Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни
Факты, которыми он располагал, были грязны, жалки и очень несложны. Обвиняемая — уличная женщина, проститутка последнего разряда. С семнадцати лет — теперь ей было двадцать четыре — она занималась своим ремеслом в беднейших кварталах города. У нее, как полагается, имелся «покровитель», мужчина, который «наблюдал» за нею на улице, жил с нею на ее порочный и скудный заработок, безбожно ее эксплуатировал и нередко зверски избивал. Однажды ночью, без всякого повода, в припадке пьяной и внезапной ненависти она всадила в него кухонный нож и тут же, правда неудачно, попыталась зарезаться сама.
Казалось бы, эта несложная история не нуждалась в уточнениях, однако Спротт подробнейшим образом остановился на всех ее сторонах, на всех убогих драматических деталях, энергично внушая присяжным, что даже мысль о смягчающих обстоятельствах не должна приходить им на ум при вынесении вердикта. Если обвиняемая с заранее обдуманным намерением отправила на тот свет своего любовника, значит, она виновна в убийстве. Полу казалось, что Спротт, в своей как будто бы честной и беспристрастной речи, старается мобилизовать все свои интеллектуальные силы на то, чтобы ни один из фактов, им изложенных, не мог быть повернут в пользу обвиняемой.
Спротт закончил речь эффектным драматическим жестом и среди мертвой тишины опустился на свое место.
— Смотрите на него хорошенько. — Хриплый голос Кэслза понизился до шепота. — Вот так же он доконал и Мэфри.
Но и без этого напоминания на Пола, впившегося взглядом в Спротта, нахлынула волна такого неистово буйного чувства, что голова у него закружилась. В прошлом ему случалось испытывать приступы инстинктивного отвращения: существуют натуры взаимно антагонистические, вражда вспыхивает в них с первого же взгляда. Но чувство, которое сейчас владело Полом, не шло ни в какое сравнение с будничным чувством антипатии. Темная, роковая ненависть вставала из глубин его существа. Он представлял себе, что этот человек говорил об его отце, представлял себе беспощадный, неумолимый допрос, которому он его подверг. Конечно, постоянное соприкосновение с преступниками неизбежно вскармливает презрение, а привычка притупляет даже тонко развитую чувствительность. Тем не менее этот представитель власти облекся в панцирь такой непроницаемости, что ничего человеческого в нем уже не осталось. В груди Пола закипела неутолимая жажда мести.
Внезапно воцарилась тишина. Судья закончил свое резюме. Шаркая ногами, удалились присяжные. Зал быстро опустел.
— Четыре часа, — заметил Кэслз, поджимая свои бледные губы. — Самое время для них пить чай.
— Как вы можете…
Тот в ответ лишь передернул плечами с циническим безразличием.
— Так ведь это же их каждодневная работа… Фирма Омэн и Спротт. Интересно, скольких эти двое прикончили за пятнадцать лет? Может быть, выйдем?
— Нет, — сквозь зубы процедил Пол и отвернулся.
Его сосед слева, с видом завсегдатая, поедал сандвичи из бумажного кулечка — маленький человек со впалой грудью и жидкими волосенками, зализанными на желтой, как воск, голове. Он доверительно обратился к Полу:
— Вы оба немножко опоздали и пропустили самое занятное. Спротт был очень неплох в своей заключительной речи, но надо вам было его слышать утром. Ну и дал он ей жару! Рылся в самой страшной грязи, поднял всю муть со дна… Она чуть не разрыдалась. Гул прошел по залу. Я даю присяжным еще десять минут. Они ее вздернут, как пить дать. Видели их старшину? Бьюсь об заклад, что жена ему спуску не дает и просьбы о снисхождении не воспоследует. Занятно, а? Куда там футбольный матч!
«Неужели они все такие?» — думал Пол. Жара на балконе вызывала у него тошноту. Но тут вернулись присяжные и вместе с ними весь состав суда.
— Виновна!
Ну, конечно, маленький человек, завсегдатай суда, предсказал это, но не крик несчастной, скорчившейся под своей шалью на скамье подсудимых, но не длительный пароксизм кашля и возмущенное движение в зале, за сим воспоследовавшее. Его лордство, невозмутимый, хотя и раздосадованный, вынужден был на время умолкнуть. Затем принесли черную шапочку. Пол широко раскрытыми глазами смотрел, как этот траурный убор надевали на судью. И когда прозвучали слова: «Повесить и держать в петле, покуда не умрет» — пятнадцать лет точно канули в воду. Сознание, что все это перенес, пережил его отец, пронзило Пола, он почувствовал себя на месте отца: он корчился в муках, хотел кричать, но голос ему не повиновался, он ловил воздух ртом.
