивала с толку и тревожила сэра Мэтью.
Ему отлично помнилось, например, как однажды, во время званого обеда у него на Гров-Квэдрант, он, зная, что Грэхем любит искусство, но прежде всего желая похвалиться, увел его от остальных гостей — показать своего Констебла. Грэхем держался весьма учтиво, но хозяин чувствовал себя оскорбленным равнодушием этого чудака к его сокровищам, точно это были подделки. Наконец он не выдержал и воскликнул:
— Ну что, старина, как настоящий знаток, вы, наверно, завидуете мне?!
— Нет, почему же… Я ведь могу видеть такие же картины, стоит мне пройти через парк в Городскую галерею.
— Но, черт возьми, это совсем… — разозлился Спротт. — В галерее это же не ваши картины.
— Разве? — Грэхем еще шире улыбнулся, повергнув сэра Мэтью в необъяснимое беспокойство. — Разве величайшие шедевры живописи не принадлежат нам всем?
Кровь бросилась в лицо Спротта при воспоминании об этом оскорбительном ответе. Меж тем игроки закончили партию в бридж, и что-то на беду толкнуло Спротта окликнуть Грэхема.
Тот слегка заколебался, но все же подошел к столику Спротта.
— Выпейте со мной чашку чаю, — с притворным радушием предложил Спротт. — Я здесь один.
— Я уже пил чай, — вежливо улыбаясь, отвечал Грэхем.
— Тогда посидите минутку просто так. Мы с вами редко видимся.
Все с тою же учтивой, но неодобрительной улыбкой Грэхем присел на ручку пустующего кресла с другой стороны стола.
— Вот и отлично, — сказал сэр Мэтью, с показным аппетитом отправляя в рот ломтик поджаренного хлеба. — Я ведь, да будет вам известно, не кусаюсь. Вопреки тому, что обо мне говорят здесь, в клубе.
— Уверяю вас, — слегка удивленно, но вполне спокойно заметил Грэхем, — насколько мне известно…
Спротт засмеялся негромко и все-таки громче, чем ему хотелось.
— Разве минуту назад вы не судачили обо мне вместе с вашими партнерами? Старого воробья на мякине не проведешь. — Спротт знал, что говорит лишнее, но что-то не позволяло ему остановиться. — Я недаром все эти годы упражнялся в логических умозаключениях.
Он умолк, взял в руки чашку и отпил чаю.
— Видите ли, Грэхем, человек не может достигнуть того положения, которого достиг я, без того, чтоб у его дверей не теснилась толпа клеветников, выжидая случая крикнуть: «Волк!», и достаточно какого-нибудь недоумка, вроде Джорджа Берли, чтобы подать им знак. Разве я не прав?
— Я видел только краткий отчет в «Курьере», — медленно проговорил Грэхем, — и не придал ему значения.
— Это же просто наглая и беззастенчивая погоня за рекламой. Никто понятия не имел о том, что произойдет, покуда не поднялся Берли. Министр был в ярости. В этот же вечер у одного из Данкастеров состоялся раут. Жена Берли была там и заявила во всеуслышание: «Я всегда знала, что Джордж дурак. Но думала, что у него достанет ума не разрывать эту навозную кучу. В жизни не слыхивала о таком идиотизме! Говорят, что его кандидатуру не выставят на выборах».
Молчание. Грэхем по-прежнему смотрит в пол. Наконец он сказал:
— Возможно, что Берли действовал из наилучших побуждений. Так или иначе, но, думаете, лучше быть дураком, чем мошенником? — Он взглянул на часы. — Прошу прощения, я должен идти. — Он поднялся и с учтивым поклоном направился к двери.
Спротт, с потемневшим лицом, налил себе еще чашку чаю, но ощутил только вкус горечи во рту. Разговор не принес ему удовлетворения, а в поспешном уходе Грэхема он усмотрел лишь новое оскорбление. Лицо его стало жестким, гнев и возмущение обуяли его. Но разве в прошлом он не справлялся с куда большими трудностями, не подавлял в самом зачатке и более злые умыслы?
При воспоминании о своих триумфах он инстинктивно расправил плечи, нижняя губа выпятилась, нечто от его «судейского» обличья проступило в нем. Как досадно, что на мгновение им овладела слабость. Неужели его огонь угасает? Может ли быть, что он спасует теперь, уже на пороге парламента, когда до величия рукой подать… Нет, тысячу раз нет.
Преисполненный решимости и твердости, он вышел из клуба. Швейцар, распахнувший перед ним дверь, добродушно пробормотал что-то насчет погоды. Спротт с нарочитой невежливостью ничего ему не ответил. Он сел в такси и коротко приказал шоферу везти себя в Гров-Квэдрант.
Он отпер дверь и удивился: жена быстрым шагом шла ему навстречу через холл. Она его поцеловала, помогла ему снять пальто.
— Мэтью, дорогой мой, в библиотеке тебя дожидается какой-то молодой человек. Не поговоришь ли ты с ним до обеда?
Он поднял брови. Злой укор уже вертелся у него на языке. Позволить кому бы то ни было вторгнуться в его дом — значило нарушить запрет. Но он обожал жену и потому смолчал. Только склонил голову и прошел в библиотеку.
Глава XXVIII
Она была очень хороша, эта библиотека, с пушистым ковром кремового цвета, множеством книг и прекрасными гравюрами на стенах. Недвижный, как изваяние, Пол дожидался там уже более десяти минут. Жена сэра Мэтью, красивая женщина лет сорока, несколько бледная и хрупкая, в мягком сером платье, сама провела его сюда. Он понял, что она принимает его за кого-то из подчиненных своего мужа.
— Надеюсь, вы не принесли еще работы для сэра Мэтью, — проговорила она со своей тихой улыбкой.