— Конец, — не без удовлетворения сказал Кэслз. — Недурно для утренника!
Пол, как одурманенный, шел за ним вниз по лестнице и потом через обширный внутренний двор. Когда они вышли на улицу, Кэслз остановился.
— Не перекусить ли нам где-нибудь?
— Мне кусок в горло не пойдет…
Кэслз положил руку на плечо своего-спутника. Казалось, он с холодным любопытством следит за каждым движением души Пола — так через увеличительное стекло смотрят на мошку, проколотую булавкой. Но под мертвенной маской бурлили чувства темные и страстные.
— В таком случае не вернуться ли нам ко мне, чтобы распить бутылочку? Сейчас это будет очень кстати!
— Хорошо.
Пол не думал о том, что делает или куда идет.
Они двинулись в путь.
Глава XXVI
Когда они вернулись в комнатку Кэслза, Пол бессильно опустился в кресло. Кэслз же сначала тщательно занавесил окна, затем вынул бутылку из буфета и налил два стакана.
— Мы это заслужили, — заметил он, подавая один из них Полу. — Вреда от него не будет. Я знаю, где такое добро покупать.
Спирт согрел желудок Пола и утихомирил взбудораженные нервы. Он изнемогал и чувствовал, что подкрепление ему необходимо, а потому не подумал о действии, которое оно окажет на состояние его духа. Еще никогда в жизни его сердце не было полно такой горечи и безнадежности. Он залпом осушил свой стакан и не протестовал, когда Кэслз снова наполнил его.
Поставив бутылку на камин, бывший каторжник с минуту уголком глаза наблюдал за юношей. И даже украдкой облизал губы, заметив, что кризис близок. Вот оно наконец то единственное сочетание случайностей, о котором он грезил. За несколько дней до освобождения во время прогулки на тюремном дворе другой каторжник, невнятно пробормотав несколько слов, сунул ему в руку тонкую бумажную трубочку, и она дала ему шанс, который нельзя упускать. Мэфри, узник Каменной Степи, ровно ничего для него не значил — это был конченый человек: у приговоренного к пожизненной каторге не могло быть ни малейшей надежды на освобождение. Но Пол представлялся Кэслзу орудием мести, ниспосланным небом.
Ко времени своей «катастрофы» Кэслз служил окружным агентом крупной страховой компании Средних графств. Холостяк и любитель спорта, он жил припеваючи, время от времени ездил на охоту и был завсегдатаем скачек в соседнем городке. Такой человек, как он, ловкий и азартный, неизбежно должен был пускаться в рискованные авантюры. А потому, когда до него, сугубо приватным образом, дошел слух о предполагающемся слиянии его организации с мелким страховым обществом — компанией «Гэддон-Холл» по страхованию от огня, — слиянии, сулившем неимоверные прибыли меньшему предприятию, он счел это тем счастливым случаем, который только раз в жизни представляется человеку, и, взяв значительную сумму из фондов страховой компании Средних графств, находившихся в его распоряжении, скупил пятьдесят тысяч акций «Гэддон-Холла».
Эта операция была проведена втихомолку, но размер суммы, на нее затраченной, не мог не вызвать толков, кое-какие слухи дошли до властей. И вот, к ужасу Кэслза, некий мистер Мэтью Спротт, в порядке прокурорского надзора, затребовал его конторские книги для ревизии. Кэслз немедленно отправился к Спротту, с которым часто встречался в обществе, и, не запираясь в своей вине, просил его на десять дней отложить расследование. Спротт в весьма корректной форме отказал ему. По его распоряжению было возбуждено судебное расследование, Кэслз был признан виновным и приговорен к максимальному сроку наказания. Тем временем акции гэддонской компании в три раза поднялись в цене. Но, вместо того чтобы заработать семьдесят тысяч фунтов, Чарлз Кэслз заработал семь лет каторжных работ.
Человек его склада не в силах позабыть такое: как змеиный яд, днем и ночью точила его ненависть к Спротту, он неустанно искал случая отомстить ему, не подвергая себя опасности. И вот… после всех этих лет… перед ним — сын Мэфри, прекраснодушный молодой дуралей, одержимый мелодраматической и вздорной идеей — «Восстановить честное имя отца». Ей-Богу, курам на смех. В нынешнем окружении Кэслзу было известно решительно все, что касалось полиции, и в последние дни он узнал все подробности о неумелых попытках Пола. Неужто же теперь он, пронырливый и коварный, не сумеет повернуть эту ситуацию в свою пользу?
